Эстетико-аксиологические идеи М.М. Бахтина давно уже стали предметом специального анализа в работах Е.В. Волковой, М.С. Глазмана, И.В. Клюевой, В.А. Пантурина, Л.Н. Столовича и др. Вместе с тем, богатство концепций, выдвинутых Бахтиным, глубина проникновения в проблематику вынуждают исследователей вновь и вновь обращаться к его теоретическим представлениям не только в плане сугубо историко-эстетическом, но – искать в работах ученого подходы и идеи, способствующие решению актуальных проблем философско-эстетического знания, которые еще и сегодня не имеют однозначного истолкования. Ссылки на отдельные высказывания Бахтина стали почти что правилом «хорошего тона» в современных исследованиях, посвященных эстетико-аксиологической проблематике. Однако представляется важной и актуальной задачей рассмотрение всей совокупности эстетико-аксиологических взглядов ученого в контексте современного философско-эстетического знания, современное прочтение и интерпретацию его представлений, несомненно способствующих и сегодня дальнейшей разработке проблематики эстетической ценности. Важное место в развитии аксиологических взглядов ученого занимают работы, написанные в 20-е годы, которые имеют ярко выраженный эстетико-аксиологический характер. Их анализу в русле современного знания и посвящена данная статья.
В 20-е годы «диалог» Бахтина с неокантианством и феноменологией во многом способствовал выработке собственного оригинального видения проблематики эстетической ценности. Важно при этом иметь в виду, что ученый не стремился обосновать некую систему или дать систематически-инвентарный перечень ценностей, но стремился дать «изображение, описание действительной конкретной архитектоники ценностного переживания мира», «с действительно конкретным центром (и пространственным и временным) исхождения действительных оценок…».1 На наш взгляд, необходимо различать у философа два взаимосвязанных, но нетождественных уровня анализа данной проблематики: (1) философско-культурологический; (2) эстетико-аксиологический. Молодой Бахтин уже в рассматриваемый период формировал собственную позицию и инструментарий эстетико-литературного исследования, что потребовало разработки соответствующей методологии. Философско-культурологический уровень анализа и стал ответом на данную потребность.
На уровне философско-культурологического осмысления проблематики эстетической ценности для Бахтина несомненно отличие эстетического от познавательного и этического, с одной стороны, а с другой – его связь с ними «в единстве культуры». При этом философ различает два плана взаимосвязи эстетического с другими ценностями.
Во-первых, он рассматривает эстетическое как сторону, «момент» освоения мира человеком. Именно в этом смысле эстетическое бытие ближе к действительному единству «бытия-жизни» (нежели теоретический мир) и поэтому столь убедителен «соблазн эстетизма». Почти все категории человеческого мышления о мире и человеке, с его точки зрения, носят эстетический характер; эстетична и вечная тенденция этого мышления – представлять должное и заданное как уже данное и наличное где-то, тенденция, которая создала мифологическое мышление, а также в значительной степени и метафизическое.2 Бахтин в этих размышлениях исходит из тезиса, получившего свое подтверждение в современной науке: эстетическое освоение мира человеком представляет собой не самостоятельный вид деятельности, а «момент», характеристику любого вида человеческой деятельности, благодаря которой раскрываются сущность и возможности человека.3
Но что из себя представляет эстетическое в отличие от познавательного и этического? По мысли Бахтина, «эстетическое видение» отнюдь не отвлекается от других ценностных критериев: не стирает границу между добром и злом, красотой и безобразием, истиной и ложью; все эти различения знает и находит эстетическое видение в окружающем мире. Однако они выступают в нем лишь как моменты «событийной архитектоники эстетического видения». Следует, видимо, подчеркнуть, что термин «эстетическое видение» Бахтин специально вводит для объяснения специфики рассматриваемого «момента» освоения человеком мира. Позднее близкие по смыслу термины, раскрывающие специфику эстетического отношения человека к миру, ввели и другие исследователи. Я.Мукаржовский ввел термин «эстетическая позиция», отмечая, что человек относится к действительности различным образом, может занимать по отношению к ней четыре позиции – практическую, теоретическую, магически-религиозную и эстетическую1. Р.Ингарден ввел понятие «эстетическая установка», которая, по его мысли, необходима для перехода от точки зрения жизни к специфически эстетической точке зрения.2
Для Бахтина именно человек выступает «ценностным центром» эстетического видения. Особая роль личностного фактора эстетической ценности специально подчеркивается ученым: «все в этом мире приобретает значение, смысл и ценность лишь в соотнесении с человеком... все – и здесь эстетическоe видение не знает границ – должно быть соотнесено с человеком, стать человеческим», т.е. «все в этом мире» сначала должно приобрести определенное личностное эмоционально-волевое отношение, и только затем оно окажется способным обрести свет «действительной ценности»3. Необходимым условием именно эстетического видения является возникновение «эстетически значимой формы»: «Эстетически значимая форма есть выражение существенного отношения к миру познания и поступка, однако это отношение не познавательное и не этическое…».4
Представляется, что своей характеристикой возникновения эстетического Бахтин фактически показывает, что какое-либо явление приобретает эстетическую ценность лишь «в соотнесении с человеком», при этом оно наряду со своими природными характеристиками получает и новые – ценностные: «значение, смысл и ценность», связанные с определенным личностным эмоционально-волевым отношением человека к миру. Именно на этой основе и возникает «эстетически значимая форма».
Существенной характеристикой «эстетического видения», и возникающего на его основе «эстетически значимой формы» является некое дистанцирование человека от воспринимаемого мира, его «вненаходимость»: изнутри переживания жизнь не трагична, не комична, не прекрасна, не возвышенна. Поэтому обязательным условием эстетического видения «вненаходимость» становится лишь тогда, когда личность оказывается способна выступить «за пределы переживающей жизнь души», занять твердую позицию вне нее, только в этом случае жизнь будет освещена для личности «трагическим светом, примет комическое выражение, станет прекрасной и возвышенной». При этом «эстетическое вполне осуществляет себя только в искусстве», «поэтому на искусство должно ориентировать эстетику».5 Развивая концепцию «вненаходимости» на материале искусства, Бахтин уточняет свою позицию. Художник нe вмешивается в событие как его непосредственный участник (он оказался бы тогда познающим и этически поступающим). Художник занимает позицию вне события: как созерцатель, незаинтересованный, но понимающий ценностный смысл совершающегося; не переживающий, а сопереживающий его (ибо вне сооценивания в известной мере, нельзя созерцать событие как событие именно). По мысли Бахтина, «эта вненаходимость (но не индифферентизм) позволяет художественной активности извне объединять, оформлять и завершать событие. Изнутри самого познания и самого поступка это объединение и завершение принципиально невозможны…».1
Во-вторых, эстетическое рассматривается ученым как результат, продукт художественного творчества. В этом плане эстетическое, по его мнению, имеет «вторичный характер», что нисколько не понижает «его самостоятельности и своеобразия рядом с этическим и познавательным». Как утверждает Бахтин, «эстетическая деятельность создает свою действительность, в которой действительность познания и поступка оказывается положительно принятой и преобразованной: в этом – своеобразие эстетического».2 По его словам, эстетическая форма переводит опознанную и оцененную действительность в иной ценностный план, подчиняет новому единству, по-новому упорядочивает: «индивидуализует, конкретизирует, изолирует и завершает», но не отменяет ее опознанности и оцененности; именно на эту опознанность и оцененность и направлена завершающая эстетическая форма.
Представляется, что Бахтин фактически ведет здесь речь о взаимосвязи эстетической и внеэстетических ценностей в произведении искусства. Интересно отметить, что данная проблематика до сих пор не нашла своего однозначного истолкования в современном эстетическом знании. Позиция Бахтина, сформулированная еще в 20-е годы, оказывается и сегодня актуальной, поскольку находит свое развитие в работах современных авторов, например, в работах Н. Столовича.3
С точки зрения Бахтина, мы называем содержанием художественного произведения (точнее – «эстетического объекта») «действительность познания и этического поступка», которая входит в своей опознанности и оцененности в эстетический объект, подвергаясь здесь «интуитивному объединению, индивидуации, конкретизации, изоляции и завершению», то есть художественному оформлению с помощью определенного материала. Именно поэтому художественное произведение «живо и значимо» (в аспектах познавательном, социальном, политическом, экономическом, религиозном) только «в напряженном и активном взаимоопределении с опознанной и поступком оцененной действительностью».
Как же взаимосвязаны, по Бахтину, эстетическое и внеэстетическое в художественном произведении? Прежде всего ученый разграничивает «эстетический объект» (как содержание эстетической деятельности – созерцания, которое направлено на произведение) и «внешнее произведение» (материальное произведение в его внеэстетической данности). Бахтин исходит из того, что действительность, жизнь находится не только вне искусства, но и в нем самом во всей полноте своей «ценностной весомости» (социальной, политической, познавательной и иной). Искусство лишь создает новую форму как новое ценностное отношение к тому, что уже стало действительностью для познания и поступка. С его точки зрения, в «эстетический объект входят все ценности мира, но с определенным эстетическим коэффициентом, позиция автора и его художественное задание должны быть поняты в мире в связи со всеми этими ценностями».1
Как справедливо отмечает Л.Н. Столович, для концепции Бахтина характерно то, что все внеэстетические ценности оказываются в художественном произведении как бы «сняты» его архитектоникой и охватываются единым эстетическим началом.2 Следует отметить, что данная позиция оказалась впоследствии характерной и для Я. Мукаржовского, с точки зрения которого эстетическая ценность не поглощает и не подавляет остальные ценности, а только объединяет в целое.3 Вместе с тем, наряду с существованием данной позиции имеет место и иная (В. Днепров, М.С. Каган и др.). Например, с точки зрения Кагана, «художественная ценность является во всех случаях интегральным качеством произведения искусства, в котором сплавлены, нередко противоречиво соотносящиеся друг с другом, его эстетическая ценность и нравственная, и политическая, и религиозная, и экзистенциальная».4
Таким образом, в качестве интегральной характеристики произведения искусства выдвигается либо эстетическая, либо художественная ценности. Однако в современной эстетике существует и третья позиция (ее выразителем, например, являлся И.А. Ильин), согласно которой существует три варианта взаимосвязи художественности (художественной ценности) и красоты (эстетической ценности) в произведении искусства: (1) произведение может обладать художественным достоинством при отсутствии красоты; (2) в произведении одновременно сосуществуют красота и художественность; (3) в произведении искусства красота может не обладать художественным достоинством, и в этом случае надо говорить не о красоте, а о «красивости».5
Именно в этой связи концепция Бахтина до сих пор вызывает современных исследователей на дискуссию о взаимосвязи в произведении искусства эстетического и внеэстетического, эстетического и художественного.
Наряду с различением двух планов взаимосвязи эстетического с другими ценностями, для философско-культурологического уровня эстетико-аксиологической концепции Бахтина оказывается существенным осознание особой роли человека в порождении мира ценностей. Человек выступает для него «ценностным центром событийной архитектоники эстетического видения». Это связано с тем, что все в этом мире приобретает значение, смысл и ценность лишь в соотнесении с человеком, все возможное бытие и весь возможный смысл располагаются вокруг человека как центра и единственной ценности.1 Однако существует множество людей с их «ценностными картинами мира», как же в этой связи происходит порождение мира ценностей?
С точки зрения Бахтина, все ценности действительной жизни и культуры (ценности научные, эстетические, политические, религиозные и др.) «стягиваются» к «эмоционально-волевым центральным моментам: «я-для-себя», «другой-для-меня» и «я-для-другого». Вокруг этих основных «архитектонических точек действительного мира поступка» и расположены все ценности. Такое представление оказывается важнейшей предпосылкой анализа философом проблематики «Автор и герой в эстетической деятельности», поскольку «каждая конкретная ценность художественного целого осмысливается в двух ценностных контекстах: в контексте героя – познавательно-этическом, жизненном, – и в завершающем контексте автора – познавательно-этическом и формально-эстетическом, причем два ценностных контекста взаимно проникают друг в друга, но контекст автора стремится обнять и закрыть контекст героя».2 Вместе с тем, хотя, по Бахтину, и существует «множество неповторимо ценных личных миров», между ценностными картинами мира каждого участника нет и не должно быть противоречий. Это связано с тем, что существует «утвержденный контекст ценностей»: «всякое живое сознание уже преднаходит культурные ценности как данные ему, вся его активность сводится к признанию их для себя, они «загораются светом действительной ценности», когда к ним возникает определенное эмоционально-волевое отношение и они соотносятся с моим единственным местом в мире «как основы моего не-алиби в бытии».3 Именно в этом смысле Бахтин полагает возможным утверждать существование совокупных ценностей, ценных не для того или иного индивидуума в ту или иную эпоху, а для всего исторического человечества.
На наш взгляд, выдвижение Бахтиным понятий «картина мира» и «ценностная картина мира» представляется существенным вкладом как в разработку собственно аксиологической проблематики, так и в разработку методологических основ ее анализа, поскольку именно картина мира порождает ценности и их иерархию, с одной стороны, а с другой – ценности пронизывают все уровни картины мира и оказываются необходимой предпосылкой единства всех ее компонентов. Остановимся на этом подробнее.
Введение Бахтиным понятий «картина мира», «ценностная картина мира» оказывается методологически важным при изучении проблем эстетической ценности. Действительно, специфика понимания прекрасного, например, в рамках японской культуры, становится понятной лишь при обращении к анализу картины мира, свойственной данному этносу, особенностям его мировосприятия, мироощущения и мировоззрения (являющихся тремя главными компонентами картины мира). Однако такой подход требует своего уточнения: на уровнях социально-групповом и индивидуальном картины мира могут не совпадать.
Действительно, в традиционных типах культуры индивид получал целостную картину мира и процесс ее индивидуальной «доводки» не был сопряжен с коренным пересмотром или выбором альтернативных вариантов (по Бахтину – существует «утвержденный контекст ценностей»). С иной ситуацией сталкивается индивид сегодня, когда резко расширились возможности свободного самоопределения личности. Неустойчивость и множественность социально-групповых связей индивида, включенность в сферы влияния множества культур и субкультур (благодаря средствам массовой информации) лишают современного человека опоры лишь на одну социально-групповую картину мира. Современное общество ему как бы навязывает множество различающихся, иногда несовместимых картин мира. В этой ситуации личность имеет две возможности: 1) стать пассивным объектом противоречивого воздействия культур и субкультур и в результате получить противоречивую, «разорванную» картину мира; 2) стать подлинным субъектом творчества, самостоятельно формирующим собственную картину мира, которая в этом случае окажется в большей степени целостной и непротиворечивой. На самом деле реальный индивид в своей жизни реализует обе эти возможности, являясь одновременно (в большей или меньшей степени) и объектом, и субъектом культуротворческой деятельности. Данная ситуация получила свое отображение и в концепции Бахтина, который утверждал непреложность индивидуального освоения ценности: «Всякая общезначимая ценность становится действительно значимой только в индивидуальном контексте»; то, что признает ценностью та или иная культура, человечество в целом – «пустая содержательная возможность, не более... я единственный должен стать в определенное эмоционально-волевое отношение к историческому человечеству, я должен утвердить его как действительно ценное для меня, этим самым станет для меня ценным и все для него ценное».1
Сама способность стать субъектом культуротворческой деятельности (по Бахтину, «все возможное бытие и весь возможный смысл располагаются вокруг человека как центра и единственной ценности») в конечном итоге определяется способностью и умением ориентироваться в мире, ставить перед собой определенные цели, находить средства их достижения и др. Ценности при этом оказываются необходимым условием и одновременно результатом формирования картины мира. В узком смысле слова в картине мира ценности представлены ценностными ориентациями, ценностями-нормами и ценностями-идеалами. В широком смысле ценности, на наш взгляд, пронизывают все «этажи» (подсознание, сознание и сверхсознание) и сферы индивидуальной картины мира (образы – наглядные представления о мире и месте человека в нем, Я-образ и др.). В этом, широком, смысле ценности являются «стержнем» картины мира личности, определяют ее характер и последующее развитие. В этой связи Бахтин и утверждает, что «ценностная установка сознания имеет место не только в поступке в собственном смысле, но и в каждом переживании, и даже ощущении простейшем...». Таким образом, место и роль ценностей в картине мира невозможно свести к отношению «часть – целое»: ценности представляют собой необходимое условие и в то же время результат формирования картины мира.
Следует отметить, что картина мира (как на уровне индивидуальном, так и на уровне социально-групповом) опережает непосредственные человеческий опыт и деятельность, определяет их и управляет ими».1 Для нас это означает, что формирование эстетической ценности оказывается обусловленным – через социально-групповые картины мира – социокультурно. Разные культуры и субкультуры, разные эпохи развития одной и той же культуры формируют картины мира (включая в себя и ценностные системы), в рамках которых отдельное явление приобретает ценностную окраску не само по себе, а как элемент целостной картины мира определенной социокультурной общности. Думается, именно в этой связи Бахтин не без основания утверждал, что один и тот же содержательно-тождественный предмет – момент бытия, соотнесенный со мной или соотнесенный с другим, ценностно по-разному выглядит, и весь содержательно-единый мир, соотнесенный со мной или с другим, проникнут совершенно иным эмоционально-волевым тоном, по-разному ценностно значим своем самом живом, самом существенном смысле. С точки зрения Бахтина, предмет, мир обретают ценность только в соотнесении с личностью, для которой «все действительно переживаемое переживается как данность-заданность, игнорируется, имеет эмоционально-волевой тон... ни одно содержание не было бы реализовано, ни одна мысль не была бы действительно помыслена, если бы не устанавливалась существенная связь между содержанием и эмоционально-волевым тоном его, т.е. действительно утвержденной его ценностью для мыслящего».2
Таким образом, для Бахтина несомненна особая роль человека в порождении мира ценностей: ценность связана с отношением человека к предмету, поступку, абстрактной мысли и т.д. Это отношение фиксируется термином «эмоционально-волевой тон», с помощью которого Бахтин фактически раскрывает духовный аспект ценности (значимость поступка, материального или идеального объекта, их «смысловое содержание» для человека). Все ценности жизни и культуры – научные, эстетические, политические, этические, религиозные и др. — поэтому и «стягиваются» к человеку. При этом существует множество людей с их «ценностными картинами мира».
Переходя ко второму уровню анализа – собственно эстетико-аксиологическому, отметим, что предметом исследования Бахтина была прежде всего литература (хотя он обращался и к другим видам искусства – музыке, живописи). Анализ искусства ученый проводил при опоре на понятия «эстетическая ценность», «художественная ценность», «ценностный контекст», «ценностный смысл» и др.
Важным в понимании аксиологической концепции Бахтина является понимание единства содержания и формы как «двух ценностных систем», взаимосвязанных между собой и находящихся в «ценностно-напряженном взаимодействии». С его точки зрения, «в художественном произведении как бы две власти и два, определяемых этими властями правопорядка: каждый момент может быть определим в двух ценностных системах – содержания и формы, ибо в каждом значимом моменте обе эти системы находятся в существенном и ценностно-напряженном взаимодействии».1
Обращаясь к характеристике «ценностной системы» содержания, ученый включает в нее познавательные и этические ценности, которые, будучи связаны в эстетическом объекте с формой, переходят в «новый ценностный план отрешенного и завершенного, ценностно-успокоенного в себе бытия – красоты».2 При этом он считает необходимым различать познавательно-этический момент, являющийся содержанием, и те суждения и этические оценки, которые высказываются по поводу содержания, но которые в эстетический предмет не входят. Кроме того, по его мысли, было бы неправильно представлять себе содержание как мысль, как идею, как теоретическое целое, лишенное этического момента. Этическому моменту принадлежит «существенный примат в содержании»; этическим моментом содержания в процессах художественного творчества и восприятия «овладевают непосредственно путем сопереживания или вчувствования и сооценки, но отнюдь не путем теоретического понимания и истолкования, которое может быть лишь средством для вчувствования».3
Бахтин конкретизирует свое понимание «ценностной системы» содержания на материале музыки (искусства, лишенного «предметной определенности и познавательной дифференцированности»). С его точки зрения, бессодержательная музыка была бы не чем иным, как физическим возбудителем психофизиологического состояния удовольствия. На самом деле музыка – глубоко содержательное искусство: «ее форма выводит нас за пределы акустического звучания, и отнюдь не в ценностную пустоту, – содержание здесь в основе своей этично (можно говорить и о свободной, не предопределенной предметности этического напряжения, обымаемого музыкальной формой)».1
«Ценностная система» формы, по Бахтину, оказывается в полной мере зависима от содержания, поскольку для того, чтобы форма имела «чисто эстетическое значение», содержание должно иметь возможное «познавательное и этическое значение», так как форме нужна «внеэстетическая весомость содержания», без которой она не может осуществить себя как форма. Это становится особенно ясным в ситуации, когда содержание низводится до «чисто формального момента», что приводит к понижению «художественного значения формы» – форма лишается важнейшей своей функции, связанной с интуитивным объединением познавательного с этическим. Ведь вне отнесенности к содержанию (т.е. к миру как предмету познания и этического поступка) форма не может быть «эстетически значима», не может осуществить своих основных функций».2
Вместе с тем, активное восприятие формы, как справедливо утверждал Бахтин, – единственно возможный способ постижения художественного содержания. Недостаточно просто видеть или слышать что-либо. Необходимо «сделать видимое, слышимое, произносимое выражением своего активного ценностного отношения, нужно войти творцом в видимое, слышимое, произносимое и тем самым преодолеть материальный внетворчески-определенный характер формы, ее вещность: она перестает быть вне нас, как воспринятый и познавательно упорядоченный материал, становится выражением ценностной активности, проникающей в содержание и претворяющей его».3 Поэтому форма и выступает как выражение активного ценностного отношения автора-творца и воспринимающего (со-творящего форму) к содержанию; должны быть отнесены к форме все моменты произведения, в которых мы можем почувствовать себя, свою «ценностно относящуюся к содержанию активность» и которые преодолеваются в своей материальности этой активностью.
На наш взгляд, важным вкладом Бахтина в разработку эстетико-аксиологической проблематики является выдвинутое им разграничение «ценностных систем» содержания и формы, а также введение понятий «художественное значение», «смысловое содержание», «ценностный смысл», «эстетически значимая форма» и др., раскрывающие важнейшие грани «эстетического объекта».
Эвристически значимым стало и его обращение к анализу эстетико-аксиологической проблематики, связанной с «ценностной направленностью слова», с «интонативной стороной слова». Бахтин ставит вопрос об особенностях «чисто эстетической ценностной интонации автора» (которую он отличает от «этической интонации» действительного или возможного лица-героя, переживающего события этически заинтересованно, но не эстетически). Под «интонативной стороной слова» он понимает его способность «выражать все многообразие ценностных отношений лица говорящего к содержанию высказывания». «Эстетически весомой» эта сторона слова является независимо от того, выражается ли она в действительном интонировании при исполнении или переживается только как возможность.1 Используя понятия «ценность», «интонация», «смысловое содержание» и «эмоционально-волевой тон», Бахтин справедливо указывает на их взаимосвязь (понимание этого оказывается важным не только при анализе литературы, но – как показал Б.В. Асафьев – и при анализе музыки). По Бахтину, эмоционально-волевой тон, т.е. «действительная утвержденная ценность», пронизывает все смысловое содержание мысли, «интонация проникает во все содержательные моменты мысли» и само мышление становится «интонирующим мышлением». По его словам, ни одно содержание не было бы реализовано, ни одна мысль не была действительно «помыслена», если бы не устанавливалась существенная связь между содержанием и эмоционально-волевым тоном его, т.е. действительно утвержденной его ценностью для мыслящего. Поступающее мышление, по Бахтину, есть «эмоционально-волевое мышление, интонирующее мышление», интонация существенно проникает во все содержательные моменты мысли: «Эмоционально-волевой тон обтекает все смысловое содержание мысли в поступке и относит его к единственному бытию-событию. Именно эмоционально-волевой тон ориентирует в единственном бытии, ориентирует в нем и действительно утверждает смысловое содержание».2 Активность автора становится, по его словам, активностью выраженной оценки, окрашивающей все стороны слова: слово бранит, ласкает, равнодушно, принижает, украшает и проч. Эта активность связана с «ценностной направленностью слова», которая выражает «многообразие говорящего».
Таким образом, Бахтин внес выдающийся вклад как в разработку методологических основ исследования эстетико-аксиологической проблематики, так и в изучение специфики собственно эстетической ценности: показал роль человека как «ценностного центра» эстетического видения; выдвинул понятия «картина мира» и «ценностная картина мира» как необходимые при анализе аксиологической проблематики; показал взаимосвязь и не тождественность «ценностей мира» и ценностей «эстетического объекта»; разграничил две «ценностные системы» – содержания и формы – эстетического объекта; показал роль интонации и интонирования слова как способа утверждения смыслового содержания и эстетической ценности.
Использованные марериалы:
1. http://rudocs.exdat.com/docs/index-382634.html?page=14
Do'stlaringiz bilan baham: |