Федор Михайлович Достоевский : Бедные люди
57
скоро понадобятся деньги на переезд с этой квартиры, но Федора надеется получить с кого-
то давнишний, старый долг. Оставляю, впрочем, себе
двадцать рублей на крайние
надобности. Остальные посылаю вам назад. Берегите,
пожалуйста, деньги, Макар
Алексеевич. Прощайте. Живите теперь покойно, будьте здоровы и веселы. Я писала бы вам
более, но чувствую ужасную усталость, вчера я целый день не вставала с постели. Хорошо
сделали, что обещались зайти. Навестите меня, пожалуйста, Макар Алексеевич.
В. Д.
Сентября 11-го
Милая моя Варвара Алексеевна!
Умоляю вас, родная моя, не разлучайтесь со мною теперь, теперь, когда я совершенно
счастлив и всем доволен. Голубчик мой! Вы Федору не слушайте, а я буду все, что вам
угодно, делать; буду вести себя хорошо, из одного уважения к его превосходительству буду
вести себя хорошо и отчетливо; мы опять будем писать друг другу счастливые письма,
будем
поверять друг другу наши мысли, наши радости, наши заботы, если будут за боты; будем
жить вдвоем согласно и счастливо. Займемся литературою… Ангельчик мой! В моей судьбе
все переменилось, и все к лучшему переменилось. Хозяйка стала сговорчивее, Тереза умнее,
даже сам Фальдони стал какой-то проворный. С Ратазяевым я помирился. Сам, на радостях,
пошел к нему. Он, право, добрый малый, маточка, и что про него говорили дурного, то все
был вздор. Я
открыл теперь, что все это была гнусная клевета. Он вовсе и не думал нас
описывать: он мне это сам говорил. Читал мне новое сочинение. А что тогда Ловеласом-то
он меня назвал, так это все не брань или название какое неприличное: он мне объяснил. Это
слово в слово с иностранного взято и значит проворный малый, и если покрасивее сказать,
политературнее, так значит парень — плохо не клади — вот! а не что-нибудь там такое.
Шутка невинная была, ангельчик мой. Я-то неуч, сдуру и обиделся. Да уж я теперь перед
ним извинился… И погода-то
такая замечательная сегодня, Варенька, хорошая такая.
Правда, утром была небольшая изморось, как будто сквозь сито сеяло. Ничего! Зато воздух
стал посвежее немножко. Ходил я покупать сапоги и купил удивительные сапоги. Прошелся
по Невскому. «Пчелку» прочел. Да! про главное я и забываю вам рассказать.
Видите ли что:
Сегодня поутру разговорился я с Емельяном Ивановичем и с Аксентием Михайловичем
об его превосходительстве. Да, Варенька, они не с одним мною так обошлись милостиво.
Они не одного меня облагодетельствовали и добротою сердца своего всему свету известны.
Из многих мест в честь ему хвалы воссылаются и слезы благодарности льются. У них сирота
одна воспитывалась. Изволили пристроить ее: выдали за человека известного, за чиновника
одного, который по особым поручениям при их же превосходительстве находился. Сына
одной вдовы в какую-то канцелярию пристроили и много еще благодеяний разных оказали.
Я, маточка, почел за обязанность тут же и мою лепту положить, всем во всеуслышание
поступок его превосходительства рассказал; я все им рассказал и ничего не утаил. Я стыд-то
в карман спрятал. Какой тут стыд, что за амбиция такая при таком обстоятельстве! Так-таки
вслух — да будут славны дела его превосходительства! Я
говорил увлекательно, с жаром
говорил и не краснел, напротив, гордился, что пришлось такое рассказывать. Я
про все
рассказал (про вас только благоразумно умолчал, маточка), и про хозяйку мою, и про
Фальдони, и про Ратазяева, и
про сапоги, и про Маркова — все рассказал. Кое-кто там
пересмеивались, да, правда, и все они пересмеивались. Только это в моей фигуре, верно, они
что-нибудь смешное нашли или насчет сапогов моих — именно насчет сапогов. А с дурным
каким-нибудь намерением они не могли этого сделать. Это так, молодость, или оттого, что
они люди богатые, но с дурным, с злым намерением они никак не могли мою речь осмеивать.
То есть что-нибудь насчет его превосходительства — этого они никак не могли сделать. Не
правда ли, Варенька?
Я все до сих пор не могу как-то опомниться, маточка. Все эти происшествия так
