Эстетико-аксиологические идеи М. М. Бахтина давно уже стали предметом специального анализа в работах Е. В. Волковой, М. С. Глаз­мана, И. В. Клюевой, В. А. Пантурина, Л. Н. Столовича и др

Эстетико-аксиологические идеи М.М. Бахтина давно уже стали предметом специального анализа в работах Е.В. Волковой, М.С. Глаз­мана, И.В. Клюевой, В.А. Пантурина, Л.Н. Столовича и др. Вместе с тем, богатство концепций, выдвинутых Бахтиным, глубина проникновения в проблематику вынуждают исследователей вновь и вновь обращаться к его теоретическим представлениям не только в плане сугубо историко-эстетическом, но – искать в работах ученого подходы и идеи, способст­вующие решению актуальных проблем философско-эстетического зна­ния, которые еще и сегодня не имеют однозначного истолкования. Ссылки на отдельные высказывания Бахтина стали почти что правилом «хорошего тона» в современных исследованиях, посвященных эстетико-аксиологической проблематике. Однако представляется важной и акту­альной задачей рассмотрение всей совокупности эстетико-аксиоло­гиче­ских взглядов ученого в контексте современного философско-эстетиче­ского знания, современное прочтение и интерпретацию его представле­ний, несомненно способствующих и сегодня дальнейшей разработке проблематики эстетической ценности. Важное место в развитии аксио­логических взглядов ученого занимают работы, на­писанные в 20-е годы, которые имеют ярко выраженный эстетико-ак­сиологический характер. Их анализу в русле современного знания и посвящена данная статья.

В 20-е годы «диалог» Бахтина с неокантианством и феноменоло­гией во многом способствовал выработке собственного оригинального видения проблематики эстетической ценности. Важно при этом иметь в виду, что ученый не стремился обосновать некую систему или дать сис­тематически-инвентарный перечень ценностей, но стремился дать «изо­бражение, описание действительной конкретной архитектоники ценно­стного переживания мира», «с действительно конкретным центром (и пространственным и временным) исхождения действительных оце­нок…».¹ На наш взгляд, необходимо различать у философа два взаимосвя­зан­ных, но нетождественных уровня анализа данной пробле­матики: (1) философско-культурологический; (2) эстетико-аксиологиче­ский. Мо­лодой Бахтин уже в рассматриваемый период формировал соб­ственную позицию и инструментарий эстетико-литературного исследо­вания, что потребовало разработки соответствующей методологии. Фи­лософско-культурологический уровень анализа и стал ответом на дан­ную потребность.

На уровне философско-культурологического осмысления пробле­матики эстетической ценности для Бахтина несомненно отличие эстети­ческого от познавательного и этического, с одной стороны, а с другой – его связь с ними «в единстве культуры». При этом философ различает два плана взаимосвязи эстетического с другими ценностями.

Во-первых, он рассматривает эстетическое как сторону, «момент» освоения мира человеком. Именно в этом смысле эстетическое бытие ближе к действительному единству «бытия-жизни» (нежели теоретиче­ский мир) и поэтому столь убедителен «соблазн эстетизма». Почти все категории человеческого мышления о мире и человеке, с его точки зре­ния, носят эстетический характер; эстетична и вечная тенденция этого мышления – представлять должное и заданное как уже данное и налич­ное где-то, тенденция, которая создала мифологическое мышление, а также в значительной сте­пени и метафизическое.² Бахтин в этих размыш­лениях исходит из тезиса, получившего свое подтверждение в со­временной науке: эстетическое освоение мира человеком представ­ляет собой не самостоя­тельный вид деятельности, а «момент», харак­теристику любого вида человеческой деятельности, благодаря которой раскрываются сущность и возможности человека.³

Но что из себя представляет эстетическое в отличие от познава­тельного и этического? По мысли Бахтина, «эстетическое видение» от­нюдь не отвлекается от других ценностных критериев: не стирает гра­ницу между добром и злом, красотой и безобразием, истиной и ложью; все эти различения знает и находит эстетическое видение в окружаю­щем мире. Однако они выступают в нем лишь как моменты «событий­ной архитектоники эстетического видения». Следует, видимо, подчерк­нуть, что термин «эстетическое видение» Бахтин специально вводит для объяснения специфики рассматриваемого «момента» освоения челове­ком мира. Позднее близкие по смыслу термины, раскрывающие специ­фику эстетического отношения человека к миру, ввели и другие иссле­дователи. Я.Мукаржовский ввел термин «эстетическая позиция», отме­чая, что человек относится к действительности различным образом, мо­жет занимать по отношению к ней четыре пози­ции – практическую, теоретическую, магически-религиозную и эстетическую¹. Р.Ингарден ввел понятие «эстетическая установка», которая, по его мысли, необхо­дима для перехода от точки зрения жизни к специфически эстетической точке зрения.²

Для Бахтина именно человек выступает «ценностным центром» эс­тетического видения. Особая роль личностного фактора эстетической ценности специально подчеркивается ученым: «все в этом мире приоб­ретает значение, смысл и ценность лишь в соотнесении с человеком... все – и здесь эстетическоe видение не знает гра­ниц – должно быть соот­несено с человеком, стать человеческим», т.е. «все в этом мире» сна­чала должно приобрести определенное личностное эмоционально-волевое отношение, и только затем оно окажется способным обрести свет «дей­ствительной ценности»³. Необходимым условием именно эстетического видения является возникновение «эстетически значимой формы»: «Эс­тетически значимая форма есть выражение существенного отношения к миру познания и поступка, однако это отношение не познавательное и не этическое…».⁴

Представляется, что своей характеристикой возникновения эстети­ческого Бахтин фактически показывает, что какое-либо явление приоб­ретает эстетическую ценность лишь «в соотнесении с человеком», при этом оно наряду со своими природными характеристиками получает и новые – ценностные: «значение, смысл и ценность», связанные с опре­деленным личностным эмоционально-волевым отношением человека к миру. Именно на этой основе и возникает «эстетически значимая форма».

Существенной характеристикой «эстетического видения», и возни­кающего на его основе «эстетически значимой формы» является некое дистанцирование человека от воспринимаемого мира, его «вненаходи­мость»: изнутри переживания жизнь не трагична, не комична, не пре­красна, не возвышенна. Поэтому обязательным условием эстетического видения «вненаходимость» становится лишь тогда, когда личность ока­зывается способна выступить «за пределы переживающей жизнь души», занять твердую позицию вне нее, только в этом случае жизнь будет ос­вещена для личности «трагическим светом, примет комическое выраже­ние, станет прекрасной и возвышенной». При этом «эстетическое вполне осуществляет себя только в искусстве», «поэтому на искусство должно ориентировать эстетику».⁵ Развивая концепцию «вненаходимости» на материале искусства, Бахтин уточняет свою пози­цию. Художник нe вмешивается в событие как его непосредственный участник (он оказался бы тогда познающим и этически поступающим). Художник занимает позицию вне события: как со­зерцатель, незаинтере­сованный, но понимающий ценностный смысл совершающегося; не пе­реживающий, а сопереживающий его (ибо вне сооценивания в извест­ной мере, нельзя созерцать событие как событие именно). По мысли Бахтина, «эта вненаходимость (но не индифферентизм) позво­ляет худо­жественной активности извне объединять, оформлять и завершать со­бытие. Изнутри самого познания и самого поступка это объединение и завершение принципиально невозможны…».¹

Во-вторых, эстетическое рассматривается ученым как результат, продукт художественного творчества. В этом плане эстетическое, по его мнению, имеет «вторичный характер», что нисколько не понижает «его самостоятельности и своеобразия рядом с этическим и познаватель­ным». Как утверждает Бахтин, «эстетическая деятельность создает свою действительность, в которой действительность познания и поступка оказывается положительно принятой и преобразованной: в этом – свое­образие эстетического».² По его словам, эстетическая форма переводит опо­знанную и оцененную действительность в иной ценностный план, подчиняет новому единству, по-новому упорядочивает: «индивидуали­зует, конкретизирует, изолирует и завершает», но не отменяет ее опознан­ности и оцененности; именно на эту опознанность и оцененность и на­правлена завершающая эс­тетическая форма.

Представляется, что Бахтин фактически ведет здесь речь о взаимо­связи эстетической и внеэстетических ценностей в произведении искус­ства. Интересно отметить, что данная проблематика до сих пор не на­шла своего однозначного истолкования в современном эстетическом знании. Пози­ция Бахтина, сформулированная еще в 20-е годы, оказыва­ется и сегодня актуальной, поскольку находит свое разви­тие в работах современных авторов, например, в работах Н. Столовича.³

С точки зрения Бахтина, мы называем содержанием художествен­ного произведения (точнее – «эстетического объекта») «действитель­ность познания и этического поступка», которая входит в своей опо­знанности и оцененности в эстетический объект, подвергаясь здесь «ин­туитивному объединению, индивидуации, конкретизации, изоляции и завершению», то есть художественному оформлению с помощью опре­деленного материала. Именно поэтому художественное произведение «живо и значимо» (в аспектах познавательном, социальном, политиче­ском, экономическом, религиозном) только «в напряженном и активном взаимоопределении с опознанной и поступком оцененной действитель­ностью».

Как же взаимосвязаны, по Бахтину, эстетическое и внеэстетическое в художественном произведении? Прежде всего ученый разграничивает «эстетический объект» (как содержание эстетической деятельности – созерцания, которое направлено на произведение) и «внешнее произве­дение» (материальное произведение в его внеэстетической данности). Бахтин исходит из того, что действительность, жизнь находится не только вне искусства, но и в нем самом во всей полноте своей «ценно­стной весомости» (социальной, политической, познавательной и иной). Искусство лишь создает новую форму как новое ценностное отношение к тому, что уже стало действительностью для познания и поступка. С его точки зрения, в «эстетический объект входят все ценности мира, но с определенным эстетическим коэффициентом, позиция автора и его художественное за­дание должны быть поняты в мире в связи со всеми этими ценностями».¹

Как справедливо отмечает Л.Н. Столович, для концепции Бахтина характерно то, что все внеэстети­ческие ценности оказываются в худо­жественном произведении как бы «сняты» его архитек­тоникой и охва­тываются единым эстетическим началом.² Следует отметить, что данная позиция оказалась впоследствии характерной и для Я. Мукаржовского, с точки зрения которого эстетическая ценность не по­глощает и не подав­ляет остальные ценности, а только объединяет в целое.³ Вместе с тем, наряду с существованием данной позиции имеет место и иная (В. Днепров, М.С. Каган и др.). Например, с точки зрения Кагана, «худо­жественная ценность является во всех случаях интегральным качест­вом произведения искусства, в ко­тором сплавлены, нередко противоре­чиво соотносящиеся друг с другом, его эстетическая ценность и нрав­ствен­ная, и политическая, и религиозная, и экзистенциальная».⁴

Таким образом, в качестве интегральной характеристики произве­дения искусства выдвигается либо эстетическая, либо художественная ценности. Однако в современной эстетике существует и третья позиция (ее выразителем, например, являлся И.А. Ильин), согласно которой су­ществует три варианта взаимосвязи художественности (художественной ценности) и красоты (эстетической ценности) в произведении искус­ства: (1) произведение может обладать художественным достоинством при отсутствии красоты; (2) в произведении одновременно сосущест­вуют красота и художественность; (3) в произведении искусства красота может не обладать художественным достоинством, и в этом случае надо говорить не о красоте, а о «красивости».⁵

Именно в этой связи концепция Бахтина до сих пор вызывает со­временных исследователей на дискуссию о взаимосвязи в произведении искусства эстетического и внеэстетического, эстетического и художест­венного.

Наряду с различением двух планов взаимосвязи эстетического с другими ценностями, для философско-культурологического уровня эс­тетико-аксиологической концепции Бахтина оказывается существенным осознание особой роли человека в порождении мира ценностей. Человек выступает для него «ценностным центром событийной архитектоники эстетического видения». Это связано с тем, что все в этом мире приоб­ретает значение, смысл и ценность лишь в соотнесении с человеком, все возможное бытие и весь возможный смысл располагаются вокруг чело­века как центра и единственной ценности.¹ Однако существует множе­ство людей с их «ценностными картинами мира», как же в этой связи происходит порождение мира ценностей?

С точки зрения Бахтина, все ценности действительной жизни и культуры (ценности научные, эстетические, политические, религиозные и др.) «стягиваются» к «эмоционально-волевым центральным момен­там: «я-для-себя», «другой-для-меня» и «я-для-другого». Вокруг этих основных «архитектонических точек действительного мира поступка» и расположены все ценности. Такое представление оказывается важней­шей предпосылкой анализа философом проблематики «Автор и герой в эстетической деятельности», поскольку «каждая конкретная ценность художественного целого осмысливается в двух ценностных контекстах: в контексте героя – познавательно-этическом, жизненном, – и в завер­шающем контексте автора – познавательно-этическом и формально-эс­тетическом, причем два ценностных контекста взаимно проникают друг в друга, но контекст автора стремится обнять и закрыть контекст ге­роя».² Вместе с тем, хотя, по Бахтину, и существует «множество неповто­римо ценных личных миров», между ценностными картинами мира каждого участника нет и не должно быть противоречий. Это свя­зано с тем, что существует «утвержденный контекст ценностей»: «вся­кое живое сознание уже преднаходит культурные ценности как данные ему, вся его активность сводится к признанию их для себя, они «заго­раются светом действительной ценности», когда к ним возникает опре­деленное эмоционально-волевое отношение и они соотносятся с моим единственным местом в мире «как основы моего не-алиби в бытии».³ Именно в этом смысле Бахтин полагает возможным утверждать сущест­вование совокупных ценностей, ценных не для того или иного индиви­дуума в ту или иную эпоху, а для всего исто­рического человечества.

На наш взгляд, выдвижение Бахтиным понятий «картина мира» и «ценностная картина мира» пред­ставляется существенным вкладом как в разработку собственно аксиологической проблема­тики, так и в разра­ботку методологических основ ее анализа, поскольку именно картина мира порождает ценности и их иерархию, с одной стороны, а с другой – ценности пронизывают все уровни картины мира и оказываются необ­ходимой предпосылкой единства всех ее компонентов. Остановимся на этом подробнее.

Введение Бахтиным понятий «картина мира», «ценностная картина мира» оказывается методологически важным при изучении проблем эстетической ценности. Действительно, специфика понима­ния прекрас­ного, например, в рамках японской культуры, становится понятной лишь при обращении к анализу картины мира, свойственной данному этносу, особенностям его мировосприятия, мироощущения и мировоз­зрения (являющихся тремя главными компонентами картины мира). Однако такой подход требует своего уточнения: на уровнях социально-групповом и индивидуальном картины мира могут не совпадать.

Действительно, в традиционных типах культуры индивид получал целостную картину мира и процесс ее индивидуальной «доводки» не был сопряжен с коренным пересмотром или выбором альтернативных вариантов (по Бахтину – существует «утвержденный контекст ценно­стей»). С иной ситуацией сталкивается индивид сегодня, когда резко расширились возможности свободного самоопределения личности. Не­устойчи­вость и множественность социально-групповых связей инди­вида, включенность в сферы влияния множества культур и субкультур (бла­годаря средствам массовой информации) лишают современного человека опоры лишь на одну социально-групповую картину мира. Со­временное обще­ство ему как бы навязывает множество различающихся, иногда несовместимых картин мира. В этой ситуации личность имеет две возможности: 1) стать пассивным объектом противоре­чивого воз­действия культур и субкультур и в результате получить противоречи­вую, «разорванную» картину мира; 2) стать подлинным субъектом творчества, самостоятельно формирующим собственную кар­тину мира, которая в этом случае окажется в большей степени целостной и непро­тиворечи­вой. На самом деле реальный индивид в своей жизни реализует обе эти возможности, являясь одновременно (в большей или меньшей степени) и объектом, и субъектом культуротворческой деятельности. Данная ситуация получила свое отображение и в концепции Бахтина, который утверждал непреложность индивидуального освоения ценно­сти: «Всякая общезна­чимая ценность становится действительно значи­мой только в индивидуальном контексте»; то, что признает ценностью та или иная культура, человечество в целом – «пустая содержательная возможность, не более... я единственный должен стать в определенное эмоционально-волевое отношение к историческому человечеству, я должен утвердить его как действительно ценное для меня, этим самым станет для меня ценным и все для него ценное».¹

Сама способность стать субъектом культуротворческой деятельно­сти (по Бахтину, «все возможное бытие и весь возможный смысл распо­лагаются вокруг человека как центра и единственной ценности») в ко­нечном итоге определяется способностью и умением ориентироваться в мире, ставить перед собой определенные цели, находить средства их достижения и др. Ценности при этом оказываются необходимым усло­вием и одновременно результатом формирования картины мира. В уз­ком смысле слова в картине мира ценности представлены ценностными ориентациями, ценностями-нормами и ценностями-идеалами. В широ­ком смысле ценности, на наш взгляд, пронизывают все «этажи» (под­сознание, сознание и сверхсознание) и сферы индивидуальной картины мира (образы – наглядные представления о мире и месте человека в нем, Я-образ и др.). В этом, широком, смысле ценности являются «стерж­нем» картины мира личности, определяют ее характер и последующее развитие. В этой связи Бахтин и утверждает, что «ценностная установка сознания имеет место не только в поступке в собственном смысле, но и в каждом переживании, и даже ощущении простейшем...». Таким обра­зом, место и роль ценностей в картине мира невозможно свести к отно­шению «часть – целое»: ценности представляют собой необходимое условие и в то же время результат формирования картины мира.

Следует отметить, что картина мира (как на уровне индивидуаль­ном, так и на уровне социально-групповом) опережает непосредствен­ные человеческий опыт и деятельность, определяет их и управляет ими».¹ Для нас это означает, что формирование эстетической ценности оказывается обусловленным – через социально-групповые картины мира – социокультурно. Разные культуры и субкультуры, разные эпохи развития одной и той же культуры формируют картины мира (включая в себя и ценностные системы), в рамках которых отдельное явление при­обретает ценностную окраску не само по себе, а как элемент целостной картины мира определенной социокультурной общности. Думается, именно в этой связи Бахтин не без основания утверждал, что один и тот же содержательно-тождественный предмет – момент бытия, соотнесен­ный со мной или соотнесенный с другим, ценностно по-разному выгля­дит, и весь содержательно-единый мир, соотнесенный со мной или с другим, проникнут совершенно иным эмоционально-волевым тоном, по-разному ценностно значим своем самом живом, самом существенном смысле. С точки зрения Бахтина, предмет, мир обретают ценность только в соотнесении с личностью, для которой «все действительно пе­реживаемое переживается как данность-заданность, игнорируется, имеет эмоционально-волевой тон... ни одно содержание не было бы реализовано, ни одна мысль не была бы дей­ствительно помыслена, если бы не устанавливалась существенная связь между содержанием и эмо­цио­нально-волевым тоном его, т.е. действительно утвержденной его ценностью для мысля­щего».²

Таким образом, для Бахтина несомненна особая роль человека в порождении мира ценностей: цен­ность связана с отношением человека к предмету, поступку, абстрактной мысли и т.д. Это отношение фикси­руется термином «эмоционально-волевой тон», с помощью которого Бах­тин фактически раскрывает духовный аспект ценности (значимость поступка, материального или идеального объекта, их «смысловое со­держание» для человека). Все ценности жизни и культуры – на­учные, эстетические, политические, этические, религиозные и др. — поэтому и «стягива­ются» к человеку. При этом существует множество людей с их «ценностными картинами мира».

Переходя ко второму уровню анализа – собственно эстетико-аксио­ло­гическому, отметим, что предметом исследования Бахтина была пре­жде всего литература (хотя он обращался и к другим видам искусства – музыке, живописи). Анализ искусства ученый проводил при опоре на понятия «эстетическая ценность», «художественная ценность», «ценно­стный контекст», «ценностный смысл» и др.

Важным в понимании аксиологической концепции Бахтина явля­ется понимание единства содержания и формы как «двух ценностных систем», взаимосвязанных между собой и находящихся в «ценностно-напряженном взаимодействии». С его точки зрения, «в художественном произведении как бы две власти и два, определяемых этими властями правопорядка: каждый момент может быть определим в двух ценност­ных системах – содержания и формы, ибо в каждом значимом моменте обе эти системы находятся в существенном и ценностно-напряженном взаимодействии».¹

Обращаясь к характеристике «ценностной системы» содержания, ученый включает в нее познавательные и этические ценности, которые, будучи связаны в эстетическом объекте с формой, переходят в «новый ценностный план отрешенного и завершенного, ценностно-успокоен­ного в себе бытия – красоты».² При этом он считает необходимым разли­чать познавательно-этический момент, являющийся содержанием, и те суждения и этические оценки, которые высказываются по поводу содержания, но которые в эстетический предмет не входят. Кроме того, по его мысли, было бы неправильно представлять себе содержание как мысль, как идею, как теоретическое целое, лишенное этического мо­мента. Этическому моменту принадлежит «существенный примат в со­держании»; этическим моментом содержания в процессах художествен­ного творчества и восприятия «овладевают непосредственно путем со­переживания или вчувствования и сооценки, но отнюдь не путем теоре­тического понимания и истолкования, которое может быть лишь сред­ством для вчувствования».³

Бахтин конкретизирует свое понимание «ценностной системы» со­держания на материале музыки (искусства, лишенного «предметной определенности и познавательной дифференцированности»). С его точки зрения, бессодержательная музыка была бы не чем иным, как фи­зическим возбудителем психофизиологического состояния удовольст­вия. На самом деле музыка – глубоко содержательное искусство: «ее форма выводит нас за пределы акустического звучания, и отнюдь не в ценностную пустоту, – содержание здесь в основе своей этично (можно говорить и о свободной, не предопределенной предметности этического напряжения, обымаемого музыкальной формой)».¹

«Ценностная система» формы, по Бахтину, оказывается в полной мере зависима от содержания, поскольку для того, чтобы форма имела «чисто эстетическое значение», содержание должно иметь возможное «познавательное и этическое значение», так как форме нужна «внеэсте­тическая весомость содержания», без которой она не может осущест­вить себя как форма. Это становится особенно ясным в ситуации, когда содержание низводится до «чисто формального момента», что приводит к понижению «художественного значения формы» – форма лишается важнейшей своей функции, связанной с интуитивным объединением познавательного с этическим. Ведь вне отнесенности к содержанию (т.е. к миру как предмету познания и этического поступка) форма не может быть «эстетически значима», не может осуществить своих основных функций».²

Вместе с тем, активное восприятие формы, как справедливо утвер­ждал Бахтин, – единственно возможный способ постижения художест­венного содержания. Недостаточно просто видеть или слышать что-либо. Необходимо «сделать видимое, слышимое, произносимое выра­жением своего активного ценностного отношения, нужно войти твор­цом в видимое, слышимое, произносимое и тем самым преодолеть мате­риальный внетворчески-определенный характер формы, ее вещность: она перестает быть вне нас, как воспринятый и познавательно упорядо­ченный материал, становится выражением ценностной активности, про­никающей в содержание и претворяющей его».³ Поэтому форма и высту­пает как выражение активного ценностного отношения автора-творца и воспринимающего (со-творящего форму) к содержанию; должны быть отнесены к форме все моменты произведения, в которых мы можем почувствовать себя, свою «ценностно относящуюся к содер­жанию активность» и которые преодолеваются в своей материальности этой активностью.

На наш взгляд, важным вкладом Бахтина в разработку эстетико-ак­сиологической проблематики является выдвинутое им разграничение «ценностных систем» содержания и формы, а также введение понятий «художественное значение», «смысловое содержание», «ценностный смысл», «эстетически значимая форма» и др., раскрывающие важней­шие грани «эстетического объекта».

Эвристически значимым стало и его обращение к анализу эстетико-аксиологической проблематики, связанной с «ценностной направленно­стью слова», с «интонативной стороной слова». Бахтин ставит вопрос об особенностях «чисто эстетической ценностной интонации автора» (которую он отличает от «этической интонации» действительного или возможного лица-героя, переживающего события этически заинтересо­ванно, но не эстетически). Под «интонативной стороной слова» он по­нимает его способность «выражать все многообразие ценностных от­ношений лица говорящего к содержанию высказывания». «Эстетически весомой» эта сторона слова является независимо от того, выражается ли она в действительном интонировании при исполнении или пережива­ется только как возможность.¹ Используя понятия «ценность», «интона­ция», «смысловое содержание» и «эмоционально-волевой тон», Бахтин справедливо указывает на их взаимосвязь (понимание этого оказывается важным не только при анализе литературы, но – как показал Б.В. Асафьев – и при анализе музыки). По Бахтину, эмоционально-воле­вой тон, т.е. «действительная утвержденная ценность», пронизывает все смысловое содержание мысли, «интонация проникает во все содержа­тельные моменты мысли» и само мышление становится «интонирую­щим мышлением». По его словам, ни одно содержание не было бы реа­лизовано, ни одна мысль не была действительно «помыслена», если бы не устанавливалась существенная связь между содержанием и эмоцио­нально-волевым тоном его, т.е. действительно утвержденной его ценно­стью для мыслящего. Поступающее мышление, по Бахтину, есть «эмо­ционально-волевое мышление, интонирующее мышление», интонация существенно проникает во все содержательные моменты мысли: «Эмо­ционально-волевой тон обтекает все смысловое содержание мысли в поступке и относит его к единственному бытию-событию. Именно эмоционально-волевой тон ориентирует в единственном бытии, ориен­тирует в нем и действительно утверждает смысловое содержание».² Ак­тивность автора становится, по его словам, активностью выраженной оценки, окрашивающей все стороны слова: слово бранит, ласкает, рав­нодушно, принижает, украшает и проч. Эта активность связана с «цен­ностной направленностью слова», которая выражает «многообразие говорящего».

Таким образом, Бахтин внес выдающийся вклад как в разработку методологических основ исследования эстетико-аксиологической про­блематики, так и в изучение специфики собственно эстетической ценно­сти: показал роль человека как «ценностного центра» эстетического видения; выдвинул понятия «картина мира» и «ценностная картина мира» как необходимые при анализе аксиологической проблематики; показал взаимосвязь и не тождественность «ценностей мира» и ценно­стей «эстетического объекта»; разграничил две «ценностные системы» – содержания и формы – эстетического объекта; показал роль интонации и интонирования слова как способа утверждения смыслового содержа­ния и эстетической ценности.

Использованные марериалы:
1. http://rudocs.exdat.com/docs/index-382634.html?page=14