Улус Джучи в период могущества

Глава 5. Население Улуса Джучи и становление средневекового
татарского этноса
359
1997, с.194, 197, 232]. Такая же традиция,
хотя иногда и не совсем последовательная,
наблюдалась в XIII в. и у других авторов-
европейцев (у Плано Карпини, Гильома Руб-
рука и др.). Хотя при том, что они предпочи-
тали именовать монголов, в т.ч. и из Улуса
Джучи, «татарами», у европейцев в XIII в.
осознание того, что они имеют дело с «моа-
лами» ~ «монгалами», присутствовало отчет-
ливо [там же, с.30, 43–44, 92, 114, 117, 129 и
др.; Христианский мир, 2002, с.99–100, 142–
144; Юрченко, 2002б, с.108–109, 113 и др.].
Да и у венецианцев в XIV в., судя по одному
из рассматриваемых документов золотоор-
дынского происхождения, двойственность в
номинировании населения Золотой Орды на
самом деле сохранялась. В частности, в ита-
льянском переводе ярлыка хана Джанибека
(1347 г.) есть начальная фраза, написанная на
латыни, – «In nomine Domini et Maomethi,
profete Tartarorum» [Григорьевы, 2002, с.87].
Если первая часть этой фразы, по справед-
ливому замечанию А.П.Григорьева и В.П.Гри-
горьева, есть богословский формуляр, состо-
ящий из переводов в изложении кораничес-
ких формул [там же, с.87], то завершающая
ее часть должна быть переведена как «име-
нем Бога и Магомета, Пророка Татарского».
Таким образом, переводчики данного зо-
лотоордынского ярлыка на самом деле по-
нимали, что тюркское население Золотой
Орды, включая его политически доминиро-
вавшее сословие с клановым делением, в
XIV в. являлось «татарами». Отсюда получа-
ется, что «народ монголов» и «народ татар»
(в лице «татарских улусных и ратных князей»
и др.) – это на самом деле одно и то же. Кста-
ти, ярлык хана Узбека 1332 г., данный вене-
цианцам, получил название «Pactum Vene-
torum cum Husbecho imperatore Tartarorum»
[Григорьевы, 1990, с.81]. Не исключено, что
издатели документа при формулировании это-
го заголовка, отражающего существование
татарской общности, учли какие-то старые
архивные описи, т.к. названный ярлык хра-
нился в материалах Венецианских ассамблей
среди документов из серии «Commemoriali».
В любом случае, понятие «Tartarorum» тут
имеет тот же смысл, что и в ярлыке Джани-
бека 1347 г.
Еще одно замечание. Когда А.П.Григорь-
ев и В.П.Григорьев разбирают содержание
ярлыка хана Узбека венецианцам 1332 г., они
приходят к выводу, что выражение «populi
Venetorum» из документа обозначает «вене-
цианский народ» как этическую общность
[там же, с.91]. Если это так, то и в случае с
«pouolo deli Mogoli» («народ монголов») мы
имеем дело с аналогичной общностью, сфор-
мировавшейся в Золотой Орде. Она, однако
же, как мы уже видели, с равным успехом
может быть маркирована и как «народ татар».
Поэтому «Великий улус» (Улуг улус) если
и может трактоваться как «Монгольское го-
сударство», то только с учетом того, что с
равным успехом он может быть назван и «Та-
тарским государством».
Татары как этнополитическая и
этносоциальная общность
Расцвет империи Джучидов, развитие го-
родов, становление пышной и синкретичной
культуры, формирование общепонятного го-
родского койне и литературного языка («по-
волжский тюрки»), а также активное переме-
шивание военно-феодальной знати привели к
формированию средневековой золотоордын-
ско-татарской этнополитической общности.
Несмотря на довольно хорошо изученные по-
следствия этих процессов, сам механизм та-
кой этнополитической трансформации остает-
ся еще мало осмысленным. Однако, судя по
современным этнологическим исследовани-
ям и анализу специфики средневековой мен-
тальности, можно предположить, что ключе-
вую роль в этих процессах сыграли идеоло-
гические причины, а именно внедрение новой
джучидской этнополитической идентичности.
Одним из исторических феноменов, воз-
никших на стыке религиозных, политических
и этнических процессов золотоордынской эпо-
хи, вне всякого сомнения, является формиро-
вание идеологии «чингизизма» – политиче-
ского культа Чингиз-хана и его потомков, в
первую очередь, его сына Джучи. Появление
и развитие ее не только отметило своеобразие
эпохи, но и демонстрирует направление и тен-
денции формирования этнополитического са-
мосознания населения Улуса Джучи. Именно
формирование системы мифологем, ядром
которых был культ Чингиз-хана, стало явле-
нием, маркирующим глубинные процессы и
механизмы становления и распространения
татарской этносоциальной идентификации.
Выявить конкретные аутентичные измене-
ния сюжетов и пути их обогащения в про-
360 Раздел IV. Улус Джучи в период могущества
цессе развития новыми элементами достаточ-
но сложно, поскольку от цельной государ-
ственной историографической традиции Улу-
са Джучи до современности сохранились
лишь переработанные в более позднее время
отдельные сюжеты и отрывки. Некоторые ис-
следователи даже склонны вообще отрицать
существование золотоордынской историо-
графии, считая, что «Чингиз-наме» и другие
подобные произведения были не частью ис-
торической традиции Улуса Джучи, а некой
«степной устной историологией» [Юдин,
1992, с.25]. Но эта традиция не была устной,
поскольку существовала в литературных тру-
дах придворных историков, которые, разуме-
ется, пользовались устными преданиями, но
не только ими. Например, в труде «Чингиз-
наме» Утемиш-хаджи (XVI в.) пишет о «хро-
никах, которые... видел...» [Утемиш-хаджи,
1992, с.90], тем самым отмечая существова-
ние письменной исторической традиции. Не
была она и степной, поскольку существова-
ла в городах, в частности, при дворе золото-
ордынских ханов. Сложен вопрос и о соот-
ношении устного предания и исторической
традиции. Судя по значительному единообра-
зию сохранившихся текстов, можно предпо-
ложить, что предания постзолотоордынского
времени сами испытали влияние историче-
ской традиции Улуса Джучи.
Нельзя с достоверностью определить, когда
и кем было положено начало созданию отдель-
ной, собственно золотоордынской истории.
Бесспорно, ясна ее цель – укрепить свою леги-
тимацию в противоборстве с другими колена-
ми Чингизидов и создание авторитетных аргу-
ментов в пользу собственной исключительно-
сти и прирожденного величия. В XV–XVI вв.,
но, скорее всего, и ранее – в XIV в., эта тради-
ция в сложившемся виде приобрела очевид-
ное политическое и социальное звучание.
В золотоордынской исторической тради-
ции Чингиз-хан – это не «святой» и даже не
столько «небесный патрон» династии и госу-
дарства, а, скорее, «отец-основатель», созда-
тель государства и законов («Йаса Чингиз-
хана»), «вечный правитель», лишь временно
передающий свои права очередному хану. В
рамках этой идеологической парадигмы
сформировались основополагающие пред-
ставления о самостоятельном Улусе Джучи
и этнополитическом единстве татар, опреде-
лились параметры династической легитимно-
сти, преемственности власти, клановой и со-
циальной иерархии. И только после распада
единого государства в отдельных ханствах и
владениях (Казанском, Крымском, Узбек-
ском (Шибанидском) ханствах, Большой и
Ногайской Ордах) появляются и формируют-
ся новые символы власти и механизмы ле-
гитимации, связанные уже с местными осо-
бенностями властных структур и более ак-
тивным влиянием и внедрением ислама в эти
процессы (возвеличивание отдельных колен
потомков Джучи – Тука-Тимуридов, Шиба-
нидов и даже неджучидов – потомков Иде-
гея, появление местных святых – покровите-
лей различных династий и т.д.).
В архаических представлениях о харизме
правителя в Улусе Джучи в XIV в., под воз-
действием внедряющегося в ментальные
структуры общества ислама происходит сво-
еобразная перекодировка традиционных ми-
фологем власти в новую систему понятий му-
сульманизированных религиозных и полити-
ческих символов. Адаптировав культ Чингиз-
хана и его сына Джучи к исламским ценно-
стям, золотоордынская правящая династия
оказывалась включенной в мусульманскую
систему сакрализации и легитимации поли-
тической власти. Смысл этого процесса, на-
шедшего отражение в исторической тради-
ции, разумеется, имевшего характер «интуи-
тивного политического действия», может
быть описан формулой «тюрко-монгольская
традиция в исламской парадигме».
Важнейшие элементы этой традиции вос-
ходят к официальной монгольской истории
рода Чингиз-хана – «Алтан дебтер» («Золо-
тая тетрадь») [Рашид ад-Дин, 1952, I, 2, с.266].
Характерными повествовательными элемен-
тами ее являлись сконцентрированная в ле-
тописи генеалогия (мифологическая – пред-
ки Чингиз-хана от Алан-Гоа и историческая
– Хабул-хаган и его потомки); связанные с
генеалогиями краткие биографические опи-
сания; вкрапление «малых» сюжетных форм
(панегирические, дидактические и другие
рассказы); относительно слабо выраженное
(часто в форме регистрации событий) хро-
нологическое описание, но самое значитель-
ное место в историописании отведено жизни
и деяниям Чингиз-хана [Неклюдов, 1984,
с.223–241; Шастина, 1977, с.462–483].
Все тюркские генеалогии с той или иной
полнотой передают эту монгольскую тради-