Убайдулла-наме вступление во имя аллаха милостивого и милосердного! /1б

О ПРОЯВЛЕНИИ ПОБЕДОНОСНЫМ ГОСУДАРЕМ ЖЕЛАНИЯ ОТОМСТИТЬ 
/70а/ ВРАГАМ, О ПОСЫЛКЕ МА'СУМ БИЯ ДИВАНБЕГИ САРАЯ [ВПЕРЕД] ДО 
СВОЕГО ВЫСТУПЛЕНИЯ, ОБ ОДОБРЕНИИ СЕГО УПОМЯНУТЫМ ЭМИРОМ И 
ДРУГИМИ ИСПЫТУЕМЫМИ ЭМИРАМИ 
Когда проклятый Махмуд поднял в пределах Термеза свое знамя нечестия и 
разврата, а насилия и притеснения его достигли той грани, что бутон положения 
обитателей той местности завял от шипов [Махмудовых] обид и от множества его 
беззаконий и большинство жителей той страны стало выселяться [в другие места], тогда 
отважный государь признал, что дело [обуздания Махмуд бия] не подвинется при посылке 
[против него] кого-либо из сих эмиров, ибо достоинство этих людей уже неоднократно 
испытывалось на оселке опыта и давало отрицательные результаты. Натурально поэтому, 
что царственная решительность и заботливость о благе подданных возобладали над всем в 
природе его величества, и он пожелал сам, своею благословенною особою порадеть об 
отражении этого нечестивого Махмуда и очистить цветник территории [Термезского] 
вилаета от шипов того наглого мятежника, т. е. поганого Махмуда. [Государь] знал, что у 
эмиров и военных никогда не хватит смелости и отваги стать лицом к лицу с этим /70б/ 
бунтовщиком и война с ним никогда ими не будет выиграна. 
Стихи: 
На этом основании я свое дело сам сделаю, дабы оно дало хорошие результаты,
*Чтобы не чесал мне спину никто, кроме моего пальца
 
130
. 
[84]
Так рассуждая, [Убайдулла хан] приказал явиться змирам и военачальникам. Когда 
они собрались на царский двор незыблемый, как небо, государь повел с ними речь о 
походе на эту область [т. е. Термез], ввиду [чинимых там] Махмудом несправедливостей. 
Он сказал: “всевышний владыка дал в наши длани завоевания и владения некоторые 
территории земли, сделав их покорными нашим повелениям. Посему нам представляется 
необходимым, приняв во внимание общее положение и в частности [нашего] государства, 
соблюдая осторожность и [в то же время] действуя уверенно, немедленно прийти [на 
помощь нашим термезским] подданным и подчиненным и очистить территорию [нашего] 
царства от тирании и злодейства наглецов, чтобы все подданные могли спокойно спать на 
постелях безмятежности. Если же мы проявим в этом деле небрежность и нерадивость, то 

---

заслужим [справедливые] /71а/ упреки в этом мире и наказание в будущей жизни. Царю 
государства необходимо стоять на том, чтобы у него всегда были в порядке орудия войны 
и [все] припасы для того, чтобы разить и поражать [врагов]. Определенно установлено, 
что государство очищается от мерзостей смут и мятежей [лишь] ударами блестящего меча 
и яйцо веры и нации остается незапятнанным от лжи непокорных и упрямых людей 
[только] внушением безжалостной шашки и огневержущего кинжала. Теперь, когда 
неблагодарный Махмуд вбил в свою безмозглую голову страсть к мятежу и 
неповиновению и зажег в государстве пламя смуты, вследствие чего от его насилий и 
возмущения население Термеза покидает свои родные места, — как можно нам быть 
беспечными, [видя все этo] и не стараться отразить врага?!”. 
Стихи: 
Когда государь питает склонность к пьянству и сну, 
То, несомненно, его дом и достояние разрушается;
Терпение в трудах и неприятностях — удел управления государством, 
А не питье чашами вина.
Когда государь мира высказал это, то эмиры и сановники государства с 
извинениями доложили следующее: “пусть благороднейший ум государя больше не 
смущается сим обстоятельством. Выявление 
[85]
завистников находится на положении 
сухой полыни и посуды, которая покрывается копотью от дыма, поднимающегося от 
подожженной полыни; чем больше разгорается огонь и поднимается выше, тем скорее 
сгорает полынь. 
Стихи: 
Помыслы зложелательного государству человека 
Внешне хотя и бывают до непристойности коварны, 
Но они похожи на мелкие искры: когда огонь поднимается кверху, от них ничего не остается.
Мы — рабы, состоящие на службе своего господина, и получаем милости от 
государя в такой день, [как сегодня]. В конце концов и Махмуд — тоже ведь вроде нас, 
рабов; а каким образом рабы пожелали бы, чтобы его величество, государь, взялся 
осуществить [лично] военные действия против этого сбившегося с пути человека, [по 
существу раба? Разве это достойно государя?!]”. И сколько ни говорили эмиры /72а/ и 
военачальники подобного рода слов, отважный государь не соизволил их слушать и 
потому последовал царский приказ забить в барабан похода и воздвигнуть царский шатер 
со ставкою в чарбаге Таш-Бука. Пламя августейшего гнева [настолько сильно разгорелось, 
что в тот же день его величество расположился в названном чарбаге. Мехтеру и мушрифу 
было отдано приказание, чтобы они роздали из цветущей казны подарки эмирам, 
вельможам, военным и шагирд-пишеям, а отважным бойцам армии — дорогие халаты. 
Эмиры и великие люди государства [из этого факта] поняли, что дерево [августейшего] 
гнева имеет корни в очаге государевой смелости; устроили совещание, [на котором 
решили], что Ма'сум бию диванбегию следует дерево царственного гнева с корнем 
удалить из груди государя. Ма'сум бий диванбеги с этой целью предстал перед 
[Убайдуллой ханом] и, открыв уста для похвалы государю, сказал: 
Стихи: 
/72б/ Прещедрый и благочестивый монарх,
Сверкающий короною, престолом и перстнем! 
[86]
С тех пор, как создатель мира создал вселенную,
Подобного тебе не проявилось государя.

---

Господь чистый даровал тебе мир.
От апогея блестящего солнца до [глубин] мрачных подземелий,
Ты в мире — счастливый шах.
У тебя — счастливые очи, достойные престола,
Твой блестящий меч да будет ожигающим врага,
Сверканье твоего копья да будет победоносно,
Творец мира да будет доволен тобою;
Голова гнусного Махмуда да будет прокопчена!
 
131
 
После этой похвалы Ма'сум хаджи доложил следующее: “пока мы, рабы, состоим 
при счастливом стремени [государя] почему нужно его величеству государю, в лице своей 
драгоценной особы, брать на себя войну с этим проклятым [Махмудом]?”. — И, сняв с 
головы шапку, [Ма'сум хаджи] раскрыл руки для произнесения молитвы. Когда государь 
увидел такую смелость со стороны Ма'сум хаджи, сказал: “где царственная мысль 
допускает, чтобы я, несмотря на покорение царств /73а/ и поражение витязей мира, 
выступил походом против одного лишь бунтовщика, то я по необходимости избираю 
[это]. Когда устранение этого заблудшего мятежника стало бы осуществимо 
выступлением [против него моих] благожелательных [эмиров], то в этом нет стеснения 
[для них]”. 
И миродержавный государь изволил оказать разного рода царственные милости и 
внимание эмиру, воителю за веру, [Ма'суму хаджи]: он пожаловал ему арабскую лошадь, 
почетное платье, украшенный драгоценными камнями пояс и кинжал и, обнадежив его в 
отношении других милостей, отпустил. Упомянутый эмир, выступив в поход, через два 
перехода вступил в область Несеф, [и там] ему пришло на ум следующее: — “как слышно, 
Хаит дадха отправился в крепость Дерф, мы узкою малодоступною дорогою выступим 
против большой крепости, [г. Термеза]; поскольку теперь Махмуд [бий аталык] поднял 
знамя бунта и возмущения в великой Термезской крепости, то что получится, если мы 
осадим этого сжигателя домов и крепко препояшимся к ниспровержению сего 
бунтовщика!? — Эмир не знал, что домашние слова для базара /73б/ не подходят и то, что 
приходит в голову, обычно бывает далеко от 
[87]
осуществления. Вкратце говоря, дело 
обстояло так: Хаджи Ма'сум, услышав в Карши известие об убийстве Хаит дадхи, больше 
не двинулся вперед.