Три товарища

* * *
Ром шумел в моей голове. Я тихо встал и пошел в конторку Фреда. Он спал. Разбудив его, я
попросил заказать телефонный разговор с санаторием.
– Подождите немного, – сказал он. – В это время соединяют быстро.
Через пять минут телефон зазвонил. Санаторий был на проводе.
– Я хотел бы поговорить с фройляйн Хольман, – сказал я. – Минутку, соединяю вас с
дежурной.
Мне ответила старшая сестра:
– Фройляйн Хольман уже спит.
– А в ее комнате нет телефона?
– Нет.
– Вы не можете ее разбудить?
Сестра ответила не сразу:
– Нет. Сегодня она больше не должна вставать.

---

– Что-нибудь случилось?
– Нет. Но в ближайшие дни она должна оставаться в постели.
– Я могу быть уверен, что ничего не случилось?
– Ничего, ничего, так всегда бывает вначале. Она должна оставаться в постели и
постепенно привыкнуть к обстановке.
Я повесил трубку.
– Слишком поздно, да? – спросил Фред.
– Как, то есть, поздно?
Он показал мне свои часы:
– Двенадцатый час.
– Да, – сказал я. – Не стоило звонить.
Я пошел обратно и выпил еще.
В два часа мы ушли. Ленц поехал с Валентином и Фердинандом на такси.
– Садись, – сказал мне Кестер и завел мотор «Карла».
– Мне отсюда рукой подать, Отто. Могу пройтись пешком.
Он посмотрел на меня:
– Поедем еще немного за город.
– Ладно. – Я сел в машину.
– Берись за руль, – сказал Кестер.
– Глупости, Отто. Я не сяду за руль, я пьян.
– Поезжай! Под мою ответственность.
– Вот увидишь… – сказал я и сел за руль.
Мотор ревел. Рулевое колесо дрожало в моих руках. Качаясь, проплывали мимо улицы, дома
наклонялись, фонари стояли косо под дождем.
– Отто, ничего не выходит, – сказал я. – Еще врежусь во что-нибудь.
– Врезайся, – ответил он.
Я посмотрел на него. Его лицо было ясно, напряженно и спокойно. Он смотрел вперед на
мостовую. Я прижался к спинке сиденья и крепче ухватился за руль. Я сжал зубы и сощурил
глаза. Постепенно улица стала более отчетливой.
– Куда, Отто? – спросил я.
– Дальше. За город.
Мы проехали окраину и вскоре выбрались на шоссе.
– Включи большой свет, – сказал Кестер.
Ярко заблестел впереди серый бетон. Дождь почти перестал, но капли били мне в лицо, как
град. Ветер налетал тяжелыми порывами. Низко над лесом нависали рванью облака, и сквозь
них сочилось серебро. Хмельной туман, круживший мне голову, улетучился. Рев мотора
отдавался в руках, во всем теле. Я чувствовал всю мощь машины. Взрывы в цилиндрах сотрясали
тупой, оцепеневший мозг. Поршни молотками стучали в моей крови. Я прибавил газу. Машина
пулей неслась по шоссе.
– Быстрее, – сказал Кестер.
Засвистели покрышки. Гудя, пролетали мимо деревья и телеграфные столбы. Прогрохотала
какая-то деревня. Теперь я был совсем трезв.
– Больше газу, – сказал Кестер.
– Как же я его тогда удержу? Дорога мокрая.
– Сам сообразишь. Перед поворотами переключай на третью скорость и не сбавляй газ.
Мотор загремел еще сильней. Воздух бил мне в лицо. Я пригнулся за ветровым щитком. И
будто провалился в грохот двигателя, машина и тело слились в одном напряжении, в одной

---

высокой вибрации, я ощутил под ногами колеса, я ощущал бетон шоссе, скорость… И вдруг,
словно от толчка, все во мне стало на место. Ночь завывала и свистела, вышибая из меня все
постороннее, мои губы плотно сомкнулись, руки сжались, как тиски, и я весь превратился в
движение, в бешеную скорость, я был в беспамятстве и в то же время предельно внимателен.
На каком-то повороте задние колеса машины занесло. Я несколько раз резко рванул руль в
противоположную сторону и снова дал газ. На мгновение устойчивость исчезла, словно мы
повисли в корзине воздушного шара, но потом колеса опять прочно сцепились с полотном
дороги.
– Хорошо, – сказал Кестер.
– Мокрые листья, – объяснил я. По телу пробежала теплая волна, и я почувствовал
облегчение, как это бывает всегда, когда проходит опасность.
Кестер кивнул:
– Осенью на лесных поворотах всегда такая чертовщина. Хочешь закурить?
– Да, – сказал я.
Мы остановились и закурили.
– Теперь можно повернуть обратно, – сказал Кестер.
Мы приехали в город, и я вышел из машины.
– Хорошо, что прокатились, Отто. Теперь я в норме.
– В следующий раз покажу тебе другую технику езды на поворотах, – сказал он. – Резкий
поворот руля при одновременном торможении. Но это когда дорога посуше.
– Ладно, Отто. Доброй ночи.
– Доброй ночи, Робби.
«Карл» умчался. Я вошел в дом. Я был совершенно измотан, но спокоен. Моя печаль
рассеялась.

---

XXIII 
В начале ноября мы продали ситроэн. На вырученные деньги можно было еще некоторое
время содержать мастерскую, но наше положение ухудшалось с каждой неделей. На зиму
владельцы автомобилей ставили свои машины в гаражи, чтобы экономить на бензине и налогах.
Ремонтных работ становилось все меньше. Правда, мы кое-как перебивались выручкой от такси,
но скудного заработка не хватало на троих, и поэтому я очень обрадовался, когда хозяин
«Интернационаля» предложил мне, начиная с декабря, снова играть у него каждый вечер на
пианино. В последнее время ему повезло: союз скотопромышленников проводил свои
еженедельные 
встречи 
в 
одной 
из 
задних 
комнат 
«Интернационаля»: 
примеру
скотопромышленников последовал союз торговцев лошадьми и наконец «Общество борьбы за
кремацию во имя общественной пользы». Таким образом, я мог предоставить такси Ленцу и
Кестеру. Меня это вполне устраивало еще и потому, что по вечерам я часто не знал, куда
деваться.
Пат писала регулярно. Я ждал ее писем, но я не мог себе представить, как она живет, и
иногда, в мрачные и слякотные декабрьские дни, когда даже в полдень не бывало по-настоящему
светло, я думал, что она давнымдавно ускользнула от меня, что все прошло. Мне казалось, что со
времени нашей разлуки прошла целая вечность, и тогда я не верил, что Пат вернется. Потом
наступали вечера, полные тягостной, дикой тоски, и тут уж ничего не оставалось – я просиживал
ночи напролет в обществе проституток и скотопромышленников и пил с ними.
Владелец «Интернационаля» получил разрешение не закрывать свое кафе в сочельник.
Холостяки всех союзов устраивали большой вечер. Председатель союза скотопромышленников,
свиноторговец Стефан Григоляйт, пожертвовал для праздника двух молочных поросят и много
свиных ножек. Григоляйт был уже два года вдовцом. Он отличался мягким и общительным
характером; вот ему и захотелось встретить рождество в приятном обществе.
Хозяин кафе раздобыл четырехметровую ель, которую водрузили около стойки. Роза,
признанный авторитет по части уюта и задушевной атмосферы, взялась украсить дерево. Ей
помогали Марион и Кики, – в силу своих наклонностей он тоже обладал чувством прекрасного.
Они приступили к работе в полдень и навесили на дерево огромное количество пестрых
стеклянных шаров, свечей и золотых пластинок. В конце концов елка получилась на славу. В
знак особого внимания к Григоляйту на ветках было развешано множество розовых свинок из
марципана.