Три товарища

* * *
К двенадцати часам дня я пришел домой и успел сделать все, отправил даже телеграмму в
санаторий.
– Пат, – сказал я, еще стоя в дверях, – ты успеешь уложить вещи до вечера?
– Я должна уехать?
– Да, – сказал я, – да, Пат.
– Одна?
– Нет. Мы поедем вместе. Я отвезу тебя.
Ее лицо слегка порозовело.
– Когда же я должна быть готова? – спросила она.
– Поезд уходит в десять вечера.
– А теперь ты опять уйдешь?
– Нет. Останусь с тобой до отъезда.
Она глубоко вздохнула.
– Тогда все просто, Робби, – сказала она. – Начнем сразу?
– У нас еще есть время.
– Я хочу начать сейчас. Тогда все скоро будет готово.
– Хорошо.
За полчаса я упаковал несколько вещей, которые хотел взять с собой. Потом я зашел к фрау
Залевски и сообщил ей о нашем отъезде. Я договорился, что с первого ноября или даже раньше
она может сдать комнату Пат. Хозяйка собралась было завести долгий разговор, но я тут же
вышел из комнаты.
Пат стояла на коленях перед чемоданом-гардеробом, вокруг висели ее платья, на кровати
лежало белье. Она укладывала обувь. Я вспомнил, что точно так же она стояла на коленях, когда
въехала в эту комнату и распаковывала свои вещи, и мне казалось, что это было бесконечно
давно и будто только вчера.
Она взглянула на меня.
– Возьмешь с собой серебряное платье? – спросил я.
Она кивнула.
– Робби, а что делать с остальными вещами? С мебелью?
– Я уже говорил с фрау Залевски. Возьму к себе в комнату сколько смогу. Остальное сдадим
на хранение. Когда вернешься, – заберем все.
– Когда я вернусь… – сказала она.
– Ну да, весной, когда ты приедешь вся коричневая от солнца.
Я помог ей уложить чемоданы, и к вечеру, когда стемнело, все было готово. Было очень
странно: мебель стояла на прежних местах, только шкафы и ящики опустели, и все-таки комната
показалась мне вдруг голой и печальной. Пат уселась на кровать. Она выглядела усталой.
– Зажечь свет? – спросил я.
Она покачала головой:
– Подожди еще немного.
Я сел возле нее:

---

– Хочешь сигарету?
– Нет, Робби. Просто посидим так немного.
Я встал и подошел к окну. Фонари беспокойно горели под дождем. В деревьях буйно гулял
ветер. Внизу медленно прошла Роза. Ее высокие сапожки сверкали. Она держала под мышкой
пакет и направлялась в «Интернациональ». Вероятно, это были нитки и спицы, – она постоянно
вязала для своей малышки шерстяные вещи. За ней проследовали Фрицци и Марион, обе в новых
белых, плотно облегающих фигуру дождевиках, а немного спустя за ними прошлепала
старенькая Мими, обтрепанная и усталая.
Я обернулся. Было уже так темно, что я не мог разглядеть Пат. Я только слышал ее дыхание.
За деревьями кладбища медленно и тускло начали карабкаться вверх огни световых реклам.
Светящееся название знаменитых сигарет протянулось над крышами, как пестрая орденская
лента, запенились синие и зеленые круги фирмы вин и ликеров, вспыхнули яркие контуры
рекламы бельевого магазина. Огни отбрасывали матовое рассеянное сияние, ложившееся на
стены и потолок, и скользили во всех направлениях, и комната показалась мне вдруг маленьким
водолазным колоколом, затерянным на дне моря. Дождевые волны шумели вокруг него; а сверху,
сквозь толщу воды, едва проникал слабый отблеск далекого мира.
* * *
Было восемь часов вечера. На улице загудел клаксон.
– Готтфрид приехал на такси, – сказал я. – Он отвезет нас поужинать.
Я встал, подошел к окну и крикнул Готтфриду, что мы идем. Затем я включил маленькую
настольную лампу и пошел в свою комнату. Она показалась мне до неузнаваемости чужой. Я
достал бутылку рома и наспех выпил рюмку. Потом сел в кресло и уставился на обои. Вскоре я
снова встал, подошел к умывальнику, чтобы пригладить щеткой волосы. Но, увидев свое лицо в
зеркале, я забыл об этом. Разглядывая себя с холодным любопытством, я сжал губы и
усмехнулся. Напряженное и бледное лицо в зеркале усмехнулось мне в ответ.
– Эй, ты! – беззвучно сказал я. Затем я пошел обратно к Пат.
– Пойдем, дружище? – спросил я.
– Да, – ответила Пат, – но я хочу еще раз зайти в твою комнату.
– К чему? В эту старую халупу…
– Останься здесь, – сказала она. – Я сейчас приду.
Я немного подождал, а потом пошел за ней. Заметив меня, Пат вздрогнула. Никогда еще я
не видел ее такой. Словно угасшая, стояла она посреди комнаты. Но это длилось только секунду,
и улыбка снова появилась на ее лице.
– Пойдем, – сказала она. – Уже пора.
У кухни нас ждала фрау Залевски. Ее седые букли дрожали. На черном шелковом платье у
нее была брошь с портретом покойного Залевски.
– Держись! – шепнул я Пат. – Сейчас она тебя обнимет.
В следующее мгновение Пат утонула в грандиозном бюсте. Огромное заплаканное лицо
фрау Залевски судорожно подергивалось. Еще несколько секунд – и поток слез залил бы Пат с
головы до ног, – когда матушка Залевски плакала, ее глаза работали под давлением, как сифоны.
– Извините, – сказал я, – но мы очень торопимся! Надо немедленно отправляться!
– Немедленно отправляться? – Фрау Залевски смерила меня уничтожающим взглядом. –
Поезд уходит только через два часа! А в промежутке вы хотите, наверно, напоить бедную
девочку!

---

Пат не выдержала и рассмеялась:
– Нет, фрау Залевски. Надо проститься с друзьями.
Матушка Залевски недоверчиво покачала головой.
– Фройляйн Хольман, вам кажется, что этот молодой человек – сосуд из чистого золота, а
на самом деле он, в лучшем случае, позолоченная водочная бутылка.
– Как образно, – сказал я.
– Дитя мое!.. – снова заволновалась фрау Залевски. – Приезжайте поскорее обратно! Ваша
комната всегда будет ждать вас. И даже если в ней поселится сам кайзер, ему придется выехать,
когда вы вернетесь!
– Спасибо, фрау Залевски! – сказала Пат. – Спасибо за все. И за гадание на картах. Я ничего
не забуду.
– Это хорошо. Как следует поправляйтесь и выздоравливайте окончательно!
– Да, – ответила Пат, – попробую. До свидания, фрау Залевски. До свидания, Фрида.
Мы пошли. Входная дверь захлопнулась за нами. На лестнице был полумрак, – несколько
лампочек перегорело. Тихими мягкими шагами спускалась Пат по ступенькам. Она ничего не
говорила. А у меня было такое чувство, будто окончилась побывка, и теперь, серым утром, мы
идем на вокзал, чтобы снова уехать на фронт.