Тонкое искусство пофигизма: Парадоксальный способ жить счастливо

Значит, вот оно?

---

Тело содрогается, страх пьянит и ослепляет. Я концентрируюсь и
очищаю мысли в своего рода медитации. Ничто так не трезвит и не
сосредотачивает, как несколько сантиметров от собственной смерти. Я
выпрямляюсь и снова смотрю вдаль. Я улыбаюсь. Я напомнил себе,
что умереть не страшно.
Такая открытость собственной смертности имеет древние корни.
Древнегреческие и древнеримские стоики призывали людей все время
помнить о смерти, чтобы больше ценить жизнь и оставаться
смиренными перед лицом невзгод. В некоторых направлениях
буддизма медитация понимается как путь приготовления живого
человека к смерти. Растворение «Я» в великом ничто — обретение
просветленного состояния нирваны — мыслится как своего рода
репетиция перехода на ту сторону. Даже Марк Твен, этот лохматый
озорник, который пришел и ушел с кометой Галлея, сказал: «Страх
перед смертью следует из страха перед жизнью. Человек, который
живет полной жизнью, готов умереть в любой момент».
Я все еще на скале. Сажусь на корточки, чуть отклоняюсь назад,
выставляю руки за спиной и аккуратно приземляюсь на задницу. Затем
аккуратно свешиваю одну ногу через край скалы. Оказывается, за
краем есть небольшой уступ. Я ставлю ногу на него. Затем переношу
за край другую ногу и тоже ставлю ее на уступ. Несколько мгновений
сижу неподвижно, отклонившись назад и опираясь на ладони. Ветер
ерошит волосы. Тревога стала переносимой, но лишь пока я
сосредоточен на горизонте.
Затем я сажусь прямо и снова смотрю вниз. Страх резко
поднимается по спине, наэлектризовывая члены. Ум лазером
сосредоточен на точных координатах каждого сантиметра тела.
Пожалуй, в какие-то моменты страх удушает. Но всякий раз, когда это
происходит, я опустошаю свои мысли, заставляя себя смотреть на свой
потенциальный приговор, а затем просто признать его существование.
И вот я сижу на краю света, на южной оконечности надежды, у
врат востока. Эта мысль пьянит. Я чувствую, как адреналин разносится
по всему телу. Никогда еще столь неподвижное и столь вдумчивое
состояние не будоражило столь сильно. Я слушаю ветер, наблюдаю за

---

океаном и смотрю на концы земли. И смеюсь вместе со светом: все,
чего он касается, благо.
Осмыслить собственную смертность важно, поскольку это
избавляет от всех пустых, шатких и поверхностных ценностей в
жизни. Большинство людей целыми днями гонятся за лишним
долларом, за толикой лишней славы или внимания или за щепоткой
лишней уверенности, что они правы и любимы. Однако смерть ставит
перед нами гораздо более мучительный и важный вопрос: что ты
оставишь на Земле?
Сделаешь ли мир хоть ненамного иным, хоть ненамного лучше?
Какой отпечаток оставишь? Какое влияние окажешь? Говорят, бабочка,
машущая крылышками в Африке, может вызвать ураган во Флориде.
Какие же ураганы ты оставишь за собой?
Беккер прав: пожалуй, это единственный важный вопрос в жизни.
Однако мы не хотим и думать о нем. Во-первых, он трудный. Во-
вторых, он пугающий. В-третьих, мы понятия не имеем, что делаем.
Но, когда мы избегаем этого вопроса, мы позволяем пустым и
пагубным ценностям овладеть нашим мозгом, взять под контроль
наши желания и амбиции. Когда мы избегаем вездесущего взгляда
смерти, поверхностное кажется важным, а важное поверхностным. А
ведь смерть — единственное, что известно с несомненностью. И как
таковая, 
она 
должна 
быть 
компасом, 
который 
позволяет
сориентироваться во всех остальных ценностях и решениях. Она —
правильный ответ на все вопросы, которые мы должны задавать, но
никогда не задаем.
Есть лишь один способ смириться со смертью: осмыслить и
увидеть себя как часть чего-то большего, чем ты сам; отказаться от
служения себе и ориентироваться на ценности простые,
непосредственные, контролируемые и терпимые к хаотическому миру
вокруг вас. В этом корень всякого счастья. Послушайте хоть
Аристотеля, хоть психологов из Гарварда, хоть Иисуса Христа, хоть
пресловутых The Beatles: все они скажут, что у счастья лишь один
источник — забота о том, что больше тебя; вера в то, что ты делаешь
нечто важное для людей и твоя жизнь — лишь часть какого-то
великого и непостижимого процесса. Именно это чувство зовет людей
в церковь, толкает их на войны, помогает им воспитывать семьи,

---

копить пенсии, строить мосты и изобретать сотовые телефоны:
мимолетное чувство принадлежности к чему-то более великому и
более неведомому, чем они сами.
Эгоцентризм лишает нас этого. Он стягивает все внимание на свое
«Я», свой внутренний мир. Мы начинаем чувствовать, что мы — в
центре всех проблем вселенной, что мы — величайшие страдальцы,
что мы больше заслуживаем величия, чем остальные.
В таком подходе есть нечто соблазнительное. Но эгоцентризм
изолирует нас. Вместо любознательности и радости о мире мы
начинаем интересоваться лишь собой и проецируем свои предрассудки
и комплексы на каждого человека и каждое событие. Это заманчиво,
привлекательно и выгодно и на некоторое время обеспечивает
душевный комфорт, но в духовном плане это яд.
Такова чума современного общества. Мы материально
обеспечены, но нашу психику разъедают низкие и поверхностные
страсти. Люди снимают с себя ответственность и требуют, чтобы
общество заботилось об их тонких чувствах. Люди железобетонно
уверены неизвестно в чем и навязывают свои взгляды другим,
зачастую жестоко, во имя выдуманных праведных идеалов. Люди
упиваются иллюзией собственного превосходства, а сами пальцем о
палец не хотят ударить из инерции, летаргии и страха перед неудачей.
Современный ум избалован. А потому люди сплошь и рядом
считают, что заслуживают то, чего не заработали. Они полагают, что
имеют право на то, ради чего не жертвовали. Они объявляют себя
экспертами, 
предпринимателями, 
изобретателями, 
новаторами,
бунтарями и тренерами, не имея опыта за плечами. И не то чтобы они
были мегаломанами: они лишь убеждены в необходимости быть
великими, чтобы состояться в мире, который ценит лишь
экстраординарное.
Современная культура путает большое внимание с большим
успехом, полагая их синонимами. Однако это разные вещи.
Вы уже великий. Уже. Осознаете вы это или нет. Осознают это
другие люди или нет. И не потому, что вы создали приложение для
iPhone, или окончили школу на год раньше, или купили роскошную
яхту. Как раз в этом нет величия.
Вы великий потому, что перед лицом бесконечного смятения и
несомненной смерти вы продолжаете выбирать, до чего вам есть дело,

---

а до чего нет. Уже один этот факт — выбор жизненных ценностей —
делает вас прекрасным, делает вас успешным и делает вас любимым.
Даже если вы этого не осознаете. Даже если вы спите в сточной канаве
и голодаете.
Вы тоже умрете. Умрете потому, что вам тоже повезло жить.
Возможно, вы этого не чувствуете. Но отправьтесь как-нибудь на
скалу: может быть, поймете.
Однажды Буковски написал: «Все мы умрем, все мы. Какое шоу!
Одно это должно заставить нас любить друг друга, но не заставляет.
Мы запуганы и смяты житейской ерундой, мы снедаемы ничем».
Вспоминается та ночь у озера, когда я глядел, как тело моего
друга Джоша достают из озера спасатели. Вспоминается, как я глядел
в черную техасскую ночь и чувствовал, как в ней медленно
растворяется мое эго. Смерть Джоша научила меня намного большему,
чем я поначалу думал. Да, она помогла мне не проспать жизнь, взять
ответственность за свой выбор и осуществлять свои мечты без
внутреннего стыда и комплексов.
Но все это второстепенно. А был урок глубже и важнее: не надо
ничего бояться. Никогда. В последующие годы я часто напоминал себе
о смерти: с помощью медитации, книг по философии или
сумасбродства вроде того на скале в Южной Африке. И только так я
мог сохранить это осознание в центре своего ума. Благодаря приятию
собственной смерти, пониманию собственной бренности все было
легче: избавляться от пристрастий, выявлять свой эгоизм и бороться с
ним, брать на себя ответственность за свои проблемы, переносить
страхи и неуверенность, мириться с неудачами и видеть плюсы в
отказах. Благодаря мысли о смерти все это переставало быть тяжелым.
Чем больше я вглядываюсь во тьму, тем светлее становится жизнь, тем
тише становится мир и тем меньше во мне подсознательного
сопротивления чему-либо.
…Несколько минут я сижу на скале, вбирая в себя окружающий
мир. Решив наконец встать, завожу руки за спину и делаю несколько
быстрых шагов назад. Потом тихо останавливаюсь. Проверяю почву
под собой: не подведет ли какой-нибудь камень, сорвавшись из-под
ног? Убедившись в безопасности, начинаю обратный путь к
реальности — полтора метра, три метра — и с каждым шагом тело

---

приходит в себя. Ноги становятся легче. Я позволяю жизненному
магниту притянуть себя.
Я шагаю по камням, возвращаясь к главной дороге. Поднимаю
голову и вижу, что на меня уставился мужчина. Я останавливаюсь. Мы
встречаемся глазами.
«Послушайте. Я видел, как там вы сидели на скале», —
осторожно говорит он. У него австралийский акцент. Слово «там» он
произносит смущенно. И кивает в сторону Антарктики.
«Да, — улыбаюсь я, — вид потрясающий, правда?» Но он не
улыбается. Его лицо серьезно.
Я упираю руки в шорты. Тело все еще гудит от пережитого.
Повисает неловкое молчание.
Какое-то мгновение австралиец стоит в замешательстве, все еще
глядя на меня. Он явно размышляет, что сказать дальше. Затем
произносит, тщательно подбирая слова.
«Вы как? С вами все в порядке?»
Я делаю короткую паузу и отвечаю с улыбкой: «Жив-здоров.
Очень даже жив».
Его скептицизм уходит, уступая место улыбке. Он коротко кивает
и идет по тропинке вниз. А я стою наверху, дышу простором и жду,
когда на вершину поднимутся мои друзья.

---