Тысячеликий герой

Рис. 1. Силены и Менады
Самым удивительным является тот факт, что большое число
ритуальных испытаний и символов соответствуют образам, непроизвольно
появляющимся в сновидениях в тот момент, когда пациент, проходящий
курс психоанализа, начинает отказываться от своих детских фиксаций и
делает шаг в будущее. У аборигенов Австралии, к примеру, одним из

---

основных моментов испытаний инициации (когда юноша с наступлением
зрелости отдаляется от своей матери, официально вводится в общество
мужчин и знакомится с их тайными знаниями) является обряд обрезания.
«Когда приходит время обрезания, мальчикам из племени
мурнджин отцы и старики говорят: «Большой Змей-Отец слышит
запах твоей крайней плоти; он требует ее». Мальчики принимают
сказанное за чистую правду, это чрезвычайно пугает их. Обычно
они находят убежище у матери, бабушки или у какой-либо другой
любимой родственницы, так как знают, что мужчины собираются
отвести их в мужское место, где рычит великий змей. Женщины
ритуально оплакивают мальчиков; это делается для того, чтобы не
дать великому змею проглотить их»
[18]
.
Теперь рассмотрим похожие примеры из области бессознательного. «Я
нашел следующую картину в сновидении одного моего пациента, — пишет
К. Юнг. — «Из сырой пещеры вырывается змея и жалит спящего в область
половых органов». Сон этот явился в тот момент, когда он стал убеждаться
в правильности анализа и освобождаться от материнского комплекса»
[19]
.
Основная функция мифологии и ритуала всегда заключалась в
символике, увлекающей человеческий дух вперед, в противодействии тем
другим низменным человеческим фантазиям, которые привязывают нас к
прошлому. В действительности, вполне может быть, что высокий уровень
невротических расстройств в наше время обусловлен упадком институций
— носителей такой действенной духовной помощи. Мы остаемся
привязаны к неизгнанным образам нашего детства и потому оказываемся
не готовы к необходимому переходу в зрелость. В Соединенных Штатах
существует даже тенденция к совершенно противоположному, цель
заключается не в том, чтобы взрослеть, а в сохранении вечной юности; не в
отдалении с наступлением зрелости от матери, а в том, чтобы оставаться
верным ей. И поэтому в то время как мужья, став юристами,
коммерсантами или руководителями, как того желали их родители,
поклоняются своим мальчишеским святыням, их жены даже после
четырнадцати лет замужества, родив и воспитав прекрасных детей, все еще
ищут любви, которая может прийти к ним только с кентаврами, силенами,
сатирами и другими похотливыми демонами из свиты Пана, либо, как в
наших популярных, глазированных ванилью храмах сладострастия — под
личиной последних героев экрана. В конце концов должен был прийти
психоаналитик, чтобы снова утвердить испытанную мудрость древних

---

учений, обращенных в будущее, носителями которых были пляшущие
шаманы в масках и свершающие обряд обрезания колдуны; и вот мы
видим, как в сновидении с укусом змеи, что неподвластный времени
символизм инициации спонтанно создается самим пациентом в момент
поворота к исцелению. Очевидно, в этих образах инициации есть что-то
настолько необходимое психике, что если они не привносятся извне,
посредством мифа и обряда, то должны заявить о себе изнутри,
посредством сновидения — чтобы наши энергии не оставались запертыми
в давно изжившей себя детской, в сундуке на дне моря.
Зигмунд Фрейд подчеркивает в своих работах трудности переходных
периодов первой половины человеческой жизни — кризисов младенчества
и юности, когда наше солнце поднимается к своему зениту. К. Юнг, с
другой стороны, подчеркивает переломные моменты второй половины —
когда для дальнейшего продвижения лучезарное светило должно
опускаться и, наконец, исчезнуть в темном лоне могилы. В этот полдень
нашего жизненного пути обычные символы наших желаний и страхов
превращаются в свои противоположности; ибо в это время уже не жизнь, а
смерть бросает нам вызов. В это время сложно покинуть не лоно, а фаллос
— если, конечно же, сердце еще не охватила усталость от жизни, когда
смерть зовет к себе обещанием блаженства вместо предшествовавших
этому соблазнов любви. Мы проходим полный цикл, от могилы лона к лону
могилы: неясное, загадочное вторжение в мир физической материи, которая
скоро сойдет с нас, рассеявшись как субстанция сновидения. И,
оглядываясь 
на 
то, 
что 
обещало 
быть 
нашим 
неповторимым,
непредсказуемым и опасным приключением, мы видим: все, чем мы будем
обладать к концу пути, — это ряд стандартных метаморфоз, таких же, через
которые прошли все мужчины и женщины, во всех уголках мира, во все
известные времена и под любой самой невероятной маской цивилизации.
Так, например, существует история о великом Миносе, царе острова-
империи Крит в период расцвета его торговли. В ней говорится, что Минос
нанял известного искусного мастера Дедала, чтобы тот придумал и
построил для него лабиринт, где можно было бы спрятать что-то, чего весь
его двор одновременно и стыдился и боялся. Ибо в его дворце находился
монстр, родившийся у Пасифаи, царицы. Говорится, что царь Минос,
защищая торговые маршруты, был занят важными сражениями; а тем
временем Пасифаю совратил великолепный, снежно-белый, рожденный
морем бык. В действительности ничего хуже того, что совершила
собственная мать Миноса, не произошло: матерью Миноса была Европа, и
хорошо известно, что на Крит ее перенес бык. Этот бык был богом, Зевсом,

---

а благородным сыном этого священного союза стал сам Минос — которого
теперь повсюду уважали и которому с готовностью служили. Как же в
таком случае Пасифая могла предположить, что плодом ее собственной
неосторожности будет чудовище: этот маленький сын с человеческим
телом, но головой и хвостом быка?
Люди винили во всем царицу; но царь чувствовал и свою долю вины.
Очень давно бык этот был послан богом Посейдоном, когда Минос еще
соперничал со своими братьями за престол. Минос заявил, что трон
принадлежит ему по праву, данному богом, и обратился к богу с молитвой,
чтобы тот в качестве знака прислал из моря быка; свою молитву он скрепил
клятвой немедленно принести животное в жертву в качестве подношения и
символа своего служения. Бык появился, и Минос взошел на престол; но
когда он увидел великолепие посланного зверя и представил какие выгоды
ему сулит владение таким животным, то решил рискнуть на
соответствующую замену — сочтя, что бог не обратит на это особого
внимания. И, возложив на алтарь Посейдона своего лучшего белого быка,
он присоединил другого к своему стаду.
Критская империя достигла процветания в условиях благоразумного
правления этого прославленного законодателя и образца общественных
добродетелей. Столица Крита, город Кносс, стал роскошным, изысканным
центром главной торговой империи во всем цивилизованном мире. Корабли
критского 
флота 
отправлялись 
ко 
всем 
островам 
и 
портам
Средиземноморья; критские товары ценились в Вавилонии и Египте.
Отважные суденышки пробивались даже через Геркулесовы Столбы в
открытый океан, направляясь затем на север за золотом Ирландии или
оловом Корнуолла
[20]
, а также на юг, огибая выдающийся в море Сенегал, к
далекой стране Йоруба и удаленным рынкам слоновой кости, золота и
рабов
[21]
.
Тем временем на родине Посейдон вдохнул в царицу неукротимую
страсть к быку. И она уговорила искусного царского мастера,
несравненного Дедала, изготовить для нее деревянную корову, которая
ввела бы быка в заблуждение — и в которую она с нетерпением вошла; и
бык был обманут. Царица родила чудовище, которое со временем стало
опасным. И снова был призван Дедал, на этот раз царем, для того чтобы
возвести огромный лабиринт с тупиками, в котором можно было бы укрыть
это существо. Настолько искусным было это сооружение, что, закончив его,
Дедал сам едва нашел обратный путь к выходу. Туда и поместили
Минотавра: и впоследствии посылали к нему на съедение юношей и

---

девушек, доставляемых из критских владений в качестве дани с
завоеванных народов
[22]
.
Таким образом, согласно древней легенде, первичная вина лежала не
на царице, а на царе; и он действительно не мог ни в чем ее винить, ибо
понимал, что совершил. Он обратил государственное событие в личное
обретение, тогда как весь смысл его возведения на трон заключался в том,
что он больше не являлся частным лицом. Жертвоприношение быка
должно было символизировать его самоотверженное подчинение своему
долгу. Присвоение же его, напротив, представляло стремление к
эгоцентричному самовозвеличиванию. И таким образом царь «божьей
милостью» превратился в опасного тирана Хвата — помышляющего о
собственной выгоде. Как традиционные обряды перехода учат человека
умереть по отношению к своему прошлому и возродиться к будущему, так
и торжественные церемонии, наделяющие его властью, должны положить
конец его жизни как частного лица, чтобы он полностью посвятил себя
своему призванию. Таков был идеал, будь ты ремесленник или царь.
Однако, кощунственно не соблюдая обряд, индивид отрывал себя от
единства, от всего сообщества, и таким образом единое становилось
множеством, и тут начиналась борьба, в которой каждый выступал сам за
себя и мог подчиниться только силе.
Образ тирана-монстра встречается в мифологии, в народных
преданиях, легендах и даже кошмарах по всему миру; и повсюду его
характерные черты по существу одинаковы. Он присваивает общественное
достояние. Он — чудовище, которое алчно защищает «свое по праву». В
мифологии и сказках разорение, вызываемое им, охватывает все его
владения. Он может разрушить свою семью и свою собственную
извращенную психику, жизнь своих друзей или тех, кому он помогает, он
может разрушить всю свою цивилизацию. Раздутое эго тирана становится
проклятием для него самого и для его мира — независимо от того, каких
успехов он достиг. Он мучит себя, боится себя, он готовый во всеоружии
дать отпор ожидаемым нападкам со стороны своего окружения (которое
главным образом является отражением его внутреннего неподдающегося
контролю стремления к обладанию), он могуществен и самодостаточен, он
является всемирным предвестником несчастья, хотя и пытается себя
убедить, что его намерения исполнены человеколюбия. Куда бы он ни
приложил свою руку, там раздаются стенания (если не во всеуслышание, то
в каждом сердце — еще более печальные); вздымается мольба о герое-
избавителе со сверкающим мечом в руке, удар которого, прикосновение
которого, само появление которого освободит землю.

---

Здесь никто не может ни встать, ни сесть, ни лечь,
Здесь нет даже безмолвия в горах,
А лишь сухой, бесплодный гром без дождя.
Здесь нет даже уединения в горах,
А лишь красные угрюмые лица, ухмыляющиеся и брюзжащие
Из дверей своих домов с потрескавшейся глиной
[23]
.
Герой — это человек, самостоятельно пришедший к смирению. Но
смирению с чем? Именно это и является той загадкой, что мы должны
разрешить сегодня, и основной миссией, историческим подвигом героя.
Как указывает профессор Арнольд Тойнби в своем шеститомном
исследовании законов подъема и гибели цивилизаций
[24]
, раскол души,
раскол общества не может быть разрешен никакой схемой возврата к
добрым старым временам (архаизм) или программами, обещающими
построение идеального предполагаемого будущего (футуризм), ни даже
самой реалистичной, практической работой, направленной на то, чтобы
снова сплотить воедино распадающиеся элементы. Только рождение может
победить смерть — рождение, но не возрождение старого, а именно
рождение нового. В самой душе, в самом обществе — чтобы продлить
наше существование — должно длиться «постоянное рождение»
(