Тысячеликий герой

разделять твои игры, за твоим столиком сидеть с тобой рядом,
кушать из твоей золотой тарелочки, пить из твоей стопочки, спать

---

в твоей постельке: если ты мне все это обещаешь, я готов
спуститься в колодец и достать тебе оттуда золотой мячик». —
«Да, да, — отвечала королевна, — обещаю тебе все, чего хочешь,
лишь бы ты мне только мячик мой воротил».
А сама подумала: «Пустое городит глупый лягушонок!
Сидеть ему в воде с подобными себе да квакать, где уж ему быть
человеку товарищем». Заручившись обещанием, лягушонок исчез
в воде, опустился на дно, а через несколько мгновений опять
выплыл, держа во рту мячик, и бросил его на траву. Затрепетала
от радости королевна, увидев снова свою прелестную игрушку,
подняла ее и убежала вприпрыжку. «Постой, постой! — закричал
лягушонок. — Возьми ж меня с собой. Я не могу так бегать, как
ты».
Куда там! Напрасно ей вслед во всю глотку квакал
лягушонок: не слушала беглянка, поспешила домой и скоро
забыла о бедном лягушонке, которому пришлось не солоно
хлебавши опять лезть в свой колодец»
[66]
.
Это один из примеров того, как может начинаться приключение.
Промах — внешне чистая случайность — открывает перед человеком
неожиданный мир, и он соприкасается с силами, которые вряд ли способен
сразу понять. Как показал Фрейд
[67]
, ошибки не являются простой
случайностью. Они — результат подавленных желаний и конфликтов. Они
— волны на поверхности жизни, вызываемые подспудными родниками.
Они могут быть очень глубокими — настолько глубокими, как и сама душа.
Промах может привести к началу новой судьбы. Так происходит в данной
сказке, где потеря шарика является первым знаком того, что в жизни
принцессы должно что-то произойти, лягушонок — вторым, а
необдуманное обещание — третьим.
Лягушонка, появляющегося чудесным образом как предварительное
проявление вступающих в игру сил, можно назвать «предвестником»;
критический момент его появления является «зовом к приключению».
Предвестник может звать к жизни, как в данном случае, или, в более
поздний момент жизненного пути — к смерти. В его устах может звучать
призыв к какому-нибудь высокому историческому свершению. Или же он
может отмечать начало религиозного озарения. В понимании мистиков он
отмечает то, что было названо «пробуждением Самости»
[68]
. В случае
принцессы из этой сказки он означает не более, чем ее вступление в период
юности. Но независимо от того, насколько велик этот зов, на какой стадии

---

или этапе жизни он приходит, этот зов всегда возвещает о начале таинства
преображения — обряде или моменте духовного перехода, который,
свершившись, равнозначен смерти и рождению. Привычные горизонты
жизни стали тесны; старые концепции, идеалы и эмоциональные шаблоны
уже не годятся; подошло время переступить порог.
Типичными обстоятельствами такого зова являются темный лес,
большое дерево, журчащий родник и отталкивающий, и потому
вызывающий неправильную оценку внешний вид носителя веления судьбы.
В этой сцене мы различаем символы Центра Мироздания. Лягушка,
маленький дракон, является детской версией змея преисподней, голова
которого 
подпирает 
землю 
и 
который 
представляет 
глубинные
порождающие жизнь, демиургические силы. Этот маленький дракон
поднимается с золотым шаром солнца, которое только что поглотили его
темные пучины: в этот момент маленький лягушонок уподобляется
великому Китайскому Дракону Востока, несущему в своей пасти
восходящее солнце, или той самой лягушке, на голове которой восседает
юный бессмертный Хан Хсиань с корзиной персиков бессмертия в руках.
Фрейд выдвинул предположение, что всякое состояние беспокойства
воспроизводит болезненные ощущения первого отделения от матери —
затрудненное дыхание, прилив крови и т. п., то есть ощущения кризиса
рождения
[69]
. И наоборот, всякий момент разобщения и нового рождения
вызывает чувство тревоги. Будь то царское дитя, стоящее на пороге выхода
из упрочившегося состояния блаженства своего единства с Царем Отцом,
или Божия дочь Ева, уже созревшая к тому, чтобы покинуть идиллию
Райского Сада, или, опять же, достигший высшей степени сосредоточения
Будущий Будда, прорывающийся через последние горизонты сотворенного
мира, — во всех этих случаях приводятся в движение одни и те же
архетипные образы, символизирующие опасность, утешение, испытание,
переход и необычную священность таинства рождения.
Отвратительная и отвергнутая лягушка или дракон из сказки
поднимает солнечный шар, держа его во рту; лягушка, змей, отверженный
— представляют те глубины бессознательного («такие глубокие, что не
видно дна»), где собраны все отвергнутые, непризнанные, неизвестные или
неопределившиеся факторы, законы и элементы бытия. Это жемчуга
сказочных подводных дворцов русалок, тритонов и других водных
стражей; это драгоценные камни, освещающие города демонов в
преисподней; это семена огня в океане бессмертия, который несет на себе
Землю и окружает ее подобно змее; это звезды в глубинах вечной ночи. Это
самородки золотого клада дракона; неприступные яблоки Гесперид;

---

волоски золотого руна. Поэтому предвестник или глашатай приключения
часто оказывается мрачным, отвратительным, вселяющим ужас или
зловещим в глазах окружающего мира; однако же, если за ним последовать,
то откроется путь через границу дня во тьму ночи, где сверкают
драгоценные камни. Или же предвестником выступает животное (как в
сказке), представляющее подавленные внутри нас самих инстинктивные
животворные силы. Или, наконец, это завуалированная таинственная
фигура — неизвестный.
Например, существует следующая история о короле Артуре и о том,
как он собрался на конную охоту со своими рыцарями.
«Только выехали они в лес, завидел король впереди матерого
оленя.
— Погонюсь за этим оленем, — сказал король Артур.
Пришпорил он коня и долго скакал за оленем, и часто на полном
скаку казалось — вот-вот поразит он его. И так долго гонялся он
за тем оленем, что конь его задохнулся и пал наземь, и тогда
отправился доезжачий назад привести ему другого коня.
Видит король, что олень ушел от погони, а конь его пал, сел
он тут у ручья и глубоко задумался. Так он сидел, и стало
чудиться ему, будто он слышит лай собачьей своры глоток в
тридцать, 
и 
вдруг 
видит: 
выходит 
прямо 
на 
него
удивительнейший зверь, какого не случалось ему ни видеть, ни
рассказов о таком слышать.
Подошел зверь к источнику и стал пить. И такой из брюха у
зверя слышался рык, будто лают разом тридцать гончих псов, но,
покуда пил он, шума у него в брюхе не было. Наконец с
громогласным рыком удалился зверь, а король глядел ему вслед, и
показалось ему все это весьма удивительно»
[70]
.
Или вот история из совершенно другой части света о девочке племени
арапахо с северо-американских равнин. Она заметила рядом с тополем
дикобраза. Девочка попыталась его подстрелить, но животное подбежало к
дереву и стало подниматься по стволу. Девочка полезла следом, чтобы
схватить дикобраза, но тот все время оставался недосягаем. «Хорошо! —
сказала она. — Я взбираюсь по дереву, чтобы поймать дикобраза, потому
что мне нужны эти длинные иглы, и, если понадобиться, я доберусь до
самого верха». Дикобраз добрался до верхушки дерева, но, когда девочка
приблизилась и была готова схватить животное, тополь вдруг стал выше, и

---

дикобраз полез дальше. Глянув вниз, девочка увидела собравшихся внизу
друзей, которые, задрав головы, призывали ее спуститься вниз; но,
захваченная преследованием и испытывая страх перед расстоянием, что
отделяло ее от земли, она продолжала взбираться по дереву до тех пор,
пока не превратилась в точку для тех, кто наблюдал за ней снизу, и так
вместе с дикобразом она в конце концов добралась до неба
[71]
.