Т. В. Зуева Б. П. Кирдан

Историческая школа

Фольклор неотделим от истории. Произведения фольклора всесторонне обусловлены породившим их временем. Некоторые фольклорные жанры от­ражают исторические представления самого народа. Связь русского фольклора, главным образом былин, с национальной историей, сохранение в фольклоре народной исторической памяти исследовала историческая школа.
Историческая школа была одной из наиболее влиятельных в фольклори­стике конца XIX — начала XX в. Это собственно рус-
ское научное направление, предпосылки которого обнаружились довольно рано.
Еще К. Ф. Калайдович в 1818 г. в предисловии к сборнику Кирши Да­нилова сопоставлял героев фольклорных произведений с летописными. Например, он писал: "О смерти Василия Буслаева записано в одной летопи­си, под 1171 годом, где он назван Посадником Васкою Буславичем..." (в сноске указана летопись "по списку Никонову"). О герое былины "Садко": "Садко жил в XII веке; летописи упоминают о построении им в 1167 году в Новгороде ка­менной церкви Св. Мученик Бориса и Глеба" и т. д. Сопоставляя былины и исто­рические песни с летописями, Калайдович отметил: "Из сих примеров видно, что наш стихотворец кое-что знал, но другим рассказывал по-своему"^XLIII.
В дальнейшем опыты исторического исследования фольклора предпри­нимали Н. И. Костомаров, Н. П. Дашкевич. В 1863 г. вышла книга Л. Н. Майко­ва "О былинах Владимирова цикла" — в то время, когда в русской фольклори­стике почти безраздельно господствовала мифологическая школа, а теория за­имствования еще только начинала оформляться.
Позже, как бы в ответ на статью В. В. Стасова ("Происхождение русских былин", 1868), ученые раскрыли картину связей былин с отечественной исто­рией.
В 1883 г. было опубликовано большое исследование Н. П. Дашкевича "К вопросу о происхождении русских былин. Былины об Алеше Поповиче и о том, как не осталось на Руси богатырей", в котором автор доказывал тождество былинного Алеши Поповича с упоминаемым в летописи "храбром Алексан­дром Поповичем". В былине "О том, как перевелись богатыри на Руси" он усмат­ривал отражение Калкской битвы (1223 г.).
В 1885 г. вышел труд М. Г. Халанского "Великорусские былины Киев­ского цикла". Халанский возражал Л. Н. Майкову и О. Ф. Миллеру. Он дока­зывал, что так называемые киевские былины представляют собой "киевский цикл" только по названию, а по происхождению относятся к более поздней эпохе: времени московской централизации XV—XVI вв. Свою мысль Халан- ский подтверждал сопоставлением историко-бытовых подробностей в былинах с княжеским и боярским бытом Московской Руси. Это мнение сначала было встречено скептически, но затем нашло поддержку в работах В. Ф. Миллера и его ученика С. К. Шамбинаго.
С тенденциями исторической школы перекликается труд А. Н. Веселовско­го "Южнорусские былины" (1881).
Принципы исторической школы окончательно оформились в середине 90-х гг. XIX в. в обобщающем труде В. Ф. Миллера "Очерки русской народ­ной словесности".
Миллер последовательно подчеркивал отличие своего метода от метода миграционной теории. Он писал: "Не отрицая высокого значе­ния исследования бродячих сюжетов путем сравнительного метода, я вижу главный интерес наших былин в национализации этих сюжетов, стараюсь проследить историю былины в народных устах и отметить наслоения, отложившиеся на ней от разных эпох"; <...>"...Я в "Очер­ках" редко пользуюсь сравнительным методом для заключений о пути проникновения в наш былевой эпос того или другого былинного сю­жета. Я больше занимаюсь историей былин и отражением истории в былинах, начиная первую не от времен доисторических, не снизу, а сверху. Эти верхние слои былины, не представляя той загадочности, которою так привлекательна исследователю глубокая древность, ин­тересны уже потому, что действительно могут быть уяснены и дать не гадательное, а более или менее точное представление о ближайшем к нам периоде жизни былины. Так, иногда мы найдем в былине следы воздействия на нее лубочной сказки или письменной старинной книжной повести, иногда яркие следы скоморошьей переделки, ино­гда присутствие того или другого собственного имени, дающего воз­можность для хронологических заключений".
На последнем исследователь особенно настаивал. "Как ни не­устойчивы личные имена в устной традиции, — писал он, — все же для истории былин, для уяснения процесса переработки каких-нибудь бродячих сказочных сюжетов в былины, то есть с|иа81-исторические песни, имена представляют значительный интерес, давая иногда хро­нологические указания. Исследователь эпоса должен ставить вопрос, почему введено в былины то или другое имя..." ; <...> "Что общего между добродетельной исторической рязанской княгиней Евпраксией и былинной сластолюбивой Опраксой королевичной, но едва ли мож­но сомневаться в том, что последняя получила свое имя от первой. Имя былинное и вместе историческое, как и многие другие историче­ские имена в наших былинах, указывают на то, что в основе современ­ного простонародного сильно искаженного эпоса лежали когда-то ис­торико-эпические песни, создававшиеся в дружинной среде, делавшей военную историю Руси. Сюжеты этих прежних песен многократно пе­ределывались и уже не лежат в содержании огромного большинства былин, но имена были прочнее сюжетов и переживали нередко даль­нейшие переделки последних, служа таким образом свидетелями ран­них ступеней истории эпических песен..."
Выявленная система исторических координат привела Миллера к твердому убеждению в том, что былины создавались в княжеской дружине и оттуда распространялись по всему народу. Автор не раз возвращался к этой мысли: "Слагались песни княжескими и дружин­ными певцами там, где был спрос на них, там, где пульс жизни бился сильнее, там, где был достаток и досуг, там, где сосредоточивался цвет нации, т. е. в богатых городах, где жизнь шла привольнее и веселее. Киев, Новгород (вероятно, также Чернигов и Переяславль) раньше их разорения половцами могли быть такими, так сказать, песенными центрами, как они были центрами зародившихся в XI в. и расцветших в XII в. произведений письменной литературы".
В свете таких представлений решался вопрос и о среде бытова­ния былин, об исполнительстве. Миллер писал: "Из предшествующего рассмотрения технической стороны наших былин позволяю себе сде­лать вывод, что участие в их исполнении профессиональных певцов, составляющих корпорацию, как старинные скоморохи или нынешние калики-слеп-цы, представляется несомненным. Только путем переда­чи былинной техники из поколения в поколение, учителем ученику, объясняются рассмотренные нами черты былины: ее запевы, исходы, поэтические формулы или 1ос1 соттипез, постоянные эпитеты и во­обще весь ее склад. Думать, что все эти формулы установились путем той, более или менее случайной, традиции, которую мы застаем еще в настоящее время среди крестьян Олонецкой губернии, нет возможно­сти. Крестьяне были только последними хранителями (нередко и ис- казителями) былинного репертуара. Но он сложился в другой среде, и традиционные формы былины, вся ее техника, некогда, и притом в течение нескольких столетий, вырабатывалась в среде профессио­нальных певцов и сберегалась, посредством обучения, гораздо тща­тельнее, чем в нынешней среде олонецких петарей, сказителей и ка­лик"^XLIV.
В. Ф. Миллер считал, что исследователь былины должен ответить на че­тыре основных вопроса: где, когда, в связи с какими историческими событиями она была создана и на какие поэтические источники опирались ее создатели. Отвечая на эти вопросы, последователи исторической школы собрали и система­тизировали огромный материал. Они изучили памятники фольклора и древне­русской письменности, осуществили ряд экспедиций на Русский Север, издали ценные сборники былин и исторических песен (например, ученики В. Ф. Миллера А. В. Мар-
ков, А. Д. Григорьев). Из летописей ученые извлекли многочисленные паралле­ли. Были установлены прототипы былинных имен (Владимир, Добрыня, Алеша, Ставр, Тугарин...), названий (Киев, Новгород, Чернигов...), а также реальные события, легшие в основу сюжетных ситуаций былин. Была создана "историче­ская география" русского эпоса.
В XX в. историческая школа более других подвергалась резкой и часто несправедливой критике. Главным ее недостатком объявлялось неверное ре­шение вопроса о социальной среде, в которой слагались былины. Оппоненты полагали, что былины возникли не в княжеско-дружинном кругу, и упрекали историческую школу за ее "теорию аристократического происхождения бы­лин". Однако на самом деле исследователи былин, представители разных фоль­клористических школ, видели демократическую устремленность русского эпоса. Еще в 1869 г. О. Ф. Миллер в книге "Илья Муромец и богатырство ки­евское" писал: "Не прославляя князя, ставя его совершенно в тень, былины столь же мало прославляют и его дружину, которая должна разуметься в были­нах под окружающими его и также совершенно безличными и ничтожными "князьями-боярами", иной раз даже прямо осмеиваемыми"¹.
Несмотря ни на что, традиции исторической школы в русской фолькло­ристике XX в. развивались. Порой это выливалось в дискуссии. Так, Б. А.Рыбаков, отвечая оппонентам, настаивал на уяснении глубоких связей эпоса с конкретной историей древней Руси. В своих исследованиях Рыбаков широко использовал летописи, факты истории и археологии^{XLV XLVI}.
В Западной Европе до конца XIX в. господствовала теория заимствова­ния. Но уже в 60-е гг. в Англии возникло новое направление — теория самоза­рождения сюжетов (или антропологическая теория). Ее основателями были Э. Тайлор^XLVII и А. Ланг.^XLVIII В России эта теория не имела прямых последователей, од­нако она оказала воздействие на А. Н. Веселовского, А. А. Потебню, Е. В. Аничкова и некоторых других ученых.
Сходные явления в мифологии и фольклоре разных народов и рас (типы, мотивы, сюжеты) эта теория объясняла общностью психических законов и за­кономерностей духовного творчества всего человечества. Представители этой теории обращали внимание и на сходство условий быта разных народов.
Теория самозарождения сюжетов ввела в науку большое количество фак­тов (Д. Фрэзер); ее последователи стремились к объективности выводов. Именно они разработали учение об анимизме, тотемизме, магии — этими поня­тиями активно пользуются современные фольклористы. Теория самозарождения сюжетов прокладывала путь современным представлениям о фольклорной типо­логии.
Типология — это универсальная повторяемость. "В широком смысле под типологией следует, очевидно, понимать закономерную, обусловленную ряДом объективных факторов повторяемость в прироДе и обществе, которая обнаруживает себя в преДметах и явлениях, в свойствах и отношениях, в элементах и структурах, в процессах и состояниях", — писал Б. Н. Путилов. Он отметил, что "целью историко-типологических изучений является не объяснение отдельных фактов, а установление закономерностей и обнаружение процессов"^XLIX.
Типологическое сходство проявляется в фольклоре разных народов в специфическом типе культуры (устность, коллективность, традиционность, вариативность и проч.). Наряду с этим типология заявляет о себе в сходстве устно-поэтических жанров, в близком или тождественном содержании конкретных сюжетов, мотивов, образов, в аналогичных приемах фольклорного стиля. Типологически сходны формы и способы бытования произведений. Типология объясняет те поразительные факты сходств и совпадений, которые нельзя объяс­нить ни заимствованием, ни генетическим родством народов.
Почти одновременное развитие в русской филологии второй половины XIX в. трех теорий (мифологической, заимствования и исторической) означало окончательное самовыражение фольклористики как науки, свидетельствовало о поисках ею собственного предмета и метода. Нельзя полностью согласиться с мнением, что теории сменяли одна другую, что каждая новая рождалась из от­рицания предыдущей. Сейчас становится понятно, что это было не так. Разно­образие подходов говорило о попыт-
ках переживающей свое становление фольклористики охватить весь предмет как сложную систему многих жанров.

3.