Религия и общество хрестоматия по социологии религии

2. ИЕГОВА И ПРОРОКИ
В. Робертсон Смит*
Основное различие между религией Израиля и религиями окружающих народов состоит не в идее теократии или философии невидимого мира, или внешних формах богослужения, но в личной разнице между Иеговой и другими богами. Эта разница, опять-таки, является не метафизической, а чисто практической по своей сути; она не закреплена раз и навсегда в теологической догме, но выражается в том отношении, которое реально связывает Иегову с Израилем в исторически складывающемся общении с Его народом и которое получает разъяснение в обращенном к народу слове пророков. Все, что происходило с Израилем, интерпретировалось пророками как дело рук Иеговы, проявление его характера и воли – не деспотического характера или непостоянной воли, но неизменной и твердой священной заботы об Израиле и подлинном счастье его народа. И в то же самое время она абсолютно полновластна над Израилем и не намерена потакать желаниям Израиля или приспосабливаться к тому, что Израилю удобно. Никакая другая религия не может продемонстрировать что-либо подобное этому. Боги других народов всегда представлялись или как непостоянные и капризные, или как сами подчиненные слепому року, или склонными по своей природе к чему-то такому, что одновременно является главным желанием их последователей, или, в более спекулятивных формах веры, когда такого рода простые концепции пришли в упадок, они лишь направляли в высь к целому, избегая таких ограничений, которые касались мелких человеческих дел. Только в Израиле Иегова появляется как Бог рядом с человеком и как утверждающий абсолютную суверенность своей воли, неизменную независимость характера. И в религии Ветхого Завета новое заключается в возросшей ясности относительно вещей, касающихся восприятия Божества. Имя Иеговы все больше обретает значение, выражаемое в вере в Его суверенность и верность себе, ставя перед постоянными испытаниями эту веру в ситуации непрерывно меняющихся проблем, заключенных в событиях истории.
Далее, если мы говорим об Иегове как выражении неизменности Его верховной власти над Израилем, мы с необходимостью признаем тем самым, что религия Израиля есть моральная религия, что Иегова есть Бог справедливости, который в отношениях со своим народом следует этическим нормам. Идея правого и неправого была у евреев идеей правовой; евреи всегда думали о правом и неправом так, как если бы они стояли перед судьей. Справедливость для евреев имеет не столько моральное качество, сколько юридический статус. Слово “справедливость” означает просто “быть правым”, а слово “безнравственный” означает “быть неправым”. “На этот раз я согрешил”, сказал фараон, “Иегова праведен (справедлив), а я и народ мой виновны (неправы)” (Исход, 9, 27). Иегова всегда прав, он не только верховный владыка, но и сам по себе сущий. Он источник справедливости, со времен Моисея он судья и водитель Своего народа, давший ему закон и наставление о святилище для него. В примитивном обществе функции судьи и законодателя не разделены, и уважение к закону имеет свое основание в уважении к судье. Так, неизменно справедливая воля Иеговы есть закон Израиля, и это закон, которым как Царь Израиля Он сам всегда управляет.
Итак, у всех древних народов мораль и закон (включая в это слово традиционный обязательный обычай) идентичны и у всех народов закон и обычай являются частью религии и обладают священным авторитетом. Но ни у одного другого народа эта концепция не достигла такой определенности и практической
* Robertson Smith W. The Prophets of Israel. N.Y., 1882. P. 70-75,73-83 / Пер. В.И. Гараджа.
125
силы, как в Ветхом Завете, поскольку сами боги, попечители закона, не обладали тем безусловным постоянством характера, каким обладал Иегова. Языческие боги были попечителями закона, но они были в то же время и чем-то еще иным; они не были озабочены только справедливостью и справедливость – не единственный способ заслужить их расположение, которое иногда зависит от случайных обстоятельств или может быть получено благодаря обрядам поклонения, ничего общего с моралью не имеющим.
Здесь можно видеть, что фундаментальное превосходство еврейской морали заключалось не в наличии особой системы проводимой в жизнь социальной морали, но в более абсолютной и в самой себе имеющей опору справедливости Божественного Судьи. Абстрактные принципы морали – признаваемые законы социального порядка – большей частью одни и те же в различных частях мира на соответствующих уровнях социального развития. Языческие народы, находившиеся в общем на том же уровне развития общества, что и евреи, признавали все те обязанности человека по отношению к человеку, которые изложены в декалоге; а с другой стороны, в социальном порядке евреев было много таких вещей, как полигамия, кровная месть, рабство, обращение с врагами, не отвечающее высоким идеалам нравственности, но характерное для несовершенных социальных отношений, т.е., как это характеризует Евангелие, терпимо к жестокосердию. Но при всем этом религия Иеговы поставила мораль на гораздо более прочную основу, чем другие религии, потому что в ней справедливость Иеговы как бога, требующего соблюдения известных законов морали, признавалась абсолютной и такой, которая сама демонстрировала свою абсолютность не в будущем каком-то состоянии, а здесь на земле. Я не думаю, конечно, что это возвышенное представление об Иегове как личности было на самом деле присуще всем его последователям. Напротив, главное недовольство у пророков вызывает то, что это совсем не так, или, другими словами, что Израиль не признает Иегову. И пророки никогда не говорили, что такой возвышенный образ утвердился; судя по их сетованиям, наоборот, религия Иеговы со времен Моисея шла на убыль, и люди никогда не отваживались отрицать правоту этих нареканий. По правде, они не могли этого отрицать перед лицом факта основания Израиля, служащего фундаментальным свидетельством того, что истинный характер отношения Иеговы к Его народу не оставляет места для тех мифологических концепций, которыми оперировали языческие религии и которые как раз такое понимание Божественного Владыки делали невозможным. Языческие религии никогда не могли представить своих богов как совершенную справедливость, поскольку они в равной мере имели природную, как и моральную сторону, т.е. включали природную связь богов со своими почитателями; сами боги были подвержены природным инстинктам, страстям и т.д. В Ветхом Завете такой взгляд изображен с большим сарказмом, когда Илия насмехается над пророками Вааловыми, выдвигая предположения, что их бог не отзывается на их просьбы, может быть потому, что заснул или путешествует где-то, или занят чем-то подобным, т.е. каким-то обычным для людей делом. И на самом деле, это вполне отвечало представлениям о природе Ваала. Евреи же знали Иегову исключительно как Царя и Судью Израиля. Он был им, и только он один; и поэтому у них не было причин видеть в нем что-то меньшее, нежели абсолютную верховную власть и абсолютную справедливость. Когда массы теряли это представление о Его величии, ставя Его на одну доску с ханаанскими божествами, пророки напоминали им, что Иегова был Богом Израиля до того, как они узнали Ваала и что Он являлся им как Бог, от них совсем отличный.
Однако религия не может жить одной только памятью о прошлом, и вера в Иегову утверждала себя как истинную веру Израиля, представляя Бога и сейчас действующего среди народа, как он действовал всегда прежде. Никакой народ не
126
может долго оставаться верным Богу, присутствие и силу которого он не ощущает в своей повседневной жизни. Если Иегова был Богом Израиля, он должен был утверждать себя как Царя и Судью Своего народа, а его титулы должны были приобретать все большее значение благодаря актуальному опыту, восприятию мощи и действенности его верховной власти и его справедливости. Без таких деяний никакая память о временах Моисея не могла бы надолго предохранить Бога евреев от уравнивания с богами других народов, и мы не можем не видеть, что сегодня таких действий не ожидают, поскольку не ощущают реальных плодов веры Ветхого Завета.
***
Пророки никогда не были патриотами в обычном смысле, патриотами, для которых национальные интересы стояли выше, чем абсолютные требования религии и морали.
Если бы Илия был просто патриотом, для которого государство стоит над всеми другими соображениями, он прощал бы и вину, и грех, и любого царя, если только тот много делает для величия своего народа; но то, к чему стремился, что хотел утвердить Илия, было нечто гораздо большее, чем национальное существование Израиля, было высшей мудростью, по сравнению с обычным патриотизмом, – мудростью, которая божественную истину и справедливость ставит выше всех соображений государственного управления. Судя с позиций преимущественно политических, дело Илии не имело никакого другого результата помимо того, что прокладывало дорогу кровавым (и беспринципным) амбициям властителей и открывало границы страны для опустошении со стороны ассирийских завоевателей; но в пророчестве Илии религия Иеговы устанавливала предел, за которым больше уже нельзя было руководствоваться просто национальным стандартом, а истина, которую он защищал, не становилась менее истинной от того, что она приводила к заключению, что дело Иеговы не может восторжествовать без разрушения старого еврейского государства. Более того, без разрушения этого государства религия Израиля никогда не смогла бы стать религией всего человечества; точнее – не смогла бы преодолеть неспособность Израиля воплотить до конца высшую истину религии в национальной форме, так чтобы все яснее и яснее выявлялось величие этой истины в вере в Иегову, которая не зависит от каких бы то ни было национальных условий и делает Иегову Богом не одного только Израиля, но и всей земли.
Теперь сосредоточим наше внимание на том, что видел и думал Илия. Главный принцип, которым руководствовался в своей жизни Илия, было его ревностное почитание Иеговы как Господа Бога; или, если выразить эту идею по-другому, в более адекватной библейской форме, Иегова был для него все превосходящим Богом Ревнителем, не допускавшим никакого соперничества в Его стране или других привязанностей у своего народа. Не было ничего нового в этой идее самой по себе; новое заключалось в практическом приложении, которое придавало идее силу и глубину, ранее невиданную. Нам представляется чем-то обычным то, что Ахав нарушил первую заповедь и разрешил капища Ваала в своей стране, но для самого Ахава и его современников это не представлялось столь очевидным. Достаточно много противоречий даже между современными комментаторами относительно точного смысла и силы “пред лицем моим” в первой заповеди; и даже если мы предположим, что практические религиозные вопросы были однозначно отнесены к словам этого наставления, было бы нетрудно интерпретировать их в том смысле, что признается только он один и никакой другой бог не может быть поставлен над Царем Израиля.
Нет сомнения, что такие вещи обсуждались не только в письменном виде в
127
декалоге, но в повседневном восприятии и обсуждении также. До сих пор весь интерес Израиля к Иегове сосредоточивался практически на Его соперничестве с богами враждебных народов, и это был повод для признания богов, которые воспринимались как соперники и враги Иеговы; совсем другое дело – позволить одобрять божества союзных народов. Однако Илия глубже видел истинный характер Бога Израиля, когда отказывался оправдать чем бы то ни было почитание других богов. Эта позиция имела большое практическое значение. Она действительно вовлекала в политическую изоляцию нацию, так как нельзя было иметь дружбу и союз с другими народами, если их божества были запрещены в Израиле. Не удивительно, что Ахав как политик всеми силами был против этой позиции; она содержала в себе зародыш того антагонизма между Израилем и всем остальным человечеством, который сделал появившихся в Римской истории евреев врагами человеческой расы, и повлек за собой целую цепь политических несчастий и окончательную потерю всякого места среди других народов. Трудно сказать, насколько далеко видели последователи Илии или сам пророк последствия той позиции, которой они придерживались. Но в целом вся история Илии свидетельствует о глубоком впечатлении, которое он производил. Атмосфера единственного в своем роде нравственного величия окружала пророка из Галаада, показывая, как высоко поднимался он над общим уровнем своего времени. Иегова и Илия – против не только Ахава одного, но против всего мира и над ним.
Дело Илии, в действительности, было делом не столько великого учителя, сколько великого героя. Он не проповедовал какую-то новую доктрину, новое учение об Иегове, но в критическом ключе он видел, что требует лояльность делу Иеговы, и в этом деле он стал первым его поборником не с помощью множества слов, но самой своей жизнью. Его влияние основывалось на его личности. Он стоял перед людьми как воплощение исходящих от самого Иеговы требований Израилю. Слово Иеговы в его устах – не только слово учения, но слово, обладающее царственным авторитетом, и к нему прежде всего и в высшей степени приложимо сказанное Осией: “Я поражал чрез пророков и бил их словами уст моих, и суд Мой как восходящий свет” (Ос. 6,5).
Этот взгляд на дело Илии, который конечно расходится с библейским повествованием, довольно сильно изменяет обычное представление о функциях пророков. Традиционный взгляд, идущий от раввинов, делает пророков скорее интерпретаторами Закона, он усматривает оригинальность только в их пророчествах. В этом случае Илия оказывается наименее оригинальным из пророков, у него нет мессианских предсказаний. И действительно, Иегова не дал сам с самого начала полного теоретического знания и пророки уже потом разрабатывали приложение теоретической схемы к различным обстоятельствам. Но не этого следует требовать от пророка, это дело невдохновенного проповедника. Место пророка – в религиозном кризисе, когда терпит крушение обычная интерпретация известных принципов, когда необходимо идти назад, не к полученному учению, а к самому Иегове. Слово Иеговы, передаваемое через пророка, есть подлинное возвещение того, что требует Иегова как единый Царь Израиля в условиях данного кризиса, и это речь обладающая авторитетом, не как вывод из предыдущих откровений, но как прямое выражение личности и воли единого Бога, который Сам лично слышен в голосе пророка. В основе этого – не общеизвестные представления о божественных вещах, но результат личного постижения Иеговы, подобно тому как в обычной человеческой жизни общее представление о какой-то личности должно быть доведено до такого результата, в котором учитывается его ориентация и действия в данных специфических обстоятельствах. Вся деятельность Илии в целом, не просто его слова, содержали откровение Иеговы Израилю – создавали ощущение того, что через этого человека Иегова утверждает себя как живой Бог в средоточии жизни.

128