Психолингвистика как наука и ее место среди наук о человеке

Психолингвистика и образ мира

Мы уже говорили выше, что в психологии все большую популярность получает понятие предметного значения, разрабатывавшееся (иногда под другими названиями) многими крупными психологами современности - от Л.С.Выготского до Дж.Брунера и лидера западногерманской психологии К.Хольцкампа. Это понятие сейчас обретает новую жизнь в связи с активизацией исследований по функциональной асиммет-

рии полушарий коры головного мозга. Неразрывность предметного значения с вербальным (при всей их психологической специфике) очевидна, и проблематика когнитивной психолингвистики все больше становится ориентированной не только и не столько на вербальные, сколько на предметные значения, ставя задачей синтезировать психолингвистическую теорию слова (знака) и психологическую теорию осмысленного образа. Если вслед за А.Н.Леонтьевым (А.Н.Леонтьев, 1983) ввести понятие образа мира, то как раз предметные значения и являются теми <кирпичиками>, из которых этот образ строится.
Образ мира, как он понимается сегодня психологами, - это отображение в психике человека предметного мира, опосредствованное предметными значениями и соответствующими когнитивными схемами и поддающееся сознательной рефлексии. Мир презентирован отдельному человеку через систему предметных значений, как бы наложенных на восприятие этого мира. Человек не <номинирует> чувственные образы предметов - предметные значения суть компонент этих образов, то, что их цементирует для человека, то, что делает возможным само существование этих образов. Наиболее непосредственная ситуация встречи человека с миром - это непрекращающееся движение сознания в актуально воспринимаемом образе мира. Каждый из нас, воспринимая мир через образ мира, постоянно переносит светлое поле внимания с одного предмета на другой. Таким образом, в нашем образе мира, а вернее в том его ситуативном фрагменте, с которым мы в данный момент имеем дело, все время <высвечивается> отдельный предмет, а затем внимание и сознание переключается на другой - и так без конца. Но это непрерывное переключение сознания с одного предмета на другой предполагает одновременно переход предмета (его означенного образа) с одного уровня осознанности на другой. В моем сознании сосуществует то, что является объектом актуального осознания, и то, что находится на уровне сознательного контроля. Таким образом, движе-
ние сознания в образе мира имеет не планиметрический, а стереометрический характер. Сознание имеет глубину. Образ мира многомерен, как многомерен сам мир. Но образ мира может быть не включенным в непосредственное восприятие мира, а полностью рефлексивным, отделенным от нашего действия в мире, в частности восприятия. Такой образ мира может быть ситуативным, т.е.фрагментарным, - например, так может обстоять дело при работе памяти или воображения. Но он может быть и внеситуативным, глобальным: тогда это образ целостно- го мира, своего рода схема мироздания. Такой образ мира в собственном смысле всегда осознан, рефлексивен, но глубина его осмысления, уровень рефлексии могут быть различными. Предельный уровень такой рефлексии соответствует научному и философскому осмыслению мира. Если в первом случае мы имеем дело с непосредственным сознанием мира, то во втором - это теоретическое сознание разного рода, свободное от связанности с реальным восприятием.
Одним из первых, кто четко выразил их различие, был Михаил Михайлович Бахтин. Это его известная концепция <большого> и <малого> мира. <Мир, где действительно протекает, свершается поступок, - единый и единственный мир, конкретно переживаемый: видимый, слышимый, осязаемый и мыслимый, весь проникнутый эмоционально-волевыми тонами утвержденной целостной значимости.... ...В соотнесении с моим единственным местом активного исхождения в мире все мыслимые пространствен
ные и временные отношения приобретают ценностный центр, слагаются вокруг него в некоторое устойчивое конкретное архитектоническое целое - возможное единство становится действительной единственностью... Если я отвлекусь от этого центра исхождения моей единственной причастности бытию, причем не только от содержательной определенности ее (пространственно-временной и т.п.), но и от эмоционально-волевой утвержденности ее, неизбежно разложится конкретная единственность и нудительная действительность мира, он распадется на абстрактно-общие, только возможные моменты и отношения, могущие быть сведенными к такому же только возможному, абстрактно-общему единству. Конкретная архитектоника переживаемого мира заменится не-временным и не-пространственным, и неценностным систематическим единством абстрактно-общих моментов...> (Бахтин, 1986, С.511- 512).
И дальше - о <большом> и <малом> опыте: <В "малом" опыте - один познающий (все остальное – объект познания), один свободный субъект (все остальные мертвые вещи), один живой и незакрытый (все остальное - мертво и закрыто), один говорит (все остальное
безответно молчит). В большом опыте все живо, все говорит, этот опыт глубоко и существенно диалогичен. Мысль мира обо мне, мыслящем, скорее я объектен в субъектном мире...> (там же, с.519-520). Это бытие-человека-в-мире как его составной ча-
сти, находящейся с этим миром в непрерывном диалоге, предполагает, говоря словами А.НЛеонтьева, <...возвращение к построению в сознании индивида образа внешнего многомерного мира, мира как он есть, в котором мы живем, в котором мы действуем, но в котором наши абстракции сами по себе не "обитают"...> (А.Н.Леонтьев, 1983, с.255).
Он писал (для себя): сознание и действительность <переходят друг в друга>, <бывают тождественными>. И: <Действительная противоположность есть противоположность образа и процесса, безразлично внутреннего или внешнего, а вовсе не противоположность сознания, как внутреннего, предметному миру, как внешнему> (А.Н.Леонтьев, 1994, с.43). Но вернемся к бахтинской идее диалога человека с миром. Ее корни можно усмотреть еще в ранних работах О.Павла Флоренского. Именно ему принадлежит тезис о психике как своего рода продолжении предметного мира в голове человека. <...Акт познания есть акт не только гносеологический, но и онтологический, не только идеальный, но и реальный. Познание есть реальное выхождение познающего из себя или, - что то же, - реальное вхождение познаваемого в познающего, - реальное единение познающего и познаваемого...Познание не есть захват мертвого объекта хищным гносеологическим субъектом, а живое нравственное общение личностей, из которых каждая для каждой служит и объектом, и субъектом. В собственном смысле познаваема только личность и только личностью... Другими словами, существенное познание, разумеемое как акт познающего субъекта, и существенная истина, разумеемая как познаваемый реальный объект, - обе они - одно и то же реально, хотя и различаются в отвлеченном рассудке> (Флоренский, 1990,С.73-74).
Мир <событийствует> (если воспользоваться словечком М.К.Мамардашвили) не вне нас, не независимо от нас. Мы участники этого <событийствования>. Мы часть этого мира, находящаяся в непрестанном общении с другими его частями. И без нашей мысли, нашего отражения мира, нашего действия в мире мир будет другим миром.
Язык и есть система ориентиров, необходимая для деятельности в этом вещном и социальном, одним словом - предметном, мире. Используем ли мы эту систему для собственной ориентировки или обеспечиваем с ее помощью ориентировку других людей - вопрос не столь принципиальный. Ведь общение, коммуникация - это в первую очередь не что иное, как способ внесения той или иной коррекции в образ мира собеседника (ситуа-
тивный, фрагментарный и в то же время непосредственный, т.е. образ <большого> мира, или глобальный, но выключенный из реальной деятельности и реального переживания этого мира, т.е. образ <малого> мира, мира абстракций). Соответственно усвоение нового языка есть переход на новый образ мира, необходимый для взаимопонимания и сотрудничества с носителями этого другого языка и другой культуры. Чтобы язык мог служить средством общения, за ним должно стоять единое или сходное понимание реальности. И наоборот: единство понимания реальности и единство и согласованность
действий в ней имеют своей предпосылкой возможность адекватного общения. Пока мы оставались в пределах индивидуально-личностного видения мира человеком, опосредованного личностно-смысловыми образованиями и прежде всего - личностными смыслами как таковыми (см. в этой связи Главу 18). Но наряду с текучими, индивидуальны ми характеристиками эти личностно-смысловые образования имеют и некоторую культурную <сердцевину>, единую для всех членов социальной группы или общности и фиксируемую в понятии значения в отличие от личностного смысла. Иными словами, можно наряду с индивидуальными вариантами говорить о системе инвариантных образов мира, точнее - абстрактных моделей, описывающих общие черты в видении мира различными людьми. Такой инвариантный образ мира непосредственно соотнесен со значениями и другими социально выработанными опорами, а не с личностно-смысловыми образованиями как таковыми. С теоретической точки зрения таких инвариантных образов мира может быть сколько угодно - все зависит от социальной структуры социума, культурных и языковых различий в нем и т.д. В последнее время возникло даже понятие <профессионального образа мира>, формирование которого является одной из задач обучения специальности. Вообще процесс обучения может быть
понят как процесс формирования инвариантного образа мира, социально и когнитивно адекватного реальностям этого мира и способного служить ориентировочной основой для эффективной деятельности человека в нем. Так или иначе, наше знание о мире неразрывно с нашей деятельностью в мире, нашим диалогом с миром, нашим, пользуясь выражением М.М.Бахтина, <не-алиби в нем>. В психологии есть данные, не только не противоречащие этому положению, но и прямо подтверждающие его. Это, в частности, вывод Б.М.Величковского о том, что <семантическая информация может храниться в па-
мяти в форме вложенных друг в друга пространственных и семантических контекстов. Благодаря такой форме организации, очевидно, обеспечивается колоссальная плотность <упаковки> сведений. Кроме того, эта форма представления может демонстрировать в зависимости от ситуации как эффекты иерархической организации, характерные для семантических сетей, так и классические эффекты ассоциативной близости и контраста, наиболее легко трактуемых в рамках пространственных моделей семантической памяти> (Величковский, 1987, с.27). Имеются в виду такие концептуальные структуры, как схемы
сцен (фреймы) и схемы событий (скрипты или сценарии). Б.М.Величковский вводит в этой связи понятие о <квазипространственном представлении ситуации>. Аналогичную идею "спасиализации", то есть трансформации ментальных сущностей в форму пространственных репрезентаций, много раньше высказал известный французский лингвист Гюстав Гийом (Гийом, 1990; Скрелина, 1981). По-видимому, различие речевых и когнитивных функций левого и правого полушарий головного мозга соотнесено как раз с различием <сетевого> и событийно-ситуативного представления, хранения и использования человеком информации. Процитируем одно из самых последних исследований этой проблемы, дающее хорошую сводку результатов, полученных в исследованиях последних тридцати лет.
<Среди характеристик, приписываемых механизмам левого полушария, можно перечислить следующие...: опознание и классификацию слов, восприятие квазислов, обеспечение структурно-классификационного подхода, опору на собственно языковые связи при обработке лексического материала. Правому полушарию приписываются следующие функции: идентификация слов на основе их перцептивных, а не фонемных признаков, опознание рукописных слов, понимание слов на языке глухонемых, опознание иероглифов, предпочтительное опознание конкретных слов, при обработке лексического материала ориентация не на собственно лингвистические характеристики, а на стоящие за словами денотаты, образы положительно или отрицательно эмоционально -окрашенные. Речевым функциям правого полушария присущи черты глубинных структур, соотносимые с онтогенезом (то есть, наиболее ранние этапы речепорождения), а речевым функциям левого - черты поверхностных (окончательно оформленные в грамматическом и фонологическом отношении высказывания). Левое полушарие располагает всеми средствами для порождения высказываний любой сложности: актуализация валентностей слов, словоизменение, словообразование, возможности синтаксического структурирования высказываний, то есть тот слой лексики, который необходим для формирования сложных грамматических конструкций, - глаголы, формально-грамматические и заместительные слова. С функциями левого полушария связана концептуальность порождаемых текстов. К сфере функций правого полушария относится наполнение воспринимаемых и порождаемых высказываний конкретным предметным содержанием: именная лексика, отражение индивидуально-личного опыта, чувственные впечатления. Показано, что при анализе лексического и грамматического материала ПП опирается не на системные-отношения в языке, а на референт для слов и на позицию имени для фраз. Язык ПП конкретен и образен: его лексика предметна, <вещна>, в ней отражены непосредственные чувственные впечатления; его структура элементарна, почти асинтаксична; он алогичен, не дифференцирован и служит основой догадок и интуиции. Язык ЛП отличает развитая и сложная синтаксическая структура; он способен к обобщениям, абстракциям, построению суждений, имея для этого изобилие формально-грамматических средств. Физиологические механизмы обоих полушарий обеспечивают разные стороны речевой деятельности, а не дублируют друг друга. Участие полушарий в организации речевой функции осуществляется постоянным и гибким их взаимодействием, обеспечивая возможность создать целостный чувственный образ мира> (Лях, 1996, с.6- 7;
см. также Черниговская и Деглин, 1984). Т.В.Черниговская добавляет к этому: <В отличие от данных, полученных другими авторами на здоровых испытуемых и на больных афазиями, наши исследования свидетельствуют о наличии не одной, а двух иерархий сложности грамматики - право- и левополушарной> (Черниговская, 1993, с.29).
Нам известен только один цикл работ в современной психолингвистике, полностью отвечающий высказанной выше идее о взаимодействии двух форм когнитивной репрезентации и только что процитированной мысли о взаимодействии правого и левого полушария в построении образа мира. Это книги петербургского психолингвиста Владимира Яковлевича Шабеса (1989; 1990; 1992). Он построил свою концепцию на основе идеи <...моделей ментальных репрезентаций различных типов>, понятий пресобытия-эндособытия- постсобытия и др. Естественно, здесь описать эту концепцию невозможно, и мы просто отошлем читателя к указанным трудам. Во всяком случае, психолингвистика давно уже идет в направлении моделирования ситуативного взаимодействия человека и мира, в направлении построения <психолингвистики событий> или <психолингвистики деятельностного взаимодействия>. Так, например, в рамках когнитивной психолингвистики развивается теория скриптов (сценариев) и сцен (Schank and Abelson, 1977; Schank, 1982; Шабес, 1992, c.46-58). Еще до возникновения психолингвистики (и тем более нейролингвистики) как особой науки А.Р.Лурия обнаружил различия в речевой деятельности афатиков в зависимости от того, оперируют они с <коммуникацией событий> (типа Собака лает) или <коммуникацией отношений> (типа Сократ - человек). В рамках психолингвистики, как мы видели выше, определилось также представление о <доязыковых> когнитивных структурах (пропозициях), оперирование с которыми является органической составной частью процессов речепорождения. Сходные тенденции заметны в трактовке речевого или, вернее, речемыслительного развития ребенка. В свете оказанного интересно поставить вопрос, который, насколько нам известно, до сих пор не был предметом психолингвистического рассмотрения с точки зрения <психолингвистики событий> (или <правополушарного> подхода). Речь идет о статусе грамматических значений в широком смысле, т.е. содержательной стороны того, что в свое время В.В,Виноградов считал категориями предложения и что актуализуется или <морфологизуется> (С.И.Бернштейн) в собственно грамматических (морфологических) категориях. Сюда же относятся разного рода явления локуса и деиксиса. Одним словом, это категории, связанные с пространственной, временной и иной <событийной> конкретизацией речевых высказываний. Последовательное рассмотрение этих категорий как психолингвистических не может не
оказать воздействия и на понятийную систему и основные положения <чистой> лингвистики. Ведь, как автор этой книги писал двадцать лет назад, психолингвистика и есть экспериментальная лингвистика. И как бы лингвистика ни делала вид, что она независима от психолингвистики и может прожить без нее, они давно уже настолько спаяны друг с другом, что любой серьезный шаг вперед в одной немедленно отражается на другой. А лингвистика сейчас остро нуждается в притоке новых идей, так как она уже много лет по существу топчется на месте, развиваясь почти исключительно за счет
использования информации, накопленной в психолингвистике, логике, прагматике и других гуманитарных областях.