Практикум по философии. Содержание заданий практикума привязано к темам семинарских

 
№4. Какое отношение к смерти представляется вам 
наиболее правильным и почему? С какими рассуждениями вы не 
согласны? Что Вы можете им противопоставить? 
Эпикур «Эпикур приветствует Менекея». Приучай себя к мысли, что смерть 
не имеет к нам никакого отношения. Ведь все хорошее и дурное заключается в 
ощущении, а смерть есть лишение ощущения. Поэтому правильное знание того, 
что смерть не имеет к нам никакого отношения, делает смертность жизни 
усладительной, - не потому, чтобы оно прибавляло к ней безграничное количество 
времени, но потому, что отнимает жажду бессмертия. И действительно, нет 
ничего страшного в жизни тому, кто всем сердцем постиг (вполне убежден), что в 
не-жизни нет ничего страшного. Таким образом, глуп тот, кто говорит, что он 
боится смерти не потому, что она причинит страдание, когда придет, но потому, 
что она причиняет страдания тем, что придет: ведь если что не тревожит 
присутствия, то напрасно печалиться, когда оно только еще ожидается. Таким 
образом, самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения, так 
как, когда мы существуем, смерть еще не присутствует, а когда смерть 
присутствует, тогда мы не существуем. Таким образом, смерть не имеет 
отношения ни к живущим, ни к умершим, так как для одних она не существует, а 
другие уже не существуют. 
Люди толпы то избегают смерти, как величайшего из зол, то жаждут ее, как 
отдохновения от зол жизни. А мудрец не уклоняется от жизни, но и не боится не-
жизни, потому что жизнь ему не мешает, а не-жизнь не представляется каким-
нибудь злом. Как пищу он выбирает вовсе не более обильную, но самую 
приятную, так и временем он наслаждается не самым долгим, но самым 
приятным. Кто советует юноше прекрасно жить, а старцу прекрасно кончить 
жизнь, тот глуп - не только вследствие привлекательности жизни, но также и 
потому, что забота о прекрасной жизни есть та же самая, что и забота о 
прекрасной смерти. Но еще хуже тот, кто говорит, что хорошо не родиться, «а 
родившись, как можно скорее пройти врата Аида». Если он говорит так по 
убеждению, то почему не уходит из жизни? Ведь это в его власти, если это было 
действительно им твердо решено. А если в шутку, то напрасно он говорит это 
среди людей, не принимающих его мнения. 
Паскаль «Мысли». Вообразите, что перед вами множество людей в оковах, 
и все они приговорены к смерти, и каждый день кого-нибудь убивают на глазах у 
остальных, и те понимают, что им уготована такая же участь, и глядят друг на 
друга, полные скорби и безнадежности, и ждут своей очереди. Такова картина 
человеческого существования.

---

291
Анаксагор Смерть, которая кажется людям горькой, при более глубоком 
исследовании оказывается весьма прекрасной. Она доставляет покой старости, 
не имеющей вовсе сил, и юности, которую окружают скорби, и отроческому 
возрасту, чтобы он не мучился, не трудился, не строил, не насаживал и не 
приготовлял для других [возрастов]. Она освобождает должника от кредиторов, 
которые требуют капитала и процентов. Ибо мы не должны досадовать ни на что 
из того что установлено; ведь досада не может этого устранить, а более веселое 
настроение может скрыть [от нас] это, хотя бы на время. Ибо не тяготит более 
гавань, если ты в ней медлишь. И если она [смерть] представляется неприятной 
взору зрителя, то закрой на некоторое время свои глаза. И вот я увидел, как 
прекрасна смерть и достойна того, чтобы ее просили те, которые здесь терзаются 
и мучаются. А это свидетельствует о том, как покойна и прекрасна жизнь в 
преисподней».
Ле-Цзы «О чем же мне сожалеть?»
— Вы, уважаемый, в юности не пеклись о добронравном поведении, в 
зрелые годы не стремились к успеху, в преклонном возрасте не имеете ни жены, 
ни детей, а смерть ваша уже близка. Какое же счастье привалило вам в жизни, что 
вы поете, подбирая в поле колоски? 
-- Причины для радости у меня такие же, как у всех людей, - ответил с 
улыбкой Линь Лэй. - Но люди так часто делают их причинами своих забот. В 
молодости я не радел о благонравном поведении, а в зрелые годы не стремился 
к успеху - вот почему я смог прожить так долго. В преклонном возрасте у меня не 
было ни жены, ни детей, а смерть моя уже близко - вот почему я могу радоваться 
жизни сейчас. 
— Но человеку свойственно держаться за жизнь и бояться смерти. Отчего 
же дума о смерти вас радует? 
— Смерть - это возвращение туда, откуда мы вышли, когда родились. Как 
же могу я знать, что, умерев сейчас здесь, я не буду рожден где-нибудь еще? 
Откуда мне знать, не является ли моя любовь к жизни заблуждением? Откуда мне 
знать, что моя смерть не будет лучше моей жизни? 
Николай Федорович Федоров «Горизонтальное положение и вертикальное».
Действительною смерть может быть названа только тогда, когда никакими 
средствами восстановить жизнь невозможно или когда все средства, какие только 
существуют в природе, какие только могут быть открыты человеческим родом, 
были уже употреблены. Не нужно думать, чтобы мы надеялись на открытие какой-
либо силы, специально для этого назначенной; мы полагаем, что обращение 
слепой силы природы в сознательную и есть это средство. Смертность есть 
индуктивный вывод; она значит, что мы сыны множества умерших отцов; но как 
бы ни было велико количество умерших, оно не может дать основание к 
безусловному признанию смерти, так как это было бы отречением от сыновнего 
долга, от сыновства. Смерть есть свойство, состояние, обусловленное причинами, 
но не качество, без коего человек перестает быть тем, что он есть и чем должен 
быть… 
Таким образом, мы совершенно лишены способности, желательной для 
пессимистов, 
доказать 
действительность 
смерти, 
т. 
е. 
невозможность 
воскрешения. Смерть есть явление, внешнее для нас, а потому и может быть 
познаваема лишь индуктивно, тогда как воскрешение есть естественный всей 
природе нашей ответ на это чуждое нам явление…
Представим же себе, что мир, вдруг или не вдруг, осветился, сделался 
знаем во всех своих мельчайших частицах - не будет ли тогда для нас ясно, какие 
частицы были в минутной дружбе одна с другой, в каком доме или организме они 
гостили вместе или какого целого они составляли часть, принадлежность… 

---

292
Радикальное разрешение санитарного вопроса состоит в возвращении 
разложенных частиц тем существам, коим они первоначально принадлежали; 
всякое другое решение этого вопроса не представляет полной гарантии 
безвредности частиц (молекул), подвергавшихся процессу смерти в целом ряде 
существ. Таким образом, вопрос санитарный, как и продовольственный, приводит 
нас ко всеобщему воскрешению.
Лев Платонович Карсавин «О личности». Про несовершенную личность 
нельзя сказать, что она есть, ни - что она не есть. Ее единство и покой 
несовершенны, неполны. Она не бытие и не небытие, а - нечто нелепое и 
непонятное, нечто среднее между бытием и небытием, полуживое-полумертвое. 
Она не знает смерти, «бессмертна», но не знает и жизни, «безжизненна». Было 
бы неправильно заключать отсюда, что она знает умирание и воскресение. Какое 
же это умирание, которое не доходит до смерти? какое же воскресение, когда не 
все умерло? а умершее не вполне воскресло? Умирание и воскресение 
несовершенной личности тоже ни «есть» ни «не есть», «ни то ни се». Это - 
умирание, которое никогда не кончается, и воскресение, которого хватает лишь на 
то, чтобы умирание не умерло. Это - дурная бесконечность умирания. 
Как же, скажут нам, умирание не кончается, если всякое существо умирает 
и существует эмпирическая смерть? - В том-то и дело, что эмпирическая смерть, 
будучи актом несовершенной личности, сама не может быть совершенною, 
совершенным, т.е. полным прекращением личного существования. Эмпирическая 
смерть не перерыв личного существования, а только глубокий его надрыв, 
несовершенный предел, поставленный внутри дурной бесконечности умирания, 
между эмпирическим и метаэмпирическим бытием, «врата адовы», «вереи 
адские». По-видимому, эмпирическая смерть - наибольшее приближение 
личности к небытию: до нее и после нее личность от небытия все более 
удаляется, и в этом вольное ее несовершенство. Так птица падает на водную 
поверхность, чтобы, едва задев ее крылом, снова подняться над ней. 
Дурная бесконечность умирания не что иное, как недосягаемый в вечном 
стремлении к нему и потому неодолимый предел разъединения и воссоединения 
личности. Это - ее «преимущественная разъединенность» и особого рода не 
извне, а изнутри утверждаемая «предельность». Несовершенная личность 
разъединена и разъединяется, но не может, ибо не хочет, разъединиться до 
конца, а бессмысленно вертится в кругу, как белка в колесе. Потому она не может 
преодолеть свою разъединенность и воссоединиться. Такая разъединенность, 
или предельность, личности и есть непонятным образом живущая смерть, смерть 
«вошедшая» в род человеческий и «жалящая». В совершенстве этой смерти нет, 
и по отношению к ней совершенство – «жизнь бессмертная». Вернее: в 
совершенстве эта смерть и ад, как истинное существо ее, побеждены. «Смерть, 
где твое жало? Ад, где твоя победа?» 
Но чем можно победить несовершенную смерть? - Так как существо ее в 
том, что она каким-то образом живет, победа возможна лишь тогда, когда 
умирание личности - здесь ли, за гранью ли эмпирии - достигнет конца. Тогда 
дурная или «первая» смерть умрет сама собою, т.е. станет хорошею и «второю» - 
полным концом и полною определенностью личности, а тем самым и полным ее 
воскресением. Смерть побеждается лишь смертью, дурная - истинною. Но, если 
дурная смерть есть что-то, истинная смерть есть небытие того, что есть. В 
истинной смерти нет личности; но, так как личность выше бытия и небытия, она 
есть чрез истинную смерть. 
Мигель де Унамуно «О трагическом чувстве жизни у людей и народов».
Половая любовь это зародыш всякой другой любви. В любви и посредством нее 
мы ищем вечности, но на земле мы можем продолжить себя только при условии, 

---

293
что умрем, отдадим свою жизнь другому. Простейшие, самые крохотные живые 
существа размножаются делением, распадаясь, переставая быть тем целым, 
которым были прежде. 
Но 
исчерпанная 
в 
конце 
концов 
жизненная 
сила 
существа, 
размножающегося посредством такого деления, должна время от времени 
возобновлять источник жизни путем соединения двух ослабевающих индивидов, 
то есть посредством так называемого спряжения одноклеточных. Они 
соединяются, чтобы затем вновь, с еще большей энергией разъединиться. И 
всякий акт рождения есть некое - полное либо частичное - прекращение бытия 
того, что было, некое распадение целого, частичная смерть. Жить это значит 
отдавать себя, продолжать себя в другом, а продолжать себя в другом, отдавать 
себя - это значит умирать. Быть может, высшее наслаждение зачатия новой жизни 
- это не что иное, как предвкушение смерти, разбиение своего собственного 
жизненного ядра. Мы соединяемся с другим, но лишь для того, чтоб 
разъединиться; наше интимнейшее объятие - не что иное, как интимнейший 
разрыв. По сути своей сексуальное любовное наслаждение, родовой спазм, это 
ощущение воскресения, воскресения в другом, ведь только в других мы и можем 
воскреснуть, чтобы продолжить свое существование. 
Несомненно, в основе любви, какой она предстает перед нами в своей 
первоначальной животной форме, в том неодолимом инстинкте, который 
заставляет самца и самку соединяться в каком-то неистовом порыве, есть что-то 
трагически разрушительное. Ведь именно то, что соединяет тела, в определенном 
отношении, разъединяет души: заключая объятия, двое столь же ненавидят друг 
друга, сколь и любят, а главное - они вступают в борьбу, борьбу за некоего 
третьего, еще не появившегося на свет. 
Любовь - это борьба, и есть такие животные, у которых самец после соития 
с самкой, обращается с ней жестоко, а также такие, у которых самка пожирает 
самца после того, как он оплодотворит ее. 
О любви говорят, что это взаимный эгоизм. Действительно, каждый из 
любовников стремится овладеть другим, а домогаться посредством другого, в то 
же время не помышляя и не помня о нем, своего собственного увековечения, 
которое и является в данном случае целью, что это, если не алчность? И может 
быть, кто-то, чтобы увековечить себя и еще больше преуспеть в этом, станет 
хранить девство. И делать это он будет ради того, чтобы увековечить нечто более 
человеческое, нежели тело. 
Ведь на земле любовники увековечивают не что иное, как скорбную плоть, 
боль, смерть. Любовь - сестра, дочь и в то же время мать смерти, которая 
приходится ей сестрою, матерью и дочерью. И потому в глубинах любви таится 
бездна вечного отчаяния, из которой пробиваются на свет надежда и утешение. 
Ибо из той плотской, примитивной любви, о которой я веду речь, из любви всякой 
плоти со всеми ее чувствами, из того, что является тем животным началом, из 
которого ведет свое происхождение человеческое общество, из этой любовной 
страсти возникает любовь духовная, любовь, сопряженная с болью и страданием.