Повесть Гафура Гуляма о приключениях маленького мальчика, чей неугомонный характер заставляет его сталкиваться с

Часть четвертая 
У звезд свои истории 
Аман очухался не скоро, но теперь он шел рядом со мной, и я
видел, как он прямо на глазах раздувается от злости. Проходя мимо
старой вишни, росшей на обочине, он отломил большую ветку,
похожую на кнутовище, и стал ее обтачивать с обеих сторон своим
распрекрасным ножом. «Как бы эта палка по мне не прогулялась», —
подумал я и решил тоже запастись оружием. Ничего подходящего
поблизости не попадалось. Наконец я сломал саженец урюка.
— Эй, друг милый, — сказал я, — одолжи-ка свой нож, палку
построгать.
— Опоганишь нож, поганый! — сказал Аман.
— Это я-то поганый? Да я сколько с тобой ходил, ни разу не
видел, как ты купался! Ты и воды боишься больше, чем курица!
Плеснешь на лицо из арыка, так и то передернешься, как наркоман.
— Молчи лучше!
— Чего это мне молчать? Если я поганый, так ты какой? Я-то
недавно в речке выкупался, одежду со щавелем постирал, а ты?
Прошлогоднюю грязь еще с собой таскаешь!
— Я сказал, молчи!
— Он сказал! Хо-хо! Слушайте, мусульмане!

---

— Сейчас как заеду палкой!.. Ты не поганый, ты хуже: самое что
ни есть нечистое отродье! От твоего намаза на небе три раза
отплевываются! У-у, нечистый!
— Я нечистый, ладно, а ты всякого нечистого грязней: предатель!
Товарища продать хотел!
— Тебя продавать — никто не купит!
— Погоди, я еще с тобой не рассчитался!
— Ну-у?.. Чего ж ты ждешь?
— Рассчитаюсь еще, времени хватит.
— Трус!
— А ну, скажи еще раз!
— Еще десять раз скажу: трус! Трус! Ну, что ты сделаешь?
— Сейчас увидишь, что я сделаю! Гад! Хотел с мясом удрать, а
меня на расправу оставить! Еще говорит — я нечистый!
— Конечно!.. Мне… мне пророк во сне велел так поступить,
чтобы от твоей беды отвязаться…
— Ну-у? Сам пророк? Во сне? Это он спал или ты спал? Что ж ты
его получше не расспросил? Гляди, как оплошал! Думал, мясо
тащишь, уже небось подсчитал, за сколько его продать, а глядишь — в
мешке-то я! Ха-ха-ха!
— Молчи, говорю!
— Хо-хо-хо! Говядина заговорила… Ха-ха-ха… от испуга аж язык
изо рта вывалился…
Аман, весь кипя, замахнулся на меня палкой, я отскочил и
продолжал над ним издеваться:
— А ты небось в мечтах уже расторговался и разоделся, как
байский сын, а? Ну-ка, расскажи, чего ты накупил?
Видно, я попал наконец в самое больное место.
— Ах ты… — сказал он, захлебнувшись яростью, и снова кинулся
на меня с палкой, но я опять отскочил. Глаза у него так вылезли из
глазниц, что казалось, вот-вот и совсем вывалятся. — Тебе что,
оборванец! — закричал он, наконец обретя дар речи. — Ты в чем
хочешь домой вернешься! А мне людей стыдно! Что люди скажут —
ходи-ил, рабо-отал, только на лохмотья и заработал! У-у, за что меня
аллах наказал, что я с тобой встретился! Заработал бы себе честно
деньги, купил бы халат, шапку с лисьим мехом… Да если б не ты, я бы

---

уже барана имел, а у кого баран — со временем лошадь будет, у кого
лошадь — может верблюда купить…
Он так искренне убивался, что одно удовольствие было смотреть.
— Ах ты, бедненький! — сказал я. — Бедняжка! Ограбили тебя!
Разорили! Ну ничего, ты не огорчайся. Поступишь учеником к
канатоходцу, он тебе бархатные штаны сошьет. А то к кочегару
наймись, у огня ни халата, пи шапки не надо… А что касается
барана…
Аман заревел, как бык, и погнался за мной, но я увернулся,
остановился поодаль и продолжал:
— Ты послушай, Аманджан: что касается барана, кобылы,
верблюда, зачем они тебе? На них корму не напасешься! Да еще сарай
им построй. Ты лучше по базарным дням на скотный базар ходи. Во-о!
Представь, что это твой хлев, а весь скот твой собственный. А если
мало покажется, еще и цирк есть! Знаешь цирк Юпатова? На билет у
тебя, конечно, не найдется, но ты в щелку посмотри… Если мало
верблюда, считай, что слон тоже твой! Только сторожа берегись, сам
знаешь, какая плетка…
Аман так и приплясывал на месте, выбирая момент, как бы на
меня броситься поверней. Он был сильнее меня и тяжелей, зато я —
легче на ногу. Я-то знал, что ему меня не догнать. Но он вдруг сник,
словно из него выпустили воздух, опустил руку с палкой и сказал,
сплюнув:
— Лучше иметь вымя дохлой коровы, чем такого товарища. Хоть
мыловар бы деньги заплатил… Катись к черту! Лишь бы мне и на том
свете твою противную рожу не увидеть… — Он повернулся и пошел
назад по дороге.
Хо, куда это он пойдет? Вернется обратно? Его поймают люди
бая, у которого мы корову зарезали, сдадут полицейскому, и пройдет у
него вся жизнь в Сибири. Нет, побродит, как собака, и опять пойдет
той же дорогой… Я крикнул ему вслед:
— Э, мулла Аманбай, не будет ли у вас письмеца вашим дружкам
— чабанам или коноводам? Или вы с баями водитесь? Кому привет
передать — Арифходже-ишану? Или Махсудхану-думе? Или
Гулямхану-кази? Эй, мулла Аманбай!
Но он продолжал идти, ссутулившись, не оборачиваясь, не отвечая
ни слова. По правде говоря, моя злость на него уже прошла, мне жалко

---

стало, что он уходит. Опять оставаться одному на дороге! Как теперь
идти? И куда?..
Нет, в самом деле, куда? Я издевался над Аманом, но теперь слова
его показались мне не лишенными смысла: как же это, правда, после
стольких недель отсутствия, вернуться домой в нищенских лохмотьях?
Мать, со своим вдовьим хозяйством, и так намучилась за это
время, а тут ей на голову свалится еще один едок без единого мири в
поясном платке! Да и ждут ли меня еще? А с другой стороны, мы ведь
с Аманом решили идти в Ташкент. Действительно, здесь нам больше
ни заработать, ни прокормиться, слух о наших похождениях, наверно,
уже по всей округе прошел! Ни в Ишанбазар, ни в Кок-Терак, ни в
другие близкие места мне и показываться нельзя. Только и дорога что
в город, в Ташкент.
К тому же одно я знал твердо, да и вам уже говорил: у кого душа с
воробья и силенки те же, тому нет ничего лучше, чем затеряться в
толпе. А где найдешь настоящую толпу? Не в кишлаке же? Там ты на
виду, как муха в похлебке, а в городе человека найти не легче, чем
блоху в овчине.
Город…
Я брел по дороге и думал о городе. Купцы, полицейские, нищие.
Видели вы реку после того, как в нее сель сошел? Мутно-желтый
поток несется как оголтелый и чего только с собой не тащит! Закрутит
меня этот поток, как щепку. Может, и не утону — щепки не тонут, —
только уж больно противно плыть в такой мутной воде. Нет,
оказывается, вовсе не люблю я город! Весь он такой вонючий, точно
котелок наркомана. Опять те же немытые, расплывающиеся от жира
физиономии байских сынков, что с аршинами в руках лениво караулят
покупателя в своих лавках: те же длинные-предлинные торговые ряды,
утопающие в жаре и душной пыли: перекупщики с вороватыми
глазами, бегающими, словно у кота, который спер бараний курдюк:
нищие, тощие, как тень хромого аиста, — они бредут и в одиночку и
гурьбой…
Нет, не люблю я город. Говорят, сын одного казаха, пройдясь с
отцом по галантерейному ряду, спросил:
— Ата, а что делают эти люди?
— Э, сынок, в базарный день они обманывают народ, а в будни —
друг друга…

---

Но что делать? Небо далеко, земля тверда, а тут еще и холода на
носу, зима подойдет, волоча свой меч. А ведь я не тандыр какой-нибудь
на заброшенном дворе, чтобы зевать зимой и летом, рта не закрывая.
Это только курице хватает проса да воды в луже. Человеку много чего
надо… Я вдруг заметил, что дорога, прежде, в знойные дни, обжи
гавшая пятки, стала прохладнее, и пыль уплотнилась, не поднимается
от каждого шага или дуновения ветерка, и вода в арыках прозрачная,
как стекло. Скоро ночи совсем похолодают, роса превратится по утрам
в иней, а края арыков обрастут тонким слоем зимнего «сала».
Я иду и думаю — о себе, о матери, о сестренках. Всем нам плохо
живется, а по чьей вине? Да, по чьей? Не по моей ли? Я-то почему
стал таким никудышным парнем? Мне бы пойти куда-нибудь в
ученики или хоть мальчиком на побегушках, а я вместо того шляюсь
по дорогам без толку. Только ноги мои, две мои босые, почерневшие
ноги знай двигаются себе, как падающие бревна на водяной
рисорушке: одна — другая, одна — другая… И ничего не меняется,
ничего нового вокруг — дорога, безлюдье, тишина…
Э, не колокольчики ли это каравана вдали? Прислушаемся… Так и
есть. Поистине, нет на свете лучшей музыки для одинокого путника,
чем этот мелодичный перезвон! Сперва дальний, замирающий
временами, а потом все ближе, все звонче, но по-прежнему такой
нежный, как будто и не верблюды идут, а сами ангелы господин, чтобы
показать тебе быструю и легкую дорогу.
Когда подходит караван к порогам дальним Нила,
сама заря, сама заря спешит ему навстречу.
И колокольчики звенят так сладко и уныло:
«Гул танг! Гул танг…» — грядущий день свои заводит речи.
А караван — верблюдов пятнадцать — меж тем действительно
приближается. Каждые пять связаны одной веревкой, концы веревок
держат старик и молодой парень, важно восседающие на ишаках.
Верблюды нагружены сеном. Я отошел к обочине, а когда караван
оказался совсем близко, вышел навстречу и спросил с поклоном:
— Куда путь держите, ата?

---

Я не успел расслышать ответного приветствия, как на меня с
громким лаем бросилась собака. Хорошо, что она была привязана,
собак мне на сегодня и без нее хватало.
— Что это ты здесь делаешь, сынок? Да будет к добру встреча с
тобой! — произнес старик.
— Ох, ата, хотел в город попасть, да не рассчитал время, вот жду
попутчиков, мое счастье, что вас встретил…
— Там, в степи, еще один шагает вроде тебя, сколько же вас всего,
ты скажи, сыпок, я буду знать: отвязывать собаку или нет…
— Ой, ата, что вы, зачем отвязывать собаку, я собак не переношу,
у меня от них волдыри по всему телу идут! А того, кто в степи
плетется, я и знать не знаю. Я смиренный раб божий, даже мухи не
обидел! Не хотите взять меня в попутчики — что ж делать, я следом
пойду, я же только просить вас могу, разве я заставляю?..
— Ого! — сказал старик. — Ты, видно, мастер языком чесать! Но
если ты не знаешь того, второго, что в степи идет, чего ж он тебя-то
ругал на чем свет стоит?
— Да разве ж я знаю, ата? Ругал, ну и пусть себе ругал, не все ли
мне равно, раз я не слышу? Пускай говорит, что ему в голову взбредет,
может, у него от ругани кишки наполняются.
Старик засмеялся.
— Значит, ты его так-таки и не знаешь?.. Ну ладно, шагай рядом,
что с тобой поделаешь.
Я пошел рядом со стариком. Он изредка поглядывал на меня
испытующе, а парень, ехавший сзади, кидал и вовсе подозрительные
взгляды. Собака тоже долго не могла успокоиться.
Так мы и двигались довольно долго, в полном молчании. День
уже клонился к вечеру, на ясном небе появилась бледная, как облачко,
луна, точно бедная родственница раскаленного светила. Она держалась
скромно и незаметно, до поры, когда хозяин неба уйдет на покой. А уж
тогда она себя покажет, округлится по-хозяйски да и пойдет
заглядывать во все уголки вселенной, на все посмотрит, ко всему
приценится.
Я смотрел на луну и лихорадочно придумывал, как бы половчей
завести разговор. Старик сам не заговаривал, мне было ужас как
неловко, да и вообще путешествовать так долго в молчании, когда есть
с кем поговорить, — не такое уж сладкое дело.

---

— Атахон, — сказал я наконец, — а как называется та яркая
звезда, что вечером первая на небе появляется?
— Хо-хо, хитрый ты, видать, паренек. Хочешь названия звезд
узнать да и волшебником заделаться?
— Что вы, атахон, каким таким волшебником?
— Известно каким: как глянет на звезды, так дождь и пойдет! —
И старик добродушно рассмеялся. Я осмелел.
— Как же она все-таки называется, ата?
— Это ты про ту, что вон там скоро загорится? Ее зовут Зухра,
сынок… Да-а, у звезд, брат, свои истории. Эта звезда была дочерью
одного бедняка. Когда родители у нее умерли, падишах заслал сватов, а
она, надо тебе сказать, была красавица из красавиц! Ну, Зухра и
говорит: «У меня, говорит, есть возлюбленный, я за него и выйду».
Сам понимаешь, падишах разозлился. Велел найти ее возлюбленного и
повесить. Конечно, так и сделали. Виселица была высокая-превысокая,
длинная-предлинная! Вот ночью девушка пришла к виселице и стала
карабкаться вверх. Уж она карабкалась, карабкалась, лезла, лезла,
взобралась на самый верх, — а там и до неба рукой подать! Ну, думает,
что мне на земле теперь делать? Побуду на небе, пока на земле злых
падишахов не станет, а там и спущусь обратно. Вот она все и
заглядывает утром и вечером на землю — как, мол, дела там? Не пора
ли возвращаться? Нет, видно, не пора… Только с той поры она
приносит счастье всем, кто встречает зарю. А кто проспит, тот счастье
и прозевает!
Я слушал старика, разинув рот. Подумать только, сколько
интересного на свете, а я и понятия об этом не имею. Если про каждую
звезду расскажут, так можно тысячу дней и ночей слушать! Повезло
мне! А старик между тем провел в воздухе рукой, словно чертил на
небе линию, и сказал:
— А вон там, на севере, звезда взойдет — это, сынок, Полярная
звезда. Она ось неба. Кто на нее путь держит, никогда с дороги не
собьется! Запомни это. — Он снова провел рукою над собой, словно