Посвящаю моёй матери

(«7ийльд-Гпрольд», 111, 94.
Перевод В. Левина)
В Швейцарии Байрон написал несколько из самых
зпамепитых своих стихотворений: «Послание» и «Стансы
к А шусте», по топу и стилю близкие его прощальным сти-
хам к псп (см. главу IV); «Сои», «Тьма», «Прометей».
Первое из них посвящено воспоминаниям о несчастной
любви к Мери Чаворт и браке с другой, пе такой любез-
ной его сердцу и не позволившей ему забыть о привязан-
ности юных дней. Второе, «Тьма», было, пожалуй, самым
безысходным нз всех пропзведепий Байропа: владевшее
им отчаяппе излилось в апокалиптическую картипу гиб-
нущей вселенной. Ужасен здесь не только рассказ об
угасшем солнце и мучепиях обреченного человечества, но
и пробуждение у последних людей атавистических, живот-
ных инстинктов, лишь ускоривших их гибель. «Тьма»
предваряет заключительные сцены позднейшей мистерии
Ср. у Лермонтова:
Я пидел груды темных скал,
Когда поток их разделял,
11 думы их я угадал
Простерты в воздухе давно
Объятья каменные их
II жаждут встречи каждый мпг;
По дни бегут, бегут года —
Им пе соптпся никогда.
(А/. 10. Лермоитов. Мцыри.—
Соч. в шести томах, т. IV, стр. 153).
Байропа «Небо и земля» и в известном смысле описание
разлагающего влияния физических мук на человеческую
психику во второй песни «Дон-Жуана», где потерпевшие
кораблекрушение под влиянием голода становятся людо-
едами.
Этп мизантропические мотивы были, следоватсльпо,
довольно устойчивыми у Байрона, но опи никогда, даже
в Швейцарии, пе были самодовлеющими. Не очень высоко
оценивая способность обыкновенных людей противиться
физическим страданиям и нравственным искушениям,
Байрон, одпако, вслед за французскими просветителями
не терял веры в возможность восстановить достоинство че-
ловека при сколько-нибудь сносных условиях существова-
ния. Об этом говорят его наблюдения над простым людом
Испании, позднее Италии и Греции. Свою роль он видел
в том, чтобы, невзирая ни на собственные сомнения, ни
на слабость возможных союзников в своей борьбе, биться
до конца — поэтической строкой, ораторским словом, дей-
ствием, прямым и организующим, — и терпеть все те оби-
ды и терзания, которые в неправедном мире неизбежно
становятся уделом друзей свободы.
Так рождается трагическое, но уже в совершенно ином
ключе написанное стихотворение «Прометей» (Рготе1Ъ-
еиз, 1816). Страдания титана, прикованного к скале за
то, что он осмелился нарушить волю царя богов и похитил
для людей огонь, исторгают из его уст пе стопы, а дерзкий
вызов высшим силам. Стоицизм «Прометея», героика
противодействия и презрение к мучителям вдохновляли
не одно поколение революционеров и борцов:
Ты добр — в том твой небесный грех,
Иль преступленье. Ты хотел
Несчастьям положить предел,
Чтоб разум осчастливил всех.
Разрушил рок твои мечты,
Но в том, что пе смирился ты,
Титан — воитель и борец,
В том, чем была твоя свобода,
Сокрыт величья образец
Для человеческого рода.
Но не изменится душа,
Бессмертной твердостью дыша,

429
И чувство, что умеет вдруг
1/₂5 Н. Я. Дьяконова
В глубинах самых горьких мук
Себе награду обретать,
Торжествовать, и презирать,
II смерть в победу обращать.
(Перевод В. Луговского)
Если Байрон, создавая образ героя-страдальца, только
отчасти сближал судьбу Прометея со своей, придавая ему
черты, родственные свопм, то читатели, современные и
позднейшие, прямо отождествляли поэта с его творением
и, как Белинский, называли Прометеем; ему самому они
приписывали испытываемые титаном «страшные подзем-
ные муки отчаяния».
Эти муки отчаяния в крайне субъективном осмыслении
стали предметом лирической драмы «Манфред», начатой
в Швейцарии и завершенной в Италии в 1817 г. Байрон
сам указывал на личный характер своей драмы, на ее связь
с собственными переживаниями, а также с впечатлениями,
которые он с такой жадностью поглощал в Швейцарии.
Но великий поэт, по словам Белинского, тем и велик, что
«корни его страдания и блаженства глубоко вросли в поч-
ву общественности и истории» ⁵.
Поэтому субъективный внутренний мир поэта отража-
ет важнейшие, еще пе решенные проблемы его времени,
стоявшие перед всеми, кто не хотел отступить перед на-
тиском победившей реакции.
- В соответствии с возросшей зрелостью мысли Байрона,
тот конфликт героя и мира, который лежал в основе во-
сточных поэм, здесь получает не только личное и обще-
ственное, но и философское обоснование: трагедия таин-
ственного графа Манфреда, заживо похоронившего себя
в одиночестве своего альпийского замка®, прибегающего
к чернокнижию и магии, чтобы подчинить себе духов п
эльфов,— это трагедия человека, который слишком много
изведал и слишком много познал. Здесь звучит, таким об-
разом, скептическая оценка просветительского культа зпа-
ния, уверепности в его достижимости и абсолютной цеп-
пости. Для Манфреда это ценность относительная и в сущ-
пости опасная. Познавший слишком много недоступен
простому человеческому счастью; он презирает людей, пе
приобщившихся его печальной мудрости, и потому его
любовь, лишенная иллюзий и радостно наивных обольще-
ний, песет холод разочарования и гибель⁵³.
Так Манфред потерял ту, кого любил безмерной, но
жестокой любовью. Она была единственной в его жизни,
в ней сосредоточились все силы его души, в сущности
своей благородной, но потребовавшей от любимой сверх-
человеческой напряженности чувства, которая ее уничто-
жила. Разрушительная природа любви Манфреда тоже
вытекает из «демонических» свойств его натуры, одинако-
во губительных для него и для окружающих. Как ужо
говорилось, демонизм героев Байрона проявляется в том,
что их эмоциональный строй определяется им самим не-
внятными страстями, то злобными и дурными, то высоки-
ми и смелыми.
С помощью духов Манфред вызывает призрак Астарты,
и она является ему в тишине ночи. Эта сцена исполнена
пеобыкповеппого драматизма и психологической глубины.
Надеясь вопреки очевидности, Манфред с исступленностью
любящего тщетно пытается высказать милой тени все то,
что осталось не сказанным, молит ее выговорить хоть
слово пежности и прощения. Ни в одном стихотворении
Байрона нет такого самозабвения и страдания, как в этой
мольбе Манфреда:
Услышь, услышь мопя, Астарта!