План: Знакомство с литературоведческими трудами М. М. Бахтина

8. Труды Ю. М. Лотмана

• 
  Лотман Ю. М. Заметки по поэтике Тютчева
  
• 
  Лотман Ю. М. Анализ стихотворения Ф. И. Тютчева «Два голоса»
  
• 
  Лотман Ю. М. Звонячи в прадеднюю славу
  
• 
  Куклы в системе культуры
  
• 
  «Пиковая дама» и тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века
  
• 
  Лотман Ю. М. Семиотика кино и проблемы киноэстетики
  
• 
  Лотман Ю. М. Устная речь в историко-культурной перспективе
  
• 
  Лотман Ю. М. Слово и язык в культуре просвещения
  
• 
  Беседы о русской культуре
  

Литература

• 
  Егоров Б. Ф. Жизнь и творчество Ю. М. Лотмана. М., 1999. — 384 с.
  

Список литературы:

1. 
   Вестник Народного фронта. № 12  (рус.). Пресс-центр Народного конгресса (03.10.1988).
   
2. 
   В Тарту открыли памятник Юрию Лотману
   
3. 
   В Тарту открыли памятник Юрию Лотману
   

Источник: http://ru.wikipedia.org/wiki/Лотман,_Юрий_Михайлович

3. Знакомство с литературоведческими трудами В.Шкловского

Роль Шкловского в литературном процессе его времени высоко оценена, и существует целый ряд работ, посвященных его наследию, но кажется, что исследователи оставили некоторые аспекты его корпуса почти без рассмотрения. В то время как существует большое количество работ, посвященных поэтике и филологическим трудам Шкловского, еще очень немного исследователей совершили попытку рассмотреть его творчество в социологической перспективе. Представляется вероятным, что именно социология литературы может позволить с новой стороны взглянуть на проблематику его творчества, поскольку во многом его фигура до сих пор остается загадкой.

В то же время исторический контекст в действительности оказал огромное влияние на творчество Шкловского. Как человек нестандартной биографии, помимо литературных исследований, в 1920-е годы он в основном писал автобиографическую прозу, однако в период с 1930-х по 1960-е годы был вынужден сменить модальность и начал пробовать себя, например, в жанре исторической литературы, в котором на центральное место были поставлены такие фигуры как Марко Поло, П. А. Федотов, Минин и Пожарский, а также литературные биографии — Достоевского, Толстого. Наконец, в 1964 году Шкловский возвращается к автобиографической прозе.
Важно отметить, что современная постсоветская литературная критика (такие исследователи как Сергей Зенкин, Александр Галушкин и др.) в меньшей степени затрагивает политические аспекты произведений Шкловского и фокусируется в основном на его поэтике (причем, как правило, большинство исследователей останавливается на периоде 1920-х годов). Напротив, западная критика, кажется, сосредоточена главным образом на политической стороне работ Шкловского. Эти два факта можно объяснить определенной политической амбивалентностью фигуры Шкловского и, соответственно, формированием в пространстве культуры двух векторов восприятия его творчества, что наглядно демонстрирует полемика между Виктором Эрлихом (On Being Fair to Viktor Shklovsky or the Act of Hedged Surrender» ) и Ричардом Шелдоном («Viktor Shklovsky and the Device of Ostensible Surrender» ), которые репрезентируют два главных направления в критике и интерпретации произведений и личности Шкловского, которые можно охарактеризовать по установке: 1) «на осуждение», 2) «на оправдание». Подобная контрастность во взглядах на Шкловского связана, с одной стороны, с высокой политизированностью его творчества и обстоятельств его биографии, с другой стороны, контекста, принадлежность к которому заставляет так или иначе «принимать какую-то из сторон» (так, например, сам Эрлих, являясь сыном эмигрантов из России, оценивает стремление Шкловского к договору с властью резко негативно ).
Ричард Шелдон, сыгравший важную роль в канонизации Шкловского на Западе как его первый переводчик на английский язык, в статье «Viktor Shklovsky and the Device of Ostensible Surrender» приходит к выводу, что главным приемом («Device») в выстраивании отношений с властью для Шкловского является — «показная капитуляция». Статья посвящена трем произведениям Шкловского, которые традиционно воспринимаются как его «капитуляции» : «Zoo. Письма не о любви», «Третья фабрика» и «Памятник научной ошибке» (1930):
Those who treat "Monument" as Shklovsky's final capitulation create the impression that thereafter he submitted meekly to the party line in order to survive and publish. This is not the place to embark on a study of Shklovsky's career after 1930, but even a cursory examination of that period reveals a completely different sort of pattern. Far from "playing it safe" Shklovsky continued throughout the thirties and forties to salvage what he could of the legacy left by Opoiaz .
Виктор Эрлих, напротив, в статье под названием «On Being Fair to Viktor Shklovsky or the Act of Hedged Surrender» , критикует статью Шелдона за излишне упрощенное восприятие литературного и исторического процесса. По мнению Эрлиха, какие бы скрытые смыслы не вкладывал Шкловский в свои «капитуляционные» произведения, его стремление к договору с властью остается очевидным:
Yet I must confess to a certain rigidity of taste: in a situation where it becomes necessary to adopt the enemy's terms of reference in order to keep talking, the silence of a Boris Eikhenbaum still appears to me a preferable option to the double-edged loquacity of a Viktor Shklovsky .
Тем не менее, наиболее верной представляется позиция компромисса в данном вопросе: как правило, оба направления выводят закономерные суждения из произведений и биографии Шкловского, но интерес, который представляет его фигура состоит именно в этой амбивалентности.
Проблема памяти, располагающаяся на пересечении истории, литературы, культурологии, психологии и других наук, является одним из ключевых гуманитарных вопросов XX века. Травматическому опыту столетия и работы с ним в пространстве текста мемуаров, художественной и публицистической литературы посвящено множество выдающихся произведений, среди которых тексты Р. Олдингтона, П. Леви, Л. Гинзбург, В. Зебальда, Яна и Алейды Ассман, и многие другие. Перечисленные нами авторы (кроме Я. и А. Ассман, которые, посвящая значительную часть своих работ опыту Второй мировой войны и Холокоста, тем не менее создают комплексную систему понимания памяти как явления в целом, существующего в истории, антропологии, культуре), как правило, концентрировали свое внимание на одном из переломных моментов истории (Мировые войны, Холокост, Блокада Ленинграда) и осмыслении травматического опыта, последующего за ним. Однако специфическим при рассмотрении памяти о революции в России (именно революция является смысловой осью мемуаров Шкловского) является тот факт, что высокая идеологизированность советской науки привела к тому, что и революция, и гражданская война лишь недавно начали осмысляться в полном объеме. Именно поэтому для рассмотрения мемуарного аспекта «Жили-были», мы использовали общетеоретические основания из книг А. Ассман («Длинная тень прошлого.
Мемориальная культура и историческая политика» ) и Я. Ассман («Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности» ), в которых исследователи рассматривают механизмы памяти в культурологическом освещении и тем самым помогают рассмотреть мемуарную литературу (а именно мемуарная литература является наиболее показательным примером вербализированной коллективной памяти или же может быть рассмотрена как попытка ее конструирования) как своеобразный метод структурирования прошлого.
Австралийский историк Шейла Фицпатрик, специализирующаяся на социальной и культурной истории Советского Союза, в книге «Срывайте маски! Идентичность и обманы в России XX века» , посвященной формированию «советского человека», предполагает, что процесс создания новой идентичности был необходим для вновь появившихся советских граждан после революции (другими словами, массивной дестабилизации социальной структуры и, следовательно, идентичности). Фицпатрик также отмечает, что одним из важнейших инструментов построения социальной идентичности является автобиография. Книга Фицпатрик посвящена, в первую очередь, изменению идентичности после коренной ломки общества, наступившей вместе с революцией, однако тем не менее проводит ряд общих наблюдений о советском обществе на протяжении всей истории XX века (недаром, книга заканчивается главой под названием «Как стать постоветским человеком»).
Наконец, другим важным аспектом материалов этого исследования является рассмотрение советского политического, культурного и социального контекста, в таких работах как: «60-е. Мир советского человека» П. Вайля и А. Гениса, в которой дается общая информация о тенденциях советской культуры хрущевской «оттепели», и сборник статей «После Сталина: позднесоветская субъективность (1953-1985)» . А также Работы М. Берга («Литературократия» ), рассматривающая процессы, происходящие в литературном поле в парадигме концепции П. Бурдье и других социологов литературы (Энтони Гидденса, Рональда Инглегарта, Питера Дракера) и Д. Сегала («Литература как охранная грамота»),, посвященная такому явлению как семиотическое моделирование в советской литературе, что позволило понять общие тенденции советской литературы на разных ее этапах.

4. Знакомство с литературоведческими трудами Б.М.Эйхенбаум Родился 16 октября 1886 года в в уездном городе Смоленской губернии. Отец, крещёный еврей, выпускник Медико-хирургической академии, с января 1880 года служил земским врачом в Белозёрском, Тихвинском и Боровичском уездах Новгородской губернии, с января 1885 года - в Краснинском уезде Смоленской губернии; мать, окончив в Петербурге врачебные женские курсы при Николаевском военном госпитале, занималась частной практикой по женским и детским болезням. В 1890 году отца перевели в Землянск Воронежской губернии, а семья переехала в Воронеж, где прошли детство и юность Бориса Эйхенбаума. С детства, как и его старший брат Всеволод, свободно владел французским и немецким языками. Окончив в 1905 году с золотой медалью Воронежскую гимназию, поступил в Петербургскую Военно-медицинскую академию, а в 1906 году (пока академия была закрыта из-за студенческих беспорядков) учился на биологическом отделении Вольной высшей школы П. Ф. Лесгафта (где познакомился со своей будущей женой). Одновременно занимался музыкой (скрипка, рояль, вокал). В 1907 году Эйхенбаум покинул академию и поступил в Музыкальную школу Е. П. Рапгофа и на историко-филологический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета. В 1909 году оставил профессиональные занятия музыкой, сделав выбор в пользу филологии. В этом же году, после двух лет учёбы на славяно-русском отделении, Эйхенбаум перешёл на романо-германское, однако в 1911 году вернулся на славяно-русское. Был участником Пушкинского семинария С. А. Венгерова. В апреле 1911 года женился на Раисе Борисовне Брауде. В 1911-1913 годах - секретарь М. К. Лемке. В 1913 году сдал государственные экзамены и начал преподавать русскую литературу в гимназии Гуревича. В 1913-1914 годах печатался во многих периодических изданиях, вёл обозрение иностранной литературы в газете «Русская молва». В 1917 году сдал магистерские экзамены. С осени 1917 года преподавал на Высших женских курсах Раева. В 1918 году зачислен приват-доцентом кафедры русского языка и словесности Петроградского университета. Работал во 2-м педагогическом институте, Институте живого слова, Институте истории искусств. В апреле 1918 года приглашён в Литературно-издательский отдел Наркомпроса для подготовки сочинений русских классиков. С этого началась деятельность Эйхенбаума в области текстологии. Ключевой момент биографии Эйхенбаума - сближение с участниками кружка ОПОЯЗ в 1917 году. В 1918 году Эйхенбаум присоединяется к ОПОЯЗу и участвует в его исследованиях до середины 1920-х годов. Его увлекает проблема «литературного быта», при обсуждении которой ему приходится полемизировать с Ю. Н. Тыняновым. В августе 1936 года Президиум АН СССР присудил Эйхенбауму степень доктора филологических наук без защиты диссертации за выдающиеся работы в области русской литературы и текстологии. Пережил блокадную зиму, в марте 1942 года вместе с университетом был эвакуирован в Саратов, откуда вернулся в конце 1944 года. В 1949 году стал жертвой «борьбы с космополитизмом»: 5 апреля на заседании Учёного совета филологического факультета ЛГУ под руководством декана Г. П. Бердникова состоялась «проработка» четырёх профессоров (Эйхенбаума, Жирмунского, Азадовского и Гуковского), за которой последовало увольнение. Осенью того же года Эйхенбаум подвергся резким нападкам в прессе, в том числе со стороны А. Фадеева и А. Дементьева. Уволенный также из ИРЛИ, Эйхенбаум потерял всякую возможность печататься. Лишь через несколько месяцев после смерти Сталина, в сентябре 1953 года, он смог вернуться к редакторской деятельности. 24 ноября 1959 года на вечере скетчей Анатолия Мариенгофа Эйхенбаум произнёс вступительное слово, после чего сел на своё место в первом ряду и скоропостижно скончался. Похоронен на Богословском кладбище Санкт-Петербурга.