|
Глава 12
Счастье сопутствовало хорезмшаху Мухаммеду все годы
правления. И вдруг упорхнуло-улетело… Аллах лишил его своего
благоволения, и мир стал враждебен шаху.
В Гургандж он не казал своих глаз с тех пор, как отбыл в поход на
Багдад. Жил либо в Бухаре, либо в Самарканде. Держался
подальше от бесценной матери. Но вражда с нею не утихала.
Ненависть сочилась, как сукровица из незаживающей раны. Тени
зла скапливались вокруг него. Он все больше боялся теснин
дворцовых переходов и глухоты покоев, завешенных коврами.
Уезжал на охоту, надеясь отдохнуть, забыться, и тащил за собой
своих эмиров: боялся сговора за своей спиной. А на охоте боялся
случайной стрелы… Чаще прежнего молился, каясь перед аллахом
за тяжкий грех свой: непомерная горделивость толкнула на
святотатство – поднял дерзновенную руку на наместника пророка.
Смирением и многотерпением хотел искупить вину перед богом.
Какое-то время был тих, непривередлив. Но вдруг срывался,
забывал о благих помыслах, становился буйным, своенравным до
потери всякой рассудительности.
Гонец из Отрара нашел его на берегу Джейхуна.[53] Самоуправство
Гайир-хана, наиба, не им поставленного, распалило в нем великий
гнев.
Схватив гонца за воротник халата неистово колотил его кулаком по
лицу, рычал:
–
Гайир-хану отрежу уши!
Вокруг стояли эмиры, смотрели на него с осуждением,
перешептывались, и это бесило его еще больше. Гайир-хан – один
из них. Они – за него. Их уже не страшит гнев шаха. Джалал ад-
Дин, бледный, решительный, шагнул к нему.
–
Повелитель, ты несправедлив! Гайир-хан истребил не купцов, а
зловредных мунхи.
Слова сына развязали языки эмиров.
–
Хан шлет лазутчиков, а мы их должны оберегать!
–
Наши сабли начинает есть ржавчина!
–
Гайир-хан поступил как подобает!
Воителей, от которых ушло счастье, эмиры не любят. А эти не
любили его и раньше. Но он был удачлив, и они шли за ним,
славили его имя, деля воинскую добычу. Теперь готовы
отвернуться. Но сын!
–
За самоуправство Гайир-хан ответит головой! – упрямо повторил
он и повернулся спиной к эмирам.
Они вышли из шатра. Джалал ад-Дин остался. Но он не хотел
разговаривать с ним. Сын тоже ушел.
Поостыв, шах пожалел о брошенной в горячке угрозе Гайир-хану.
За него вступятся все родственники матери. Да и сам Гайир-хан
может постоять за себя. У него двадцать тысяч воинов. За
могучими стенами Отрара это сила.
Если он осадит город и потерпит неудачу, эмиры совсем перестанут
бояться.
Минуло несколько дней. Как-то вечером в шатер без зова пришел
Тимур-Мелик. Огляделся, наклонился к уху шаха.
–
Я слышал обрывки плохого разговора… Тебе, повелитель, лучше
не ночевать в шатре.
И Тимур-Мелик увел его в свою палатку. Утром увидели: весь
шатер продырявлен стрелами, двое туркмен-телохранителей убиты.
Доискаться, кто это сделал, не удалось. Шах сразу же уехал в
Самарканд.
Вскоре туда прибыло посольство от Чингисхана. На этот раз без
подарков… Послов было трое – мусульманин Кефредж Богра и два
пожилых нойона. Отец этого Кефредж Богра служил шаху Текешу,
отцу Мухаммеда, а он, сын свиньи, как и другие, ему подобные
правоверные, забыв заветы пророка, предался проклятому
идолопоклоннику.
Усаживаясь на трон в приемном покое, шах не знал, что он ответит
послам. Была смутная надежда, что хан свирепых кочевников не
станет сильно заноситься и все можно будет уладить миром. Но,
вступив в покой, Кефредж Богра развеял эту надежду. Он, сын
шакала, даже не поклонился, стал перед троном, раскорячив ноги в
пыльных гутулах, зацепился большими пальцами рук за богатый
пояс, сказал:
–
Отнятое – верни. Гайир-хана – выдай.
И все. Ни разу в жизни шаху не приходилось выслушивать такого
голого, как клинок, требования. Он стиснул зубы, оглянулся на
эмиров. Они смотрели на него и как будто даже радовались его
унижению. Только сын весь подался вперед, опустил руку на
рукоятку дамасской сабли. Шах понял, что если сейчас начнет
вилять перед послом, то навсегда падет в глазах эмиров и
собственного сына. И, отдаваясь во власть всевышнего, он позвал
Джехан Пехлевана, показал пальцем на Кефредж Богра:
–
Этого.
Страх, исказивший надменное лицо посла, вернул ему былую
уверенность в себе. Он снова стал владыкой жизни людей,
властелином их судьбы.
Потребовал ножницы и, зло усмехаясь, отхватил нойонам
жиденькие бороды, бросил волосы в лицо.
–
Если ваш хан хочет быть остриженным, пусть является сюда.
Но за этой вспышкой последовала угрюмая подавленность. Он
позвал к себе лучших звездочетов. Они ничем не утешили его
душу. Расположение звезд и планет не благоприятствовало его
начинаниям, следовало ждать, когда они сдвинутся. Но ждать он
уже не мог. Надо было готовиться к войне.
Прожорливое войско опустошило сокровищницу. Повелел собрать
налоги с населения за три года вперед и на эти деньги возвести
вокруг Самарканда стену, которая заключала бы в себе не только
город, но и предместья. Для него изготовили чертеж, исчислили,
сколько нужно камня, кирпича, дерева на стену длиной в
двенадцать фарсахов.[54] Многоопытные строители говорили, что
за короткое время невозможно возвести такое укрепление. Но он
заупрямился.
Стену начали возводить. А налоги поступали плохо. Деньги
выколачивали из ремесленников и земледельцев плетями, палками,
воины врывались в дома, забирали все, что было ценного. И все
равно денег не хватало. Начатую было стену забросили, стали
подправлять, укреплять старую. Шах каждый день объезжал город.
Тысячи людей месили глину, поднимали на стену кирпичи,
копались в земле, углубляя и расширяя рвы. Приветствовали его
сдержанно, словно бы сквозь зубы. Поборы, спешное укрепление
стен нагнали на людей страх. А шах не находил успокоительных
слов. Угрюмо и молча проезжал мимо.
Его душа была полна дурных предчувствий.
Do'stlaringiz bilan baham: | 
