Толкование сновидений

в) Соматические источники сновидений. 
Если спросить интеллигентного человека, несведущего в области психологии, но 
интересующегося проблемой сновидения, из каких источников, по его мнению, проистекают 
сновидения, то в большинстве случаев можно заметить, что опрошенный будет убежден в 
неопровержимости своего разрешения хотя бы части этой проблемы. Он упомянет тотчас же 
о влиянии, которое производит во время, сна расстроенное пищеварение («сновидения 
происходят от желудка»), случайное положение тела и другие незначительные переживания 
на образование сновидений; он не предполагает, однако, что помимо всех этих моментов 
остается еще нечто, требующее особого разъяснения. 
Какая роль отводится соматическим источникам образования сновидения в научной 
литературе, мы уже подробно рассмотрели в первой главе, так что здесь достаточно 
упомянуть о выводах нашего обзора. Мы слышали, что различают троякого рода 
соматические источники раздражения: объективные чувственные раздражения, полученные 
извне, – субъективные внутренние возбуждения органов чувств, – и физические 
раздражения, получаемые изнутри; мы заметили далее склонность почти всех ученых, 
утверждающих наличность этих соматических источников, отодвигать на задний план или 
совсем отрицать наличность каких бы то ни было психических источников сновидения. При 
рассмотрении воззрений, выдвигаемых в пользу этих соматических источников 
раздражении, мы узнали, что значение объективных раздражении органов чувств – отчасти 
случайных раздражении во время сна, отчасти же таких, которые не отсутствуют в душевной 
деятельности во время сна, – подтверждается многочисленными наблюдениями, а 
эксперимент подтвердил нам, что роль субъективных чувственных раздражении проявляется 
в сновидениях воспроизведением гипнагогических галлюцинаций и что сведение наших 
сновидений к внутренним физическим раздражениям хотя и недоказуемо во всем своем 
объеме, но основывается на общеизвестном воздействии, которое оказывает на содержание 
наших сновидений возбужденное состояние органов пищеварения и мочеполовой сферы. 
«Нервные» и «физические» раздражения – вот соматические источники сновидения, то есть 
согласно большинству авторов, вообще единственные источники сновидений. 
Мы слышали, однако, и целый ряд сомнений, которые обращаются не столько против 
правильности, сколько против применимости теории соматических раздражении. 
Как ни уверены все представители этой теории в своей непоколебимости и в своих, 
фактических основаниях – особенно в отношении случайных и внешних нервных 
раздражении, которые нетрудно обнаружить в содержании сновидения, – все же никто не 
отрицает того, что обильный материал представлений, имеющийся налицо в сновидениях, не 
допускает исключительного сведения к внешним нервным раздражениям. Мисс Мэри 
Уайтон Калькинс в течение шести недель наблюдала свои собственные сновидения и 

---

сновидения другого лица именно с этой точки зрения и нашла всего лишь 13,2 % resp. (Resp. 
(от лат. respective) – здесь: соответственно), 6,7 %, в которых можно проследить элементы 
внешнего чувственного восприятия; лишь два случая из ее коллекции сводятся целиком к 
органическим ощущениям. Статистика подтверждает нам здесь то, в чем мы уже убедились 
из беглого обзора наших собственных наблюдений. 
Ученые ограничиваются часто тем, что они отличают «сновидения, вызванные 
нервным раздражением», от остальных форм сновидений. Спитта разделяет сновидения на 
проистекающие от нервных раздражении и на ассоциативные. Ясно, однако, что такое 
разрешение проблемы неудовлетворительно до тех пор, пока не удастся установить связь 
между соматическими источниками сновидений и комплексом представлений в последних. 
Наряду с первым возражением относительно постоянной наличности внешних 
источников раздражения можно выставить и второе относительно недостаточности этой 
теории для объяснения сновидений, которая получается при введении этого рода источников 
сновидений. Представители названной теории должны дать нам разъяснение, во-первых, 
относительно того, почему внешние раздражения представляются в сновидении не в своем 
истинном виде, а постоянно искажаются (сравни сновидения, заканчивающиеся 
пробуждением спящего), и, во-вторых, почему результат реакции воспринимающей души на 
это искаженное раздражение бывает столь изменчив и неопределен. В ответ на это мы 
слыхали от Штрюмпеля, что душа вследствие своей изолированности от внешнего мира во 
время сна не может давать правильного толкования объективным чувственным 
раздражениям, а вынуждается на основании неопределенного возбуждения к образованию 
иллюзий. Он говорит (с. 108): 
«Как только благодаря внешнему или внутреннему нервному раздражению 
во время сна возникают ощущение или целый комплекс ощущений, чувства или 
вообще какие-либо психические процессы и усвояются ею, то процесс этот 
вызывает в душе образы, относящиеся к кругу представлений бодрственного 
сознания, – то есть воспроизводит прежние восприятия либо в их сыром виде, либо 
же в связи с соответственными психическими ценностями. Он как бы собирает 
вокруг себя большее или меньшее количество таких образов, от которых 
впечатление, проистекающее от нервного раздражения, получает свою 
психическую ценность. В соответствии с бодрственной жизнью и здесь обычно 
говорят, что душа во сне толкует впечатления, проистекающие от нервных 
раздражении. В результате такого толкования мы и получаем сновидения, 
вызванные нервным раздражением, то есть сновидения, составные части которых 
обусловлены тем, что нервное раздражение по законам воспроизведения совершает 
на душевную жизнь свое психическое воздействие». 
По существу своему, сходным с этим учением является утверждение Вундта, что 
представления сновидений проистекают по большей части от чувственных раздражении, 
главным же образом от раздражении общего чувства, и представляют собою поэтому в 
большинстве случаев фантастические иллюзии и лишь в незначительной мере чистые 
представления памяти, повышенные до степени галлюцинаций. Соотношение содержания 
сновидения с раздражениями, вытекающие из этой теории, похоже, по меткому сравнению 
Штрюмпеля (с. 84), на то, как будто «десять пальцев немузыкального человека бегают по 
клавишам рояля». Сновидение представляется, таким образом, не душевным явлением, 
проистекающим из психических мотивов, а последствием физического раздражения, 
выражающимся в психической симптоматологии, так как душевный аппарат, 
испытывающий раздражение, не способен ни на какое другое изменение. На аналогичной 
предпосылке построено, например, и объяснение навязчивых представлений, которые 
Мейнерт пытается объяснить с помощью известного сравнения с циферблатом, на котором 
отдельные цифры кажутся более отчетливыми. 
Как ни популярна эта теория соматических раздражении и как ни подкупает она своей 

---

простотой, все же чрезвычайно легко подметить ее слабые стороны. Всякое соматическое 
раздражение, побуждающее во сне душевный аппарат к толкованию через посредство 
образования иллюзий, может послужить поводом бесчисленного множества таких же 
толкований, то есть выразиться в содержании сновидения в бесконечно разнообразных 
формах. Я рекомендую читателю прочесть два тома подробных и точных протоколов об 
экспериментально вызванных сновидениях Мудви Вольда, чтобы убедиться в том, что 
условия опыта могут объяснить лишь очень немногое в содержании отдельного сновидения 
и что польза таких экспериментов для понимания проблемы сновидения вообще – 
незначительна. Учение Штрюмпеля и Вундта не может, однако, привести ни одного мотива, 
который регулировал бы соотношение внутреннего раздражения и представления, 
избранного для его толкования: она не может разъяснить «странный выбор», который 
раздражения «часто совершают при своей репродуцирующей деятельности». (LJpps. 
Grundtat-sachen des Seelenlebens, с. 170). Другие раздражения направляются против основной 
предпосылки всего учения об иллюзиях, против того, что душа во сне не в состоянии познать 
истинной природы объективных чувственных раздражении. Старый физиолог Бурдах 
показывает нам, что душа и во сне способна правильно реагировать на них соответственно 
их правильному истолкованию; он доказывает, что некоторые кажущиеся важными 
индивидууму впечатления могут избегнуть пренебрежительного к ним отношения во время 
сна (няня и ребенок) и что субъект гораздо скорее пробуждается от произнесения его 
собственного имени, чем от безразличного слухового ощущения; это предполагает, однако, 
что душа и во сне различает между собою ощущения; (гл. 1, с. 37). Бурдах заключает из этих 
наблюдений, что во время сна существует не неспособность к толкованию чувственных 
впечатлений, а недостаток интереса к ним. Те же аргументы, которыми пользовался в 1830 
году Бурдах, имеются в 1833 году у Липпса в его критике теорий соматических раздражений. 
Душа напоминает нам поэтому спящего в анекдоте, который на вопрос: «Ты спишь?» 
отвечает: «Нет», в ответ же на просьбу: «Тогда одолжи мне 10 рублей» говорит: «Я сплю». 
Недостаточность теории соматических раздражений очевидна еще и в другом 
отношении. Наблюдение показывает, что внешние раздражения необязательно вызывают 
сновидения, хотя и появляются в содержании последних, если сновидения все же бывают 
налицо. На раздражение осязания или давления, испытываемое мною во сне, я могу 
реагировать различным образом. Я могу не заметить его и увидеть потом по пробуждении, 
что, например, у меня не закрыта нога или неправильно согнута рука; патология указывает 
на многочисленные примеры того, что различные раздражения во время сна не оказывают 
никакого воздействия. Я могу ощутить раздражение как бы сквозь сон, что обыкновенно и 
происходят с болезненными ощущениями, – но ощущение это не послужит канвой для 
сновидения. И, в-третьих, я могу проснуться от раздражения с целью его устранить. Ср. К. 
Landauer. Handlungen des Schlafenden (Zeitschr. f. d. ges. Neurologie und Psychiatrie, XXXIX, 
1918). Для каждого наблюдателя существуют очевидные и исполненные смысла действия 
спящего человека. Спящий не абсолютно слабоумен; наоборот, он может совершать 
логичные и волевые действия. И лишь четвертая возможность заключается в том, что 
нервное раздражение может вызвать у меня сновидение. Однако первые три возможности 
настолько же часты, если не чаще, чем четвертая. Последняя не могла бы наступить, если бы 
не было налицо мотивов сновидения вне соматических источников раздражения. 
Вполне справедливо заметив вышеуказанные пробелы в объяснении сновидений 
соматическими раздражениями, другие авторы – Шернер, к которому присоединился 
Фолькельт, – старались точнее определить душевную деятельность, при помощи которой 
соматические раздражения вызывают причудливые, странные сновидения; таким образом, 
они снова перенесли сущность сновидения в область душевной жизни, в психическую 
активность. Шернер дал не только поэтически прочувствованное, весьма яркое изображение 
психических особенностей, проявляющихся при образовании сновидения; он был уверен, что 
открыл и принцип, согласно которому душа оперирует с преподнесенными ей 
раздражениями. Освобожденная от дневных оков, фантазия в сновидении стремится, по 

---

мнению Шернера, символически изобразить природу органа, от которого исходит 
раздражение, и самый характер последнего. Получается, таким образом, своего рода 
«сонник», при помощи которого на основании сновидений можно судить о физических 
ощущениях, состоянии отдельных органов и физических раздражениях. «Так, например, 
образ кошки выражает дурное настроение, вид светлого, гладкого хлеба – наготу. 
Человеческое тело, как целое, изображается в сновидении в виде дома. В сновидениях, 
вызванных зубной болью, полости рта соответствуют сводчатые сени дома, а переходу 
глотки в пищевод – лестница; в сновидении, вызванном головной болью, для изображения 
головы фантазия выбирает потолок комнаты, сплошь усеянный отвратительными пауками». 
«Эта символика применяется сновидением как нечто постоянное для одного 
и того же органа; вдыхающее легкое находит себе выражение в раскаленной печке 
с бушующим пламенем; сердце – в пустых ящиках и корзинах, мочевой пузырь в 
круглых мешкообразных или вообще лишь полых предметах. Особенно важно то, 
что в конце сновидения орган или его функция представляются в истинном виде и 
даже большей частью на собственном теле спящего. Так, например, сновидение о 
зубной боли кончается тем, что спящий вырывает себе зуб изо рта». 
Нельзя сказать, чтобы эта теория толкования сновидений нашла широкое 
распространение в ученом мире. Она показалась прежде всего чересчур экстравагантной; в 
ней не заметили даже той доли истины, которая несомненно в ней имеется. Она приводит к 
восстановлению толкования сновидений при помощи символики, которою пользовались 
древние, с той только разницей, что область, из которой берется толкование, ограничивается 
физическим миром человека. Недостаток научной конкретной техники при толковании 
составляет слабую сторону учения Шернера. Возможность произвола при толковании здесь, 
по-видимому, не исключается, особенно потому, что каждое раздражение может проявляться 
в сновидении различнейшим образом, так, например, уже последователь Шернера 
Фоль-кельт не соглашался с его утверждением, будто человеческое тело изображается в 
сновидении в виде дома. Несомненно, вызывает возражение и то, что здесь сновидение 
представляется в виде бесполезной и бесцельной душевной деятельности, так как, согласно 
данной теории, душа довольствуется тем, что фантазирует об интересующем ее 
раздражении, не высказывая ничем, хотя бы отдаленно, своего отношения к устранению 
этого раздражения. 
Но одно возражение наносит серьезный удар учению Шернера о символизации 
раздражении в сновидении. Эти физические раздражения постоянно налицо; душа во время 
сна доступнее для них, чем в бодрственном состоянии. Непонятно, таким образом, почему 
душа не грезит непрестанно всю ночь и не каждую эту ночь обо всех этих органах. Если на 
это возражение ответить тем, что глаза, уши, зубы, кишечник и пр. должны испытывать 
особые раздражения, чтобы пробудить деятельность сновидения, то возникает трудность 
установления такого усиленного раздражения; это возможно лишь в самых редких случаях. 
Если сновидение о летании является символизацией поднимания и опускания стенок легких, 
то сновидение это либо должно грезиться чаще, как уже заметил Штрюмпелъ, либо же во 
время этого сновидения должна наблюдаться повышенная деятельность легких. Возможен, 
однако, еще третий случай, наиболее вероятный из всех: что иногда действуют особые 
мотивы, имеющие целью обратить внимание на постоянно существующие висцеральные 
ощущения; но этот случай выводит нас уже за пределы теории Шернера. 
Значение теории Шернера и Фолькельта заключается в том, что она обращает внимание 
на целый ряд особенностей сновидения, требующих объяснения и скрывающих за собою 
новые истины. Совершенно справедливо, что в сновидениях содержатся символизации 
телесных органов и их функции, что вода в сновидении часто означает потребность в 
мочеиспускании, что мужской половой орган изображается при помощи насоса, палки или 
колонны и так далее Сновидения, изобилующие яркими красками, в противоположность 
сновидениям, в которых преобладают тусклые тона, безусловно могут быть сведены к 

---

раздражению зрительных органов, равно как слуховые раздражения могут способствовать 
образованию иллюзий в тех же сновидениях, которые содержат шум и галдеж. Сообщаемое 
Шернером сновидение о том, что на мосту стоят два ряда красивых белокурых мальчиков, 
которые дерутся друг с другом и потом возвращаются на свои места, пока наконец спящий 
сам не садится на мост и не вынимает из челюсти больного зуба; или другое сновидение 
Фолькельта, в котором он видел два ряда ящиков и которое опять-таки заканчивалось 
выниманием зуба, – все эти сновидения не дают права считать теорию Шернера созданием 
праздной фантазии и отрицать наличность в ней зерна истины. В таком случае мы стоим 
перед задачей дать другое объяснение мнимой символизации мнимого вырывания зубов. 
Обсуждая теорию соматических источников сновидения, я все время не указывал 
аргумента, вытекающего из наших анализов сновидений. Если мы при помощи метода, 
который другие авторы не применяли к своему материалу, установили, что сновидение 
обладает особой ценностью в качестве психического акта, что мотивом его образования 
служит желание и что переживания предыдущего дня дают главнейший материал для его 
содержания, то всякая другая теория сновидений, отрицающая этот метод и вместе с тем, 
считающая сновидение бесцельной и загадочной психической реакцией на соматические 
раздражения, не имеет под собой никакой почвы. В этом случае, что совершенно невероятно, 
должны были бы быть два различных вида сновидений, из которых одни наблюдаются лишь 
нами, другие же – прежними исследователями сновидений. Мы должны теперь согласовать с 
нашей теорией те факты, на которые опирается распространенное учение о соматических 
раздражениях. 
Первый шаг к этому мы уже сделали, когда говорили, что деятельность сновидения 
вынуждает к переработке всех возбуждающих его моментов в одно целое. Мы видели, что 
если с предыдущего дня остаются два или больше ценных переживания, то желания, 
вытекающие из них, объединяются в сновидении, а также и то, что впечатления, имеющие 
психическую ценность для материала сновидения, объединяются с безразличными 
переживаниями предыдущего дня при том условии, если между теми и другими могут быть 
образованы связующие представления. Сновидения оказываются, таким образом, реакцией 
на все то, что имеется в данный момент актуального в спящей душе. Из предыдущих 
анализов сновидений мы знаем, что материал их представляет собою собрание психических 
рудиментов и следов воспоминаний, за которыми необходимо признать (вследствие 
предпочтения свежего и детского материала) психологически неопределенный характер 
актуальности. Нам нетрудно будет ответить на то, что произойдет, если к этому материалу во 
время сна прибавится новый материал: раздражения. Эти раздражения приобретают 
опять-таки ценность для сновидения тем, что они актуальны; они объединяются с другими 
психически актуальными моментами и вместе с ними образуют материал сновидений. 
Выражаясь иначе, сновидения во время сна перерабатываются в осуществление желания, 
остальными составными частями которого остаются уже знакомые нам психические остатки 
предыдущего дня. 
Такое соединение, однако, необязательно; мы уже слышали, что по отношению к 
физическим раздражениям во время сна возможно различное отношение вне. Там же, где оно 
происходит, там, очевидно, удалось найти представления, которые способны дать выражение 
обойм источникам сновидения – соматическому и психическому. 
Сущность сновидения нисколько не изменяется, когда к его психическому источнику 
прибавляется соматический материал; оно остается осуществлением желания, каким бы 
образом выражение его ни обусловливалось актуальным материалом. 
Я охотно уделю здесь место ряду особенностей, которые делают значение внешних 
раздражении для сновидения изменчивым. Я предоставляю себе, что взаимоотношение 
индивидуальных, физиологических и случайных моментов обусловлено тем, как в отдельных 
случаях воспринимает человек интенсивные объективные раздражения во время сна; 
обычная или случайная глубина сна в связи с интенсивностью раздражения дает иногда 
возможность подавить раздражение настолько, что оно совершенно не нарушает сна, в 

---

другой же раз то же самое раздражение может заставить проснуться или же наконец дать 
повод к включению раздражения в сновидение. Сообразно с этим внешние объективные 
раздражения у одного субъекта могут чаще или, наоборот, реже проявляться в сновидении, 
нежели у другого. Я лично сплю превосходно, и меня разбудить очень трудно; внешние 
впечатления чрезвычайно редко проявляются в моих сновидениях, между тем как 
психические мотивы чрезвычайно легко заставляют меня грезить. Я отметил у себя лишь 
одно сновидение, в котором можно подметить наличность объективных болезненных 
раздражении, и как раз на примере этого сновидения легко показать, какой эффект может 
вызвать внешнее раздражение. 
Я еду верхом на серой лошади, вначале робко и нерешительно, как будто сижу 
неудобно. Я встречаю коллегу П.; он сидит на лошади молодцом в шерстяной одежде и 
напоминает мне о чем-то (вероятно, о том, что я сижу очень неловко). Я стараюсь устроиться 
на моей умной лошади поудобнее, усаживаюсь получше и вдруг замечаю, что чувствую себя 
как дома. Вместо седла у меня нечто вроде матраца; он заполняет собою весь промежуток 
между шеей лошади и крупом. Я проезжаю в узком пространстве между двумя ломовыми 
телегами. Проехав улицу, я поворачиваю и хочу слезть с лошади у миленькой открытой 
часовни, находящейся против этой улицы. Затем я действительно слезаю у другой 
близлежащей часовни. На той же улице имеется и постоялый двор. Я мог бы пустить туда 
лошадь и одну, но предпочитаю отвести ее туда. У меня чувство, будто мне было стыдно 
приехать туда верхом. Перед постоялым двором стоит мальчик, показывает мне записку, 
которую я обронил, и смеется надо мною; в записке написано и дважды подчеркнуто: «Не 
есть». И вторая фраза (неясно): «Не работать». У меня тяжелое чувство, будто я в чужом 
городе и мне делать нечего. 
В сновидении этом трудно подметить, чтобы оно возникло под влиянием какого-либо 
болезненного раздражения. Накануне, однако, я страдал от фурункулов, мешавших мне 
двигаться; самый большой фурункул величиною с яблоко был у меня на мошонке и 
причинял мне при милейшем шаге нестерпимые боли; утомчение, отсутствие аппетита и 
усиленная работа, несмотря на болезнь, – все вместе взятое послужило причиняй моего 
угнетенного состояния духа. Мне было трудно принимать больных, но, конечно, это занятие 
не было так невозможно для меня при данном характере и местоположении моей болезни, 
как, например, верховая езда. Сновидение, однако, изображает именно последнюю; это 
наиболее энергичное отрицание страдания, какое можно себе представить. Я вообще не езжу 
верхом, верховая езда никогда не снится мне; я всего один раз сидел на лошади и то на 
неоседланной; верховая езда не понравилась мне. Но в сновидении я еду верхом, точно у 
меня нет никаких фурункулов в области промежности – вернее, именно потому, что я не 
хочу их иметь. Мое седло соответствует согревающему компрессу, благодаря которому я 
только и уснул. Вероятно, вначале я не чувствовал боли. Затем появилось болезненное 
ощущение и старалось меня разбудить; но появилось сновидение и сказало успокоительным 
тоном: «Спи, ты не проснешься; у тебя нет никаких фурункулов, ты едешь верхом на 
лошади. Ведь с фурункулами ты бы ехать не мог!» Успокоительная роль удалась 
сновидению: боль была заглушена, и я продолжал спать. 
Сновидение, однако, не удовлетворилось тем, что «внушило» мне отсутствие 
фурункулов при помощи представления, совершенно несовместимого с моей болезнью; оно 
ведет себя при этом подобно галлюцинаторному бреду матери, потерявшей ребенка, или 
купца, потерявшего все свое состояние; подробности последнего ощущения и образ, 
послуживший к его подавлению, служит ему также материалом для приведения в связь 
ситуации сновидения с тем, что было актуально в моей душе. (См. об этом у Гризингера, а 
также в другой моей статье о защитных психоневрозах, Neurologisches Zentraiblatt, 1896. 
(Sammlung kl. Schriften. I. Folge). Я еду верхом на серой лошади; цвет лошади соответствует 
в точности коляске цвета перца или соли, в которой (коляске) я недавно встретил коллегу Л. 
Острая пища мне запрещена в виду фурункулеза; я предпочитаю считать этиологическим 
моментом ее, а не сахар, о котором можно думать при фурункулезе. Коллега П. немного 

---

задирает передо мною нос, особенно с тех пор как он занял мое место у одной пациентки, с 
которой я проделывал всевозможные кунштюки. (Hoch zu Ross sitzen – означает 
одновременно: I. сидеть молодцом, на лишади и 2. задирать нос. Отсюда непереводимая игра 
слов. – Я. К). (В сновидении я сижу вначале на лошади в странной позе, точно клоун в цирке, 
т. е, делаю кунштюки); пациентка эта, однако, подобно лошади в анекдоте о неопытном 
всаднике, делала со мной что угодно. Таким образом, лошадь служит символическим 
выражением моей пациентки (она в сновидении очень умна). «Я чувствую себя совершенно 
как дома», это соответствует моему положению в доме, в котором меня заменил коллега П. 
«Я думал, вы сидите прочно в седле», – сказал мне недавно по этому поводу известный 
венский врач, один из моих немногих доброжелателей. С такими болями, как у меня, было 
действительно кунштюком заниматься 8 – 10 часов психотерапией, но я знаю, что, будучи 
болен, я не смогу долго продолжать так работу, и сновидение содержит мрачный намек на ту 
ситуацию, которая мне угрожает. 
Записка, подобная той, какая имеется в руках у неврастеников, когда они являются к 
врачу: 
«Не работать и не есть». 
При дальнейшем анализе я замечаю, что сновидению удалось от желания избавиться от 
болезни, осуществленного в верховой езде, перейти к эпизоду моего детства: ссоре, 
происшедшей между мною и одним моим племянником, который на год старше меня и 
живет в настоящее время в Англии. Кроме того, оно использовало элементы из моих 
путешествий в Италию; улица в сновидении содержит в себе впечатления о Вероне и о 
Сиене. Более глубокий анализ приводит меня к мыслям сексуального характера; я 
вспоминаю, что обозначал намек на прекрасную страну в сновидении одной пациентки (gen 
Italien – genitalien); это стоит в то же время в связи с домом, в котором я был врачом прежде, 
чем коллега П. занял мое место, и о местоположении моего фурункула. 
В другом сновидении мне удалось подобным же образом защититься, на этот раз от 
раздражения органа чувства, раздражения, угрожавшего нарушить мой сон. Но открытие 
связи между сновидением и случайным раздражением, вызвавшим сновидение, было 
результатом счастливого стечения обстоятельств. Я проснулся однажды утром в жаркий 
летний день в тирольском городке с сознанием того, что мне снилось: папа умер. Толкование 
этого коротенького, но зрительного сновидения не удавалось мне. Я вспоминал только об 
одной точке опоры для этого сновидения: незадолго до этого в газете появилось сообщение о 
легком недомогании его святейшества. Но во время завтрака моя жена у меня спросила: 
«Слышал ли ты сегодня утром ужаснейший звон колоколов?» – Я ничего не знал о том, что я 
слышал, но я понял теперь свое сновидение. Оно было реакцией на шум со стороны моей 
потребности во сне, на шум, которым набожные тирольцы хотели меня разбудить. Я мщу им 
тем выводом, который образует содержание моего сновидения, и продолжаю спать, не 
проявляя никакого интереса к колокольному звону. 
Среди сновидений, сообщенных в предыдущих главах, можно найти несколько ярких 
примеров переработки так называемых нервных раздражении. Таким примером может 
служить сновидение о питье залпом; в нем соматическое раздражение является, 
по-видимому, единственным источником сновидения, а желание, вызванное ощущением – 
жажда – единственным мотивом его. Аналогично обстоит дело и в других простых 
сновидениях, когда соматическое сновидение само по себе способно осуществить желание. 
Сновидение больной, которая ночью срывает у себя со щеки охлаждающий аппарат, 
обнаруживает довольно необычайное реагирование осуществления желания на болезненное 
ощущение. Создается такое впечатление, что больной удалось стать на некоторое время 
анестетичной, причем она приписала свои боли другому человеку. 
Мое сновидение о трех Парках вызвано, очевидно, голодом, но оно сводит этот голод 
вплоть до потребности ребенка в материнской груди и пользуется самой невинной 

---

потребностью для прикрытия более серьезной потребности, лишенной возможности 
проявиться в таком неприкрашенном виде. В сновидении о графе Туне мы видели, каким 
образом случайная физическая потребность соединяется с наиболее сильными, но и с 
наиболее подавленными движениями души. И если в сообщаемом Гарнье случае Первый 
Консул превратил шум взорвавшейся адской машины в сновидение о битве, то тут 
чрезвычайно ясно обнаруживается стремление, ради которого душевная деятельность 
вообще интересуется во время сна ощущениями. Молодой адвокат, уснувший после обеда в 
день своего первого большого выступления, ведет себя подобно Наполеону Великому. Он 
видит некоего Г. Рейха в Гуссиятине (Hussiatyn), которого он знает по выступлению, но 
элемент Гуссиятин настойчиво повторяется в сновидении; он просыпается и слышит, что его 
жена, страдавшая бронхитом, сильно кашляет (husten). 
Сопоставим это сновидение Наполеона, обладавшего, кстати, превосходным сном, с 
другим сновидением вышеупомянутого студента, которому вслед за словами хозяйки, что 
ему пора в госпиталь, приснилось, будто он спит в госпитале, и он продолжает спать, сказав 
себе: «Раз я уже в госпитале, то мне не нужно вставать, чтобы идти туда». Последнее 
сновидение вызвано, очевидно, стремлением к удобству; спящий сознает мотив своего 
сновидения, но вместе с тем раскрывает загадку сновидения вообще. В известном смысле все 
сновидения вызваны стремлением к удобству, они служат желанию продолжить сон вместо 
того, чтобы проснуться. Сновидение – страж сна, не нарушитель его. По отношению к 
психическим моментам мы докажем правильность этого утверждения в другом месте; его же 
применимость к роли объективных внешних раздражении мы постараемся обосновать уже 
здесь. Душа либо совершенно не считается с ощущениями во время сна, если только это 
возможно по отношению к интенсивности и к сознаваемому ею значению этих раздражении, 
или же она пользуется сновидением, чтобы отрицать наличность этих раздражении, или же, 
в-третьих, будучи принуждена признать их, она старается истолковать их таким образом, 
чтобы актуальные ощущения стали составной частью желаемой и согласуемой со 
сновидением ситуации. Актуальное ощущение вплетается в сновидение и тем самым 
лишается своей реальности. Наполеон может продолжать спать, его сон нарушается лишь 
воспоминанием о канонаде под Арколе. Содержание этого сновидения рассказывается 
неодинаково в двух источниках, из которых я его знаю. 
Желание спать, проявившееся у сознательного «я» и доставляющее вместе с цензурой 
сновидения (А также с описываемой в дальнейшем «вторичной обработкой») материал для 
сновидений, должно быть учитываемо каждый раз в качестве мотива к образованию 
сновидения, и каждое удавшееся сновидение является осуществлением его. Каким образом 
это постоянное и одинаковое всегда и повсюду желание спать согласуется с другими 
желаниями, из которых сновидение осуществляет то одно, то другое, – это послужит темой 
другого исследования. В желании спать мы имеем, однако, момент, который может 
заполнить пробел теории Штрюмпеля – Вундта и разъяснить причудливость и изменчивость 
толкования внешних раздражении. Правильные толкования, на которые способна спящая 
душа, требуют активного интереса и прекращения сна; душа избирает поэтому лишь такое 
толкование, которое совместимо с повелительной цензурой желания спать. Например, это – 
соловей, а не ласточка. Ибо если это ласточка, то сон кончен – наступило утро. Из всех 
доступных толкований раздражения выбирается лишь то, которое может быть приведено в 
наиболее тесную связь с желаниями, имеющимися налицо в душе. Таким образом, все 
заранее строго обусловлено и ни в коем случае не зависит от произвола. Неправильное 
толкование – это не иллюзия, а, если угодно, лишь предлог. Но здесь следует опять-таки 
признать наличие искривления нормального психического процесса, как и при замещении 
путем передвигания в угоду цензуре сновидения. 
Если внешние и внутренние физические раздражения достаточно интенсивны для того, 
чтобы вызвать психическую реакцию, – поскольку последствиями их являются сновидения, а 
не пробуждение – они представляют собою основу для образования сновидений и твердое 
ядро в его материале, к которому подыскивается затем соответственное осуществление 

---

желания таким же образом, как и (см. выше) посредствующие представления между двумя 
психическими раздражениями. Это справедливо для некоторого числа сновидений 
постольку, поскольку в содержании их преобладает соматический элемент. В этом крайнем 
случае ради образования сновидения пробуждается даже неактуальное желание. Но 
сновидение не может изобразить ничего, кроме желания в осуществленном виде. Ему 
предстоит как бы задача решить, какое желание выбрать для того, чтобы изобразить 
осуществление его с помощью актуального ощущения. Если актуальный материал носит 
болезненный или неприятный характер, то он не может еще в силу одного этого считаться 
непригодным для образования сновидения. В распоряжении душевной жизни имеются 
желания, осуществление которых вызывает неприятные чувства; это представляется 
непонятным, но может быть объяснено наличностью двух психических инстанций и цензуры 
между ними. 
В душевной жизни, как мы уже слышали, бывают вытесненные желания, относящиеся 
к первой системе, против осуществления которых борется вторая система. Существует 
мнение, не оставленное еще и в настоящее время, что такие желания существовали и затем 
были уничтожены, но учение о вытеснении, необходимое в психоневротике, утверждает, что 
такие вытесненные желания продолжают существовать, но наряду с ними существует и 
тяготеющая над ними задержка. Мы выражаемся вполне правильно, когда говорим о 
«подавлении» таких импульсов. Мы сохраняем и пользуемся психическим приспособлением 
для того, чтобы реализовать такие подавленные желания. Когда такое подавленное желание 
осуществляется, то преодоление задержки, исходящей от второй (могущей быть осознанной) 
системы, проявляется в форме неприятного чувства. Резюмируя эту мысль: 
«когда во сне появляются ощущения неприятного характера из соматических 
источников, то работа сновидения пользуется этой констелляцией для 
осуществления какого-либо подавленного желания – причем цензура сохраняется в 
большей или меньшей степени». 
Такое положение вещей объясняет целый ряд сновидений, сопровождающихся 
страхом, между тем как другой ряд сновидений, противоречащих, по-видимому, теории 
желания, обнаруживает наличность другого механизма. Страх в сновидениях может быть 
психоневротическим; он может проистекать из психосексуальных разражений, причем сам 
он соответствует вытесненному либидо. Тогда страх этот, как и все сновидение, 
сопровождается страхом, получает значение невротического симптома, и мы стоим на пороге 
крушения тенденции осуществления желаний в сновидении. В других сновидениях 
ощущение страха дается соматическим путем (например, у легочных и сердечных больных 
при случайных затруднениях дыхания); тогда оно используется для осуществления в 
сновидении таких энергично подавленных желаний, проявление которых в сновидении по 
психическим мотивам имело бы последствием то же ощущение страха. Объединить эти, 
по-видимому, два различных случая вовсе нетрудно. Из двух психических явлений, аффекта 
и представления, тесно связанных друг с другом, одно из них, актуальное, вызывает другое 
также и в сновидении; иногда соматически обусловленный страх пробуждает подавленное 
содержание представления, иногда же пробужденное и связанное с сексуальным 
возбуждением представление вызывает появление страха. О первом случае можно сказать, 
что соматически обусловленный эффект получает психическое толкование; в другом случае 
все имеет психическую основу, но подавленное содержание представления легко заменяется 
соматическим толкованием, соответствующим ощущению страха. Трудности, возникающие 
здесь для понимания, имеют мало общего со сновидением; они проистекают из того, что мы 
этим утверждением затрагиваем проблемы появления страха и вытеснения его. 
К наиболее влиятельным раздражениям внутреннего свойства относится, несомненно, 
общее самочувствие субъекта. Оно не обусловливает содержание сновидения, но побуждает 
последнее производить выбор из материала, который служит для образования сновидения, 
приближая одну часть этого материала, соответствующую его сущности, и отодвигая 

---

другую. Кроме того, это общее самочувствие предыдущего дня тесно связано с 
психическими остатками, играющими значительную роль в сновидении; причем 
самочувствие это может сохраниться в сновидении или же оно превращается в свою 
противоположность в том случае, если оно исполнено неудовольствия. 
Когда соматические источники раздражения во время сна – иначе говоря, ощущения во 
время последнего – не обладают особою интенсивностью, то они, на мой взгляд, играют ту 
же роль в образовании сновидения, что и свежие, но индифферентные впечатления 
предыдущего дня. Я хочу этим сказать, что они привлекаются к образованию сновидений 
лишь в том случае, если способны к соединению с содержанием представлений 
психического источника; в противном же случае они не привлекаются. Они представляют 
собой дешевый, всегда имеющийся наготове материал, применяемый всякий раз, как в нем 
ощущается потребность; ценный материал, напротив, нам предписывает характер и цель 
своего применения. Это напоминает тот случай, когда, например, меценат приносит 
художнику какой-нибудь редкий камень, оникс, и поручает ему сделать из него 
художественное произведение. Величина камня, его окраска и чистота воды помогают 
решить, какой бюст или сцена должны быть сделаны из него, между тем как при обильном 
материале, например, мраморе или песчанике, первенствующую роль играет идея 
художника, складывающаяся в его уме. Лишь таким образом объясняется тот факт, что 
содержание сновидения, вызванного не выходящими за обычные пределы внутренними 
раздражениями, не повторяется во всех сновидениях и не имеется налицо в сновидении 
каждой ночи. Ранк в целом ряде работ показал, что некоторые сновидения, вызванные 
органическим раздражением и имеющие результатом пробуждение сновидящего 
(сновидения, вызванные позывом к мочеиспусканию и сопровождающиеся поллюциями), 
особенно хорошо иллюстрируют борьбу между потребностью спать и необходимостью 
отправления естественных потребностей, равно как и влияние последних на содержание 
сновидения. 
Свое мнение я постараюсь иллюстрировать примером, который вернет нас снова к 
толкованию сновидений. Однажды я старался понять, что означает ощущение связанности, 
невозможности сойти с места, неподготовленности и т. п., которые так часто снятся человеку 
и столь близко связаны со страхом. В ночь после этого мне приснилось следующее: Не 
совсем, одетый я иду из квартиры в нижнем этаже по лестнице в верхний этаж. Я 
перепрыгиваю через три ступеньки и радуюсь, что так легко могу подниматься по лестнице. 
Внезапно я вижу, что навстречу мне вниз по лестнице идет горничная. Мне становится 
стыдно, я спешу, и вдруг появляется чувство связанности, меня словно приковывают к 
ступенькам, и я не могу сойти с места. 
Анализ: Ситуация сновидения позаимствована из повседневной действительности. У 
меня в Вене две квартиры в одном доме, соединенные между собою только лестницей. В 
первом этаже у меня приемная и кабинет, а во втором этаже жилые комнаты. Когда я поздно 
вечером засиживаюсь за работой, я поднимаюсь ночью по лестнице к себе в спальню. 
Вечером накануне сновидения я действительно поднялся по лестнице не совсем одетый: я 
снял воротник, галстук и манжеты; в сновидении же это превратилось чуть ли не в полное 
неглиже, хотя и туманное (как это всегда бывает). Перепрыгивание через ступеньки – моя 
всегдашняя привычка; сновидение, впрочем, осуществляет одно из моих желаний, так как 
легкостью ходьбы по лестнице я убеждаю себя в хорошем состоянии моего сердца. Далее, 
такой способ подниматься по лестнице представляет собою резкий контраст с чувством 
связанности во второй половине сновидения. Способ этот показывает мне – это не требует 
даже доказательств, – что сновидение чрезвычайно легко представляет себе моторные 
действия во всем их совершенстве; достаточно вспомнить хотя бы о летании в сновидении! 
Лестница, по которой я поднимаюсь, не похожа, однако, на лестницу моего дома; 
сначала я ее не узнаю, и только прислуга, попадающаяся мне навстречу, показывает, где я 
нахожусь. Прислуга эта – горничная одной пожилой дамы, у которой я бываю два раза в день 
и которой я делаю инъекции; лестница в сновидении очень похожа на ту, по которой я 

---

поднимаюсь там два раза в день. 
Какое отношение имеют, однако, эта лестница и эта женщина к моему сновидению? 
Чувство стыда за небрежный туалет носит несомненно сексуальный характер; горничная, 
которая приснилась мне, гораздо старше меня, ворчлива и, безусловно, непривлекательна. В 
ответ на этот вопрос мне приходит в голову только следующее: когда я утром прихожу в этот 
дом, у меня обычно на лестнице начинается кашель и отхаркивание; мокроту я отхаркиваю 
обычно на лестницу. На последней нет ни одной плевательницы, и я придерживаюсь той 
точки зрения, что чистота лестницы может соблюдаться не за мой счет, что именно и 
побудит домовладельца скорее приобрести плевательницу. Привратница, тоже старая, 
ворчливая женщина, обладающая, однако, преувеличенным стремлением к опрятности, 
придерживается в этом отношении другой точки зрения. Она сторожит, не позволю ли я себе 
снова указанной вольности, когда она уличает меня на месте преступления, я явственно 
слышу, как она ворчит. Обычно она несколько дней после этого со мною не здоровается, 
когда мы встречаемся. Накануне сновидения привратница получила подкрепление в лице 
горничной. Я, как всегда, торопился закончить свой визит и собирался уже уходить, когда в 
передней меня остановила горничная и сказала: «Доктор, вы бы вытирали ноги, прежде чем 
входить в комнаты. Красный ковер опять в грязи от ваших сапог». Вот несомненная причина 
к появлению в моем сновидении лестницы и горничной. 
Между моими перепрыгиванием через ступени и отхаркиванием на лестнице имеется 
тесная связь. Катар горла и сердечная болезнь представляются в одинаковой степени 
наказанием за порок курения, относительно которого я слышу аналогичные упреки от моей 
супруги; в одном доме со мной так же мало любезны, как и в другом; сновидение сгустило 
их в один образ. 
Дальнейшее же толкование этого сновидения я должен отложить до установления 
общих оснований, вызывающих типические сновидения о небрежной одежде. Замечу только, 
как предварительный результат сообщенного сновидения, что ощущение связанности в 
сновидении появляется каждый раз, когда какая-либо ассоциация испытывает в нем 
необходимость. Особое состояние моей подвижности во сне не может быть причиной этого 
содержания сновидения, так как за момент до этого мне ведь снилось, что я с легкостью 
перепрыгиваю через ступеньки.