Закона и свободный рынок Слуги закона «Капитализм»

Предисловие ко второму изданию
Многое из того, что содержится в этой книге, было сформулировано мной до начала Второй мировой войны, но 
окончательное решение написать ее я принял в марте 1938 года — в день, когда я услышал о гитлеровском 
вторжении в Австрию. Работа над ней была завершена только в 1943 году, и тот факт, что большая ее часть была 
написана в те суровые годы, когда исход войны еще не был предрешен, может объяснить, отчего многие из 
содержащихся в ней критических суждений кажутся мне сегодня более эмоциональными и резкими, чем хотелось 
бы. То время, однако, не было временем для плетения словесных кружев — или, по крайней мере, так мне тогда 
казалось. Ни о войне, ни о каких-либо других современных событиях в книге открыто не упоминается, однако она 
представляет собой попытку понять эти события и их подоплеку, а также поднять некоторые вопросы, которые 
могли возникнуть после успешного завершения войны. Предчувствуя, что основной проблемой в этой ситуации 
станет марксизм, я уделил ему достаточно много внимания.
Глядя из мрака современной международной ситуации, может показаться, что предпринятая в книге критика 
марксизма — главная ее задача. Эта точка зрения до некоторой степени верна и, возможно, даже неизбежна, 
хотя цели книги гораздо шире. Марксизм в данной книге выступает только как эпизод, как одна из многих ошибок, 
сделанных нами в непрерывной и опасной борьбе за лучший и более свободный мир.
Нет ничего удивительного в том, что в то время, как одни упрекали меня за то, что я слишком суров в своих 
оценках Маркса, другие противопоставляли мою снисходительность к нему ярости моих атак на Платона. Однако 
и до сих пор я чувствую потребность взглянуть на Платона чрезвычайно критически — хотя бы потому, что 
всеобщее обожание «божественного философа» действительно имеет реальное основание в гигантских 
масштабах его интеллектуальных достижений. Маркс же, напротив, часто подвергался критике по личностным и 
моральным основаниям, поэтому мне казалось, что суровую рациональную критику его теорий следует сочетать с 
сочувственным пониманием их поразительной моральной и интеллектуальной привлекательности. Я полагал — 
не знаю, справедливо или нет — что моя критика Маркса достаточно сокрушительна и что поэтому я могу 
7

---

позволить
себе говорить и о действительных достижениях Маркса, а при оценке его намерений руководствоваться 
благожелательным сомнением. Во всяком случае, совершенно очевидно, что для успешной борьбы с 
противником следует попытаться оценить его силу. (В 1965 году я сделал еще одно замечание по этому поводу, 
которое поместил в «Дополнении II» ко второму тому книги.)
Работа ни над одной книгой никогда не может считаться полностью завершенной. Работая над книгой, мы так 
много постигаем, что момент ее завершения нам всегда кажется преждевременным. Моя критика Платона и 
Маркса в этом отношении не отличалась от написания любой другой книги. Однако большинство моих 
позитивных предложений и, прежде всего, чувство мощного оптимизма, которым проникнута вся книга, по мере 
прошествия послевоенных лет все более и более казались мне наивными. Мой собственный голос начинал 
звучать для меня как бы из далекого прошлого — подобно голосу оптимистически настроенных социальных 
реформаторов восемнадцатого или даже семнадцатого столетий.
Однако мое состояние депрессии прошло — главным образом, после посещения Соединенных Штатов 
Америки, и теперь я рад, что, внося исправления в книгу, я ограничился только добавлением нового материала и 
выправлением содержательных и стилистических ошибок, удержавшись от искушения снизить ее пафос. 
Подчеркну, что вопреки положению, в котором находится современный мир, я по-прежнему чувствую себя 
оптимистом.
В настоящее время я вижу яснее, чем когда-либо прежде, что даже величайшие наши неприятности 
проистекают из чего-то столь же вдохновляющего, сколь и опасного, а именно — из нашего сильного желания 
улучшить участь современников. Действительно, ведь эти неприятности являются побочным продуктом того, что 
было в истории, возможно, величайшей из всех моральных и духовных революций, — я имею в виду социальное 
движение, начавшееся три века назад. Это движение было стремлением огромного множества безвестных людей 
освободить себя и свой разум от власти авторитетов и предрассудков. Оно являлось попыткой построить 
открытое общество, отвергающее абсолютный авторитет традиционного и одновременно пытающееся установить 
и поддержать традиции — старые или новые, которые соответствовали бы стандартам свободы, гуманности и 
рационального критицизма. Это движение провозглашало нежелание сидеть сложа руки, переложив всю 
ответственность за управление миром на долю человеческих или сверхчеловеческих авторитетов, и выражало 
готовность взять на себя часть груза ответственности за те страдания, которых можно было бы избежать, 
стремясь в конечном итоге к тому, чтобы их вообще не было. Эта революция вызвала к жизни поразительно 
мощные разрушительные силы, но эти силы все еще можно обуздать.
1950