Особенности восприятия лирики а. Ахматовы через художественные образы

1.2 Анна Андреевна Ахматова и Александр Александрович Блок
Анне Ахматовой "после смерти А. Блока, бесспорно, принадлежит первое место среди русских поэтов". Так писал в 1922 г. на страницах центральной "Правды" (4 июля, № 145) в своем обширном обзоре современной русской советской поэзии Н. Осинский (Оболенский), активный участник Октябрьской революции, позднее - академик.
Первые встречи Блока с Ахматовой отразились в его дневнике 1911 г. Они встречаются у Городецких 20 октября этого года. Блок отмечает присутствие "молодежи" - Анны Ахматовой с Н. С. Гумилевым, поэтессы Е. Ю. Кузьминой-Караваевой (в свои последние годы прославившейся в Париже как "мать Мария" активным участием в движении Сопротивления и героической смертью в фашистском лагере уничтожения). "Безалаберный и милый вечер, - записывает Блок. - Было весело и просто. С молодыми добреешь" [2,180].
Вскоре после этого, 7 ноября, они встречаются еще раз у Вячеслава Иванова, на "башне": "...А. Ахматова (читала стихи, уже волнуя меня: стихи, чем дальше, тем лучше)". Это свидетельство очень примечательно: оно найдет подтверждение в ряде последующих отзывов Блока о стихах начинающей поэтессы. Через два года, по рассказу Ахматовой, она была на квартире Блока, на Офицерской улице (ныне улица Декабристов) "в одно из последних воскресений тринадцатого года" (16 декабря) - "единственный раз", когда она была в гостях у поэта: "... я принесла Блоку его книги, чтобы он их надписал. На каждой он написал просто: "Ахматовой - Блок"…А на третьем томе поэт написал посвященный мне мадригал: "Красота страшна, вам скажут" [9,34].
У меня никогда не было испанской шали, в которой я там изображена, но в это время Блок бредил Кармен и испанизировал и меня". Цикл стихотворений Блока "Кармен" (март 1914 г.) посвящен Любови Александровне Дельмас, прославленной исполнительнице роли Кармен, которой в то время "бредил" Блок. Слова Ахматовой подчеркивают эту полную поглощенность Блока своим чувством к Дельмас, тогда как "мадригал" имеет оттенок значения светского стихотворного комплимента. Ахматова развивает далее эту мысль: "Я и красной розы, разумеется, никогда в волосах не носила. Не случайно это стихотворение написано испанской строфой романсеро. И в последнюю нашу встречу за кулисами Большого Драматического театра весной 1921 года Блок подошел и спросил меня: "А где испанская шаль?". Это последние слова, которые я слышала от него". О предстоящем приходе Ахматовой и ее просьбе надписать книги Блок, очевидно, был предупрежден поэтессой заранее. Свой "мадригал", как показывают черновики, опубликованные В. Н. Орловым, он писал накануне и не сразу нашел его форму [2,182]. Сохранившиеся наброски представляют опыты, варьирующие в разных стихотворных размерах основную тему - таинственного и противоречивого обаяния женской красоты:
Прислушиваясь с равнодушьем жадным.
Так равнодушно и так жадно
Внимательно и, вместе, равнодушно
Вы внемлете...
Но не так я проста, и не так я сложна.
Чтоб забыть, что... дана.
Знаю, многие люди твердить Вам должны,
Что Вы странно красивы и странно нежны.
Кругом твердят: "Вы - демон, Вы - красивы".
И Вы, покорная молве,
Шаль желтую накинете лениво,
Цветок на голове [5, 207].
Ответ Ахматовой, написанный в том же "размере романсеро", в сущности, не является ответом в прямом смысле на тему, заданную Блоком, но в форме описания их встречи дается портрет хозяина дома, поэта, параллельный портрету молодой поэтессы в стихотворении Блока [9,35]. При этом очень характерен контраст художественных методов: романтическую испанскую экзотику Блока Ахматова в своей манере заменила реалистической картиной русской зимы:
Я пришла к поэту в гости.
Ровно полдень. Воскресенье.
Тихо в комнате просторной,
А за окнами мороз.
И малиновое солнце
Над лохматым сизым дымом...
Как хозяин молчаливый
Ясно смотрит на меня!
Но запомнится беседа,
Дымный полдень, воскресенье
В доме сером и высоком
У морских ворот Невы [5, c.110].
На этом фоне, тоже реалистический, с глубокой перспективой недоговоренного чувства:
Как хозяин молчаливый
Ясно смотрит на меня!
У него глаза такие,
Что запомнить каждый должен,
Мне же лучше, осторожной,
В них и вовсе не глядеть [5, 110].
В конце снова возвращается зимний пейзаж, обогащенный психологическим содержанием предшествующего рассказа:
Но запомнится беседа,
Дымный полдень, воскресенье
В доме сером и высоком.
У морских ворот Невы [5, 110].
.Пора забыть верблюжий этот гам
И белый дом на улице Жуковской.
Пора, пора к березам и грибам,
К широкой осени московской.
Там все теперь сияет, все в росе,
И небо забирается высоко,
И помнит Рогачевское шоссе
Разбойный посвист молодого Блока [5, 112].
2.И в памяти черной пошарив, найдешь
До самого локтя перчатки,
И ночь <#"justify">3. Он прав - опять фонарь, аптека,
Нева, безмолвие, гранит...
Как памятник началу века,
Там этот человек стоит -
Когда он Пушкинскому Дому,
Прощаясь, помахал рукой
И принял смертную истому [5, 112] .
Необходимо подчеркнуть, что блоковский текст Ахматовой начал складываться до того времени, как личные отношения поэтов стали особеннозначимыми, и не распался бесследно, когда эти отношения утратили свое прежнее значение и даже, когда умер Блок. Уже в одиночестве, до самого конца своей жизни, Ахматова продолжала вести свою партию, диалогизируя ее и тем самым претворяя факты обычного мира в элементы поэтического текста. Из убеждения в том, что этот диалог есть бывшая реальность, следует признание наличия блоковского текста в поэзии Ахматовой и признание возможности на основании этого текста реконструировать поэтическую биографию, которая оказывается то шире, то уже, но всегда глубже, чем так называемая интимная биография [2, 183]. Явные, тайные и даже мнимые переклички между поэтическими текстами Ахматовой и Блока создавали эту основу, на которой возникла, а, возникнув, доказывалась легенда о романе, в которой сознание читателя соединило образы обоих поэтов-мифов серебряного века русской поэзии по тем же, в сущности, законам, что управляют порождением сюжета в любом фольклорном тексте. Даже если эти переклички и их интерпретации не свидетельствуют ни о чем другом и лишь оформляют сферу легендарного, то и в этом случае они исключительно важны как любопытная страница совместного читательского восприятия двух поэтов. Глубинное отношение Ахматовой к творчеству Блока проявилось не в ее воспоминаниях, а в ее поэзии, во всей ее художественной системе [9, 34]. По своему духу и поэтике Ахматова, особенно в ранний период, была далека от Блока и шла собственным путем.
Можно сделать вывод о том, что поэзию Ахматовой соединяла с поэзией Блока не столь явная преемственность, творческая эстафета, сколько диалектическая связь - зависимость, проявляющаяся в отталкивании и преодолении. Однако важным свидетельством о восприятии Ахматовой Блока в разные периоды ее жизни является также прямое содержание ее стихотворений, относящихся к поэту.