Никколо Макьявелли Государь (сборник)

Глава XXIX
О том, что в пороках народов повинны государи
Пусть государи не сердятся на грехи управляемых ими народов, ибо эти прегрешения бывают вызваны их собственной нерадивостью и такими же точно пороками. Кто обратится к народам, в наше время прославившимся разбоем и тому подобным, тот увидит, что это на совести их правителей, отличавшихся такими же наклонностями. Пока папа Александр VI не извел в Романье правивших ею сеньоров, она изобиловала всеми видами злодейств, и на каждом шагу там из-за пустяка совершались чудовищные убийства и грабежи. И происходили они из-за дурных свойств этих государей, а не вследствие дурных наклонностей человеческой природы, как они говорили. И дети правителей, будучи бедными и желая жить на широкую ногу, были вынуждены заниматься разбоем и всеми видами вымогательства. Наряду с прочими бесчестными приемами, к которым эти правители прибегали, они издавали законы, запрещающие те или иные деяния, а затем сами подавали пример их несоблюдения, но никого не наказывали до тех пор, пока в подобные проступки не оказывалось втянуто множество людей. Тогда они обращались к наказаниям, не ради соблюдения закона, а из алчности, для получения штрафа. От этого возникало множество беспорядков, прежде всего разорение жителей, которые не могли поправить свои дела, и те, кто от этого страдал, вымещали свои беды на более слабых. Так одно зло вытекало из другого, а причиной всему был государь. Справедливость этого показывает Тит Ливий, повествуя о том, как римские послы, которые везли в дар Аполлону часть трофеев, захваченных у вейентов, попали к липарийским пиратам близ Сицилии и были отвезены на остров, но когда вождь этого племени Тимасифей узнал, что это за дар, откуда он происходит и кем он послан, он повел себя как римлянин, хотя и был липарийцем, и объяснил народу, каким нечестием было бы отнять подобный подарок. С одобрения всех своих соплеменников он отпустил послов, ничего у них не взяв. Историк по этому поводу говорит следующее: «Timasitheus mutitudinem religione implevit, quae semper regenti est similis» [81] . Лоренцо Медичи, подтверждая эту мысль, говорит:
Что государь творит, творить все рады,
Ведь на него обращены все взгляды.
Глава XXX
Гражданин, желающий получить полномочия для полезных дел на благо республики, должен прежде устранить поводы для зависти; и еще о том, как приготовить город к обороне в ожидании врага
Когда римский Сенат узнал, что вся Тоскана набирает солдат для похода против Рима, а бывшие союзники римского народа, латины и герники, соединились с его заклятыми врагами – вольсками, он был очень обеспокоен грозящей войной. Камилл, который в это время был трибуном с консульской властью, посчитал, что можно обойтись без назначения диктатора, если другие трибуны, его сотоварищи, уступят ему должность командующего войсками. Названные трибуны охотно на это согласились: «Nec quicquam (говорит Тит Ливий) de maiestate sua detractum credebant, quod maiestati eius concessissent» [82] . После этого Камилл, приняв по уговору командование, приказал набрать три войска. Во главе первого он сам собирался выступить против тосканцев. Командовать вторым он назначил Квинта Сервилия, который должен был находиться в окрестностях Рима, чтоб отразить латинов и герников, если те отважатся выступить. Начальником третьего войска он поставил Люция Квинкция, солдаты которого при всех непредвиденных обстоятельствах должны были охранять Рим, городские ворота и курию. Кроме того, Камилл велел одному из своих коллег, Горацию, запастись хлебом, оружием и всем прочим, что может понадобиться в военное время. Другому своему коллеге, Корнелию, он поручил Сенат и общественные дела, чтобы тот занимался повседневно возникающими нуждами. Таким образом, все трибуны в это время были готовы командовать и подчиняться ради спасения родины. В этом рассказе примечательно, на что способен мудрый и достойный человек и сколько добра он может принести, действуя на пользу своему отечеству, если с помощью своей доблести и добронравия сумеет избежать зависти, каковая зачастую препятствует благим начинаниям и не позволяет людям добиться той власти, которая необходима для ведения важных дел. Зависть устраняется двумя путями: либо вследствие каких-то бедственных и тяжелых обстоятельств, когда всякий подвергающийся риску забывает о своем тщеславии и добровольно подчиняется доблестному человеку, в котором надеется найти спасение, как произошло и с Камиллом. Он многократно проявил свои выдающиеся качества, три раза был диктатором и всегда использовал эту власть не для собственной выгоды, а для общественной пользы, поэтому никто не боялся его возвышения, а поскольку Камилл был столь велик и так почитаем, люди не считали зазорным быть у него в подчинении (почему Тит Ливий и говорит приведенные мудрые слова «Они не думали…» и т. д.). Второй способ устранения зависти связан с насильственной или естественной смертью твоих соперников в обретении власти и величия; в противном случае, если ты будешь удачливее их, они никогда не успокоятся и не примирятся с тобой. И если эти люди выросли в испорченном городе и не получили мало-мальски сносного воспитания, ничто не заставит их одуматься, и для удовлетворения своих гнусных желаний и прихотей они будут рады быть свидетелями гибели отечества. Преодолеть такую ненависть способна только смерть питающих это чувство, и если фортуна будет столь благосклонна к доблестному человеку, что его противники умрут своей смертью, он без помех сможет покрыть себя славой, ибо доказательства его доблести никого не обидят. Но если ему в этом не повезет, то придется подумать о том, как избавиться от них, и прежде чем затевать что-либо, нужно справиться с этой трудностью. Кто читает Библию с пониманием, тот убедится, что Моисей, желая насадить свои законы и установления, был вынужден перебить бесчисленное множество людей, которые противились его намерениям не от чего иного, как от зависти. Необходимость этого прекрасно сознавал брат Джироламо Савонарола, как сознавал ее и Пьеро Содерини, гонфалоньер Флоренции. Первый не мог совладать с нею, не располагая для этого достаточной властью (ведь он был монахом), а также вследствие недопонимания своих сторонников, у которых на это хватило бы власти. Поэтому не его вина в том, что он не удержался; его проповеди полны обвинений мудрецов мира сего и выпадов против них; так он называл своих завистников и противившихся его велениям. Второй из упомянутых правителей надеялся, что со временем, благодаря его добросердечию, удачливости, расточаемым им благодеяниям, зависть утихнет. Находясь в цветущем возрасте и приобретая все новое расположение своими поступками, он рассчитывал одолеть множество своих противников, завидовавших ему, избегая насилия, раздоров и беспорядков. Но он не знал, что время не ждет, что добросердечие не всесильно, фортуна капризна, а злодейство не насыщается никакими дарами. Итак, оба этих мужа потерпели крах, и причиной его было не что иное, как невозможность или неумение справиться с завистью.
Примечательны еще порядки, установленные Камиллом для спасения Рима внутри и вне города. Поистине не без причины хорошие историки, как и рассматриваемый нами, подробно и во всех деталях описывают отдельные происшествия, чтобы потомки могли научиться, каким образом справиться с подобными обстоятельствами. По этому поводу следует заметить, что беспорядочная и стихийная оборона – самое пустое и опасное дело. Это можно видеть на примере третьего войска, которое было набрано Камиллом, чтобы оставить его в Риме на страже города. Многие и тогда и теперь посчитали бы эту меру излишней, поскольку римский народ сам по себе привязан к оружию и воинствен, а потому достаточно было бы вооружить его в случае необходимости и не объявлять специального набора. Но Камилл, как поступил бы любой мудрый человек на его месте, принял другое решение, ибо толпе нельзя доверить оружие, не придав ей определенной организации и не поставив определенные условия. Так что этот пример подсказывает защитнику города, что он ни в коем случае не должен допускать толпу вооружаться самовольно, а сперва ему следует отобрать и зачислить в свои списки тех, кого он сочтет нужным, чтобы они подчинялись ему, знали, где им собираться и куда выступать. Всех же прочих нужно отправить по домам, чтобы они охраняли свои жилища. Те, кто будет так действовать в осажденном городе, легко смогут его защитить, в противном случае они отступят от данного Камиллом образца и потерпят поражение.
Глава XXXI
Могущественные республики и выдающиеся люди при всех обстоятельствах сохраняют одинаковое спокойствие духа и одинаковое достоинство
Среди прочих замечательных деяний и речений, которые наш историк приписывает Камиллу, чтобы показать, каким следует быть выдающемуся человеку, он приводит следующие его слова: «Nec mihi dictatura animos fecit, nec exilium ademit» [83] . Отсюда видно, что великие люди при всех поворотах судьбы остаются самими собой, и если она то возвышает, то уничижает их, сами они не изменяются и сохраняют твердость духа, столь неотъемлемую от их образа жизни, что, судя по каждому из них, фортуна над ними не властна. Иначе ведут себя люди слабохарактерные; в случае удачи они впадают в тщеславие и упиваются ею, относя все свои успехи на счет собственной доблести, которой у них никогда не бывало. Такая черта делает их несносными и ненавистными окружающим, а это зачастую ведет потом к внезапной перемене судьбы, и, оказавшись перед ней лицом к лицу, они тотчас впадают в другую крайность и становятся жалкими и презираемыми. Вследствие этого государи такого рода в трудных обстоятельствах чаще думают о спасении, чем о защите, потому что в свое время они плохо распорядились благосклонностью судьбы и не приготовились к обороне.
Такие же пороки и добродетели, о которых я рассказываю применительно к отдельному человеку, бывают и у республик, примером чего могут служить римляне и венецианцы. Первых не смогли согнуть никакие удары судьбы, и никакие ее благодеяния не сделали их заносчивыми, о чем можно хорошо судить по поражению, которое они потерпели при Каннах, и победе, одержанной ими над Антиохом. Хотя упомянутое поражение было тяжелейшим, ибо они были разгромлены в третий раз, римляне не пали духом и собрали новое войско; они не стали вопреки своим обычаям выкупать пленных и не запросили у Ганнибала или Карфагена мира, но, не думая о подобных унижениях, обратили свои помыслы к войне, для чего по недостатку мужчин вооружили своих стариков и рабов. Когда об этом узнал карфагенянин Ганнон, как мы уже говорили выше, он объяснил своему Сенату, сколь мало пользы будет от победы при Каннах. Отсюда видно, что трудные времена не устрашили римлян и не сделали их покорными. С другой стороны, благоприятные обстоятельства не пробуждали у них высокомерия, ибо, когда Антиох отправил к Сципиону посольство с предложениями мира, еще до начала сражения, в котором сирийцы были разгромлены, Сципион согласился на мир при выполнении определенных условий, в силу которых Антиох должен был вернуться в Сирию, а прочее оставить на усмотрение римского народа. Антиох отказался и вступил в бой, но, проиграв его, снова отправил послов Сципиону, поручив им принять все условия победителя. Однако Сципион повторил те же требования, что были выставлены им перед битвой, добавив следующие слова: «Quod Romani, si vincuntur, non minuuntur animis; nec, si vincunt, insolescere solent» [84] .
Противоположным образом вели себя венецианцы, которые в пору успеха, думая, что достигли его благодаря своей мнимой доблести, дошли до такой дерзости, что называли французского короля сыном святого Марка, ни во что не ставили Церковь, решили, что в Италии им будет тесно, и задумали образовать империю наподобие Римской. Потом, когда удача от них отвернулась и они были наполовину разгромлены при Вайла французским королем, они не только потеряли все свои владения, взбунтовавшиеся против них, но и добрую часть отдали папе и испанскому королю из-за своего малодушия и трусости. Они стали пресмыкаться перед императором, отправив к нему послов с предложением платить дань, писали папе письма с выражением рабской покорности, пытаясь его разжалобить. Все эти несчастья свалились на них за четыре дня, после сомнительного поражения, ведь, отступая, их войско оказывало сопротивление и было рассеяно только наполовину, так что один из провведиторов спасся и прибыл в Верону с двадцатью пятью тысячами пеших и конных солдат. Таким образом, если бы Венеция и ее порядки хоть немного отличались доблестью, венецианцам было бы легко прийти в себя и встретить фортуну с открытым забралом, и тогда они смогли бы одержать победу или проиграть со славой, чтобы заключить мир на более почетных условиях. Но малодушие венецианцев, вызванное непригодностью их обычаев для ведения войны, лишило их одновременно и владений, и присутствия духа. Так неизбежно случится со всяким, кто будет поступать как они. Ведь заносчивым в случае успеха и малодушным при неудаче делают тебя твой образ действий и воспитание, полученное тобой с малых лет: если оно было пустым и поверхностным, то и ты будешь таким же; если другим, то и ты будешь обладать другими качествами; снабдив тебя глубоким знанием света, правильное воспитание заставит тебя меньше дорожить благом и меньше огорчаться злом. И если это можно сказать об одном человеке, то это же можно отнести и ко множеству людей, живущих в одной и той же республике: степень их совершенства зависит от присущего ей образа жизни.
И хотя уже было говорено, что основанием всех государств является хорошая армия и что при отсутствии таковой невозможно ввести хорошие законы и вообще что-нибудь полезное, мне кажется нелишним повторить это, ибо, читая историю Ливия, на каждом шагу отмечаешь эту необходимость и видишь, что армия не может быть боеспособной, если она не обучена, и что ее невозможно обучить, если она не состоит из твоих подданных. Ведь войны не могут длиться беспрерывно, поэтому следует готовить войско в мирное время, а содержать его для таких упражнений будет тебе не по карману, только если оно не состоит из подданных. Камилл, как мы уже говорили, отправился с войском против тосканцев, и едва его солдаты увидели огромное вражеское войско, на них напал страх, и им показалось, что силы слишком неравны, чтобы они смогли выдержать напор врага. Когда до Камилла дошел слух об этих дурных настроениях в лагере, он появился среди солдат и, заговаривая то с теми, то с другими, обошел лагерь, чтобы приободрить их. В последний момент, не отдавая никаких иных распоряжений, он сказал: «Quod quisque didicit, aut consuevit, faciet» [85] . Кто хорошенько вникнет в эти обстоятельства и в слова, сказанные Камиллом для воодушевления солдат на битву с врагом, тот увидит, что ничего подобного нельзя было сказать и скомандовать войску, которое не имело уже боевой выучки и в мирное, и в военное время. Ведь ни один командир не может полагаться на солдат, которые ничего не умеют, и ожидать, что от них будет какой-нибудь толк; будь то даже новый Ганнибал, поражение ему обеспечено. Во время сражения полководец не может находиться повсюду, и если он не расставил везде заранее людей, следующих его указаниям и знакомых с его образом действий и намерениями, то он неизбежно будет разгромлен. Итак, если какой-либо город будет защищен и устроен наподобие Рима, так что его гражданам и по отдельности, и всем вместе придется всякий день сталкиваться с испытаниями своей доблести и силы фортуны, они всегда и при всех обстоятельствах будут сохранять присутствие духа и достоинство. Но если они разоружатся и станут рассчитывать только на поддержку судьбы, а не на собственную доблесть, их участь будет зависеть от ее прихотей, и они проявят себя не лучше, чем это сделали венецианцы.