|
***
Миновал год. Я почти позабыл о больших надеждах, круживших мне
голову в день отъезда из Киева, как вдруг – довольно-таки неожиданно –
получил рождественскую открытку от Игоря, к которой прилагалось
письмо от академика Ромоданова с просьбой принять Игоря в Лондоне и
показать ему достижения современной нейрохирургии.
То, что началось для меня как обычный туризм, превратилось в нечто
более
серьезное,
когда
Игорь
столкнулся
с
недовольством
и
сопротивлением со стороны достопочтенного руководства украинского
здравоохранения.
Вернувшись домой после трехмесячного визита в Лондон, Игорь
узнал, что академика Ромоданова не стало. Вместо того чтобы поскорее
найти нового покровителя (обязательное условие жизни в украинском
обществе, также известное как «крыша»), Игорь принялся публично
заявлять, что украинская нейрохирургия находится в зародышевом
состоянии и что нужно произвести в ней революцию. Ситуация
осложнялась тем, что за место покойного академика Ромоданова
разыгралась
нешуточная
борьба.
Эта
должность
подразумевала
существенные привилегии, такие как большая квартира и автомобиль с
личным шофером. Начальник Игоря тоже метил на этот пост, но его шансы
таяли на глазах из-за дерзости Игоря.
Следующие несколько лет оказались для Игоря по-настоящему
непростыми: ему пришлось постоянно биться за право преобразовать
подконтрольное ему отделение в соответствии с западными стандартами.
Последовал ряд официальных отказов и выговоров, расследований и даже
телефонных звонков с угрозами. Какое-то время Игорь каждую ночь спал в
новой комнате. Как он со всем справился, я даже представить не могу.
Я осознал, что мое наивное желание помочь Игорю не столько решило
его проблемы, сколько привело к появлению новых трудностей. Однако я
не мог позволить себе бросить Игоря на произвол судьбы. Так что каждый
раз, когда «недоброжелатели», как он их называл, пытались его прижучить:
закрыть его отделение или уволить его подчиненных, – я делал все, что
было в моих силах, чтобы помочь. Хотя, стоит признать, с весьма
приличного, безопасного расстояния. Если же я и ездил в Киев, то всегда
знал, что смогу вернуться домой, какими бы неприятными ни были мои
стычки с высокопоставленными местными чиновниками. С помощью
Игоря я писал статьи в украинские газеты и даже давал пресс-
конференции. Я привез в Киев всевозможное, пусть и неоднократно
использовавшееся ранее, медицинское оборудование. Я брал с собой в
Лондон ординаторов Игоря, чтобы поделиться с ними опытом. Я выполнял
операции на головном мозге, которые никогда прежде на Украине не
проводились. Оглядываясь назад – на ужасные условия проведения
операций и непримиримую враждебность чиновников от медицины, – я
воспринимаю то, что творил тогда, как нечто граничащее с безумием. Мне
определенно было не занимать самоуверенности и независимости, которых
в будущем предстояло лишиться.
Кстати, несмотря на неблагоприятное начало операции при невралгии
тройничного нерва и мою постыдную панику, все закончилось
грандиозным успехом. На следующий день украинские телезрители
увидели репортаж, в котором говорилось, что женщина впервые за многие
годы перестала мучиться от сильнейших болей. Я отправился самолетом в
западную Польшу, чтобы забрать машину, которую оставил у друга. К нему
домой я привез микроскоп, который нужен был для операции, а Игорь, в
свою очередь, приехал в Польшу с Украины на старом грузовичке, чтобы
захватить меня вместе с оборудованием.
По дороге в аэропорт мы сделали крюк, чтобы заехать на
Бессарабский рынок, расположенный в центре Киева. Бессарабский рынок
– это киевский аналог лондонского Ковент-Гардена или парижского Ле-
Аль: огромное округлое здание XIX века с крышей из стекла с чугунными
перекрытиями. Внизу разместился рынок с весьма энергичными, но
дружелюбными женщинами в ярких платках, которые торговали фруктами,
овощами и соленьями. Был здесь и цветочный отдел (украинцы дарят друг
другу цветы по любому поводу), и мясной ряд с целыми поросячьими
головами, горами свежего мяса и разделанными свиными тушами,
свисающими с крюков, словно брюки. Этому месту была присуща типично
украинская
красота
–
несовершенная
и
неряшливо-грубая,
но
непосредственная, которая начала постепенно исчезать с появлением
современных супермаркетов. Игорь объяснил, что единственная причина,
по которой Бессарабский рынок еще не закрыли, заключается в том, что он
превратился в аттракцион для туристов. Внезапно Игорь оживился и
устремился к одной из палаток с рыбой.
– Большая редкость! – Он указал пальцем на трех длинных копченых
угрей, лежавших за стеклом.
Он купил одного из них и преподнес мне в качестве подарка. Запашок
был тот еще.
– Такое не каждый день увидишь, – заявил Игорь с гордостью. – Они
ведь внесены в Красную книгу!
– Что еще за Красная книга?
– Книга с перечнем животных, оказавшихся на грани вымирания.
Угрей больше нигде нет. Повезло, что вам достался один из них, – сказал
он, довольный собой.
– Но, Игорь, что, если это последний украинский угорь? – Я
рассматривал длинное и некогда прекрасное творение природы, которое
плавало, блистая великолепием, в далекой украинской речке, а теперь
мертвое и копченое лежит в полиэтиленовом пакете с надписью
«Джорджио Армани».
Взяв пакет из рук Игоря, я послушно положил к себе в чемодан.
Несколько дней спустя, вернувшись в Лондон, я выбросил копченого
угря в сад на заднем дворе, так как не мог заставить себя съесть его и
рассчитывал, что бродячей лисе, которую частенько видел по утрам, он
придется по вкусу. Угорь пропал уже на следующий день, но позже я с
грустью обнаружил его чуть дальше в кустах: даже лиса отказалась от
такого угощения. Мне не осталось ничего другого, кроме как выкопать яму
и похоронить несчастное животное – последнего украинского угря – в
разросшейся цветочной клумбе на краю сада.
Do'stlaringiz bilan baham: |
