Не навреди

20. Гибрис
высокомерие или самонадеянность; (в древнегреческой культуре)
чрезмерная гордыня или вызов богам, влекущие за собой их гнев
Утром перед работой я заехал в Уимблдон, чтобы купить в магазине
«Маркс и Спенсер» гору фруктов и шоколадных конфет для персонала
операционной. Я перебрал свою музыкальную коллекцию и выбрал
достаточно дисков для того, чтобы хватило как минимум на весь день и
хотя бы на часть ночи: операция предстояла продолжительная. Старшим
врачом я стал всего четыре года назад, но уже приобрел довольно большой
клинический опыт – больше, чем у любого другого известного мне
нейрохирурга. Пациентом был школьный учитель хорошо за пятьдесят –
человек высокий, слегка сутулый, ходивший с тростью и носивший очки.
Его осмотрел невролог, затем назначивший проведение томографии, после
чего пациента направили ко мне. Тогда мы еще работали в старой
больнице, и я принимал его в кабинете, из окон которого виднелась
березовая рощица. Иной раз я ловил на себе задумчивый взгляд одной из
местных лисиц, пробегавших мимо по своим делам. Пациент пришел
вместе с женой и сыном. Я усадил всех троих возле письменного стола,
взял снимки, которые мужчина принес с собой, и поместил в негатоскоп,
висевший на стене. До эры компьютеров оставалось еще далеко.
Я заранее знал, что увижу на снимках, тем не менее размер опухоли,
растущей от основания черепа, поразил меня. Весь мозговой ствол и все
черепные нервы – нервы, отвечающие за слух и движение, за
чувствительность в области лица, за глотательный рефлекс и речь, –
оказались растянуты зловещей горбообразной массой. Это была
исключительно крупная петрокливальная менингиома. Раньше я видел
опухоли такого размера только на картинках в учебниках. Впоследствии я
столкнулся со множеством подобных случаев на Украине, когда со всей
страны ко мне приезжали пациенты с ужасающими опухолями, чтобы
услышать мое мнение. Пока же я разрывался между нетерпением и
тревогой.
Я сел за стол и спросил:
– Что вам уже рассказали?
– Невролог сказал, что опухоль доброкачественная и что вам решать,
нужно ее удалять или нет.

---

– Что ж, она определенно доброкачественная, но вместе с тем очень
большая. Впрочем, такие опухоли растут крайне медленно, и можно с
уверенностью сказать, что у вас она появилась много лет назад. Что
заставило вас сделать томограмму?
Как выяснилось, он начал замечать, что в последние годы походка
сделалась неустойчивой, а кроме того, возникли проблемы со слухом в
левом ухе.
– Но что произойдет, если ее оставить? – спросил сын пациента.
Я ответил, тщательно подбирая слова, что она продолжит постепенно
расти, а состояние больного будет медленно, но верно ухудшаться.
– Я уже решил, что выйду на пенсию досрочно по состоянию
здоровья, – поделился пациент своими планами.
Я сказал, что операция сопряжена с определенным риском.
– Какого рода? – встревоженно спросил сын.
Я объяснил, что риск весьма серьезный. Вблизи от опухоли
располагалось
столько
всевозможных
мозговых
структур,
что
потенциальные неблагоприятные последствия операции варьировались от
глухоты и паралича лицевых мышц до обширного инсульта и смерти. Я
описал, что представляет собой операция.
Какое-то время все трое сохраняли гробовое молчание.
– Я связывался с профессором Б. из Штатов, – наконец сообщил сын
пациента. – Он сказал, что оперировать нужно и что он может взяться за
это.
Я не знал, что ответить. Я только начинал карьеру старшего врача и
прекрасно понимал, что есть немало других, гораздо более опытных коллег.
В те годы я испытывал благоговейный трепет перед именитыми
нейрохирургами международного уровня, которые читают основные
доклады на конференциях, представляя опухоли вроде той, что развилась у
сидевшего передо мной мужчины, и демонстрируя, каких потрясающих
результатов – намного превосходивших все, чего успел добиться я, – им
удалось достичь.
– Но придется заплатить сто тысяч долларов, – добавила жена
пациента. – Мы не можем позволить себе такую сумму.
Сын посмотрел на меня с некоторым смущением:
– Нам сказали, что профессор М. – лучший нейрохирург в стране. И
мы попробуем узнать его мнение на этот счет.
Я почувствовал себя униженным, хотя и знал наверняка, что эта
операция будет невероятно сложной для любого хирурга.
– Хорошая мысль, – сказал я. – Мне бы очень хотелось узнать, что он

---

скажет по этому поводу.
Они вышли из кабинета, а я продолжил прием амбулаторных больных.
***
– На линии профессор М., – сказала две недели спустя Гейл, заглянув в
мой кабинет.
Я поднял трубку, из которой до меня донесся звучный, уверенный
голос. Я несколько раз встречался с профессором М. в годы ординатуры: он
определенно был отменным хирургом, по чьим стопам мечтали пойти
многие стажеры. Уверенность в себе, казалось, никогда его не подводила. Я
слышал, что вскоре он собирается выйти на пенсию.
– А, Генри! – сказал он. – Этот мужик с петрокливальной. Нужно
резать. У него начались проблемы с глотанием, так что аспирационная
пневмония – лишь вопрос времени, а она будет означать для него конец.
Это операция для молодого бойца. Я им объяснил, что оперировать следует
тебе.
– Большое спасибо, профессор, – ответил я, несколько удивленный, но
довольный, ведь я получил то, что тогда было для меня сравнимо с
благословением папы римского.
Итак, я все организовал для проведения операции, которая обещала
быть очень долгой. Эта история произошла много лет назад, когда
больницы были совершенно другими, и все, что мне пришлось сделать, –
это попросить персонал операционной и анестезиологов задержаться
дольше обычного. И не требовалось ни у кого спрашивать разрешение на
это. Операция – серьезная операция на мозге, или «Большая сенсация», как
окрестил ее ординатор-американец, – началась чуть ли не в праздничной
атмосфере.
Вскрывая череп пациента, мы обсуждали именитых американских
нейрохирургов.
– Профессор Б. действительно потрясающий хирург, удивительный
знаток своего дела, – сказал мой ординатор. – Но вы знаете, как называли
его стажеры раньше, когда он еще не перешел на нынешнюю работу? Его
звали мясником, потому что, совершенствуя навыки на таких вот сложных
случаях, он угробил очень многих пациентов. И у него по-прежнему
бывают чудовищные осложнения. Но судя по всему, он не особо
переживает из-за этого.
И действительно, горькая правда нейрохирургии заключается в том,

---

что научиться хорошо справляться со сложными операциями можно только
благодаря большой практике, а это означает множество ошибок поначалу,
после которых пациенты остаются искалеченными. Думаю, надо быть
отчасти психопатом, чтобы настойчиво продолжать этим заниматься, – ну
или по крайней мере очень толстокожим. Врач, добрый по натуре, скорее
всего в какой-то момент сдастся, перестанет идти наперекор природе и
ограничится лишь простыми случаями. Как говорил мой бывший
начальник, который был невероятно добрым человеком – тот самый, что
когда-то оперировал моего сына: «Если пациенту суждено быть
изувеченным, то пусть лучше это сделает Бог, чем я сам».
– В Штатах, – продолжил ординатор, – мы действуем чуть
решительнее, но у нас коммерческая система здравоохранения, и никто не
может позволить себе признавать свои ошибки.
Сперва операция шла безупречно. Мы медленно, кусочек за кусочком,
удаляли опухоль, и к полуночи, после пятнадцати часов в операционной, от
нее почти ничего не осталось, причем все черепные нервы по-прежнему
были нетронуты. Я постепенно почувствовал, что вливаюсь в ряды по-
настоящему великих нейрохирургов. Каждый час или два я прерывался,
выходил в служебное помещение и присоединялся к медсестрам, чтобы
перекусить чем-нибудь из купленных мною продуктов, а затем непременно
выкуривал сигарету – курить я бросил лишь несколько лет спустя.
Атмосфера была оживленной. В операционной постоянно играла музыка:
утром я принес с собой всевозможные аудиодиски, начиная от Баха и
«АББА» и заканчивая африканскими напевами. В старой больнице я
практически всегда слушал музыку во время операций, и, хотя коллеги
находили странными некоторые из моих музыкальных предпочтений, в
общем, им это вроде бы нравилось, особенно «завершающая музыка», как
мы ее называли: зашивая голову пациента, мы ставили Чака Берри, Би Би
Кинга или другой быстрый рок или блюз.
Стоило остановиться в тот момент и оставить нетронутой последнюю