Не навреди

часть рождественских праздников я сосредоточенно о ней размышлял.
Может быть, со стороны я и выгляжу прямолинейным и смелым, но в
действительности
я
очень
боюсь
любого
руководства
–
даже
представителей Национальной службы здравоохранения, хотя и не питаю к
ним ни малейшего уважения. Полагаю, этот страх одновременно с
презрением к администрации зародился во мне еще полвека назад, когда я
учился в дорогой частной школе. При одной только мысли о том, что мне
предстоит встреча с главным врачом, на меня накатывало унизительное
чувство страха.
Между тем за несколько дней до намеченной встречи у меня
случилось кровоизлияние в левый глаз, и мне пришлось лечь на операцию
по поводу отслойки сетчатки. Полагаю, именно из-за проблем со зрением
через несколько недель я упал дома с лестницы, сломав ногу. А едва сняли
гипс, как в правом глазу образовался разрыв сетчатки – менее серьезная
проблема, чем отслойка, – и больничный снова пришлось продлевать. К
тому времени как я вышел на работу, главный врач, казалось, уже позабыл
и обо мне, и о телефонном разговоре. Вскоре после очередной поездки на
Украину я сидел в кабинете, разбирая накопившиеся за время моего
отсутствия бумаги.
– У вас снова проблемы! – крикнула Гейл через дверной проем,
разделяющий наши кабинеты. – Звонила секретарша главного врача. Вас
вызывают на встречу с главным врачом и его заместителем по хирургии
завтра в восемь утра.
На этот раз я прекрасно знал, о чем со мной хотят поговорить. За два
дня до того, торопясь на утреннее собрание, я взбежал на третий этаж и с
изумлением
обнаружил,
что
на
дверях
в
женскую
палату
нейрохирургического отделения висит гигантский, размером метр на
полтора, плакат. На нем в угрожающих красно-черных тонах был
изображен громадный знак «Вход запрещен», под которым разместилось
зловещее указание: «Не входить без уважительной причины. У некоторых
пациентов инфекционное заболевание».
Я с отвращением отвернулся и вошел в комнату для просмотра
снимков, где, по обыкновению, проходили наши утренние собрания.
Младшие врачи обсуждали плакат. Оказалось, в отделении произошла
вспышка норовируса – малоприятного, но обычно безобидного вируса,

---

который в былые времена называли просто кишечным гриппом. Мой
коллега Фрэнсис появился, размахивая тем самым плакатом, который,
очевидно, сорвал с дверей.
– Ну разве можно быть такими дебилами?! – воскликнул он. – Какой-
то болван из администрации повесил это на дверь в женскую палату.
Теперь мы что, должны воздержаться от наблюдения пациенток?
– Ах вы проказник! – заметил я. – Ох и достанется же вам от
руководства.
После собрания я спустился к себе в кабинет и послал по электронной
почте
письмо
начальнику
службы
санитарно-эпидемиологического
контроля с жалобой на плакат. Можно было не сомневаться: теперь меня
хотели обвинить в том, что я его сорвал.
Итак, ровно в восемь утра я, слегка встревоженный, но настроенный
обороняться до последнего, преодолел бесконечные коридоры, чтобы
добраться до административного крыла, расположенного в самом сердце
больницы и напоминающего лабиринт. Я миновал офисы менеджера по
корпоративной стратегии и его заместителя, временного менеджера по
корпоративному развитию, управляющего директора, директора по бизнес-
планированию, директора по клиническим рискам и руководителей многих
других отделов, названия которых я уже не помню, – почти наверняка все
они были открыты по рекомендации консалтинговых компаний, чьи услуги
стоят очень дорого. Я обратил внимание, что отдел по рассмотрению жалоб
и повышению качества работы персонала переименовали в очередной раз:
теперь он назывался отделом жалоб и благодарностей.
Офис главного врача состоял из нескольких смежных комнат: в первой
сидела секретарь, а оттуда можно было попасть в просторное помещение, в
одном конце которого разместился письменный стол, а в другом – большой
стол для совещаний. «Совсем как в кабинетах, – кисло подумал я, –
бывших коммунистических “аппаратчиков” и профессоров, с которыми я
встречался на Украине». Главврач, однако, не собирался прибегать к
запугиванию и хвастовству, которые присущи многим из его постсоветских
коллег. Вместо этого он пригласил меня в кабинет и радушно предложил
кофе. (С другой стороны, самые дружелюбные из украинских профессоров
по утрам угощали меня водкой.) Вскоре к нам присоединился заместитель
по хирургии: он почти ничего не сказал на протяжении всей встречи, но
явно продемонстрировал недовольство по отношению ко мне и почтение по
отношению к главврачу. После привычного обмена любезностями был
поднят вопрос о плакате санитарно-эпидемиологической службы.
– На этот раз я сделал все по инструкции: послал официальное письмо

---

начальнику санитарно-эпидемиологической службы, – твердо заявил я.
– Его сочли весьма оскорбительным. Вы сравнили больницу с
концентрационным лагерем.
– Ну, это ведь не я разослал копию всем сотрудникам фонда, –
парировал я.
– Разве я говорил, что это сделали вы? – ответил главврач строгим
тоном директора школы.
– Я сожалею, что использовал термин «концентрационный лагерь», –
начал я нерешительно. – Это было глупо и немного чересчур. Мне
следовало сказать «тюрьма».
– Но разве не вы сорвали плакат?
– Нет, не я.
Он явно удивился, и на некоторое время в кабинете повисла тишина. Я
ни в коем случае не собирался стучать на своего коллегу.
– Еще у нас была проблема с собранием по поводу жалобы в прошлом
году.
– Да, отдел по рассмотрению жалоб вашего фонда
[4]
умудрился
назначить собрание в день годовщины смерти пациента.
– Не «вашего фонда», Генри, – прервал меня главврач. – Нашего.
– Годовщина смерти – худший из всех возможных дней для проведения
подобного собрания. Вы никогда не сталкивались с таким явлением, как
эмоциональная реакция на годовщину. В такой день особенно сложно
достучаться до скорбящих родственников.
– Что ж, соглашусь. У нас ведь недавно было еще одно аналогичное
собрание, не правда ли? – обратился он к заместителю по хирургии.
– Кроме того, представители вашего фонда не удосужились
предварительно встретиться со мной, чтобы объяснить суть жалобы, –
добавил я.
– Нашего фонда, – вновь поправил он меня. – Однако вы правы:
процедура предполагает проведение предварительной встречи…
– Что ж, процедура не была соблюдена, но я прошу прощения, если
неудачно выступил на собрании. Хотя знаете ли вы, каково это – сидеть
напротив родителей умершего пациента, уверенных в том, что именно ты
убил их ребенка. А еще сложнее, когда обвинения абсурдны, пусть даже я и
ошибся с диагнозом и провел бессмысленную операцию.
Главный врач молчал.
– Я бы не смог делать вашу работу, – произнес он наконец.
– Что ж, а я бы не смог делать вашу, – ответил я, внезапно ощутив к
нему прилив благодарности за понимание. Я подумал обо всех

---

поставленных государством задачах, о политиках, преследующих
исключительно собственные интересы, заголовках газет, скандалах, сжатых
сроках, чиновниках, клинических ошибках, финансовых проблемах,
ассоциациях недовольных пациентов, профсоюзах, судебных тяжбах,
жалобах и самоуверенных врачах, с которыми приходится иметь дело
главным врачам. Неудивительно, что в среднем они проводят на этом посту
всего четыре года.
Какое-то время мы молча смотрели друг на друга.
– Но ваш отдел по связям с общественностью дерьмово справляется со
своей работой, – заключил я.
– Все, о чем я вас прошу, – это по-прежнему применять ваш
бесспорный талант от имени нашего фонда, – ответил он.
– Мы хотим, чтобы вы следовали установленным процедурам… –
добавил заместитель по хирургии, чувствуя себя обязанным внести свой
вклад в эту встречу.
По окончании встречи я проделал обратный путь по больничным
лабиринтам и вернулся к себе в кабинет. В тот же день я отправил по
электронной
почте
письмо,
адресованное
отделу
по
связям
с
общественностью, предлагая более удачные варианты плаката. «Нам нужна
ваша ПОМОЩЬ…» – начиналось оно, но ответа я так и не дождался.
Несколько недель спустя главного врача перевели в другой филиал
фонда, столкнувшийся с финансовыми проблемами, где он, без сомнения,
продолжил усердно работать от имени государства и чиновников из
министерства финансов и министерства здравоохранения. Там он
продержался два года. А через несколько месяцев до меня доползли слухи,
что на новом месте он взял больничный из-за огромной стрессовой
нагрузки, и неожиданно для себя я почувствовал к нему жалость.

---