Кортик. Бронзовая птица

Глава 65 
СХОДКА 
Отряд явился на сходку в полном составе. Всем было интересно. К тому же сходка происходила в 
клубе, хозяевами которого ребята себя до некоторой степени чувствовали: ведь они его построили. 
Обычно на сходку собирались только мужчины, теперь же пришла вся деревня: и мужчины, и 
женщины, и дети. Было душно, но многие сидели в полушубках и валенках. Облачки сизого 
махорочного дыма уходили под деревянные стропила. Потолка не было. В сущности, это был большой 
сарай. 
На сцене стоял маленький стол, покрытый красной материей. За ним сидели председатель 
сельсовета Иван Васильевич и Борис Сергеевич. Председатель встал, потребовал тишины и сказал: 
— Гражданы! — Он всегда на сходках почему-то говорил не “граждане”, а “гражданы”, видимо, 
для торжественности. — Гражданы! Начнем собрание. Есть постановление центральной власти. Значит, 
в бывшей барской усадьбе организовать трудовую коммуну для детей из числа бывших беспризорных 
товарищей. Значит, слово для информации имеет директор Борис Сергеевич. И просьба, гражданы, не 
курить. 
Но все продолжали курить. 
Борис Сергеевич вышел к рампе. Все замолчали и воззрились на него. 
— Товарищи, — сказал Борис Сергеевич, — коммуна организуется из числа бывших 
воспитанников детского дома. Все они в прошлом беспризорники, а некоторые даже и малолетние 
преступники. Говорю вам об этом прямо, чтобы все были в курсе дела… 
Он замолчал. В зале нарастал глухой шум. Сначала это был тихий, сдержанный говор многих 
людей в разных местах клуба. Потом все заговорили разом, зашумели, заволновались. И наконец 
раздался истошный женский крик: 
— Они и нас тут всех пограбят да перережут… Это крикнула женщина с ребенком на руках, вся 
точно обернутая большим цветастым платком. 
— Да, товарищи, некоторые из них были малолетними преступниками, — продолжал Борис 
Сергеевич, — но это было когда-то. За несколько лет, проведенных в детском доме, ребята стали совсем 
другими. Они овладели разными профессиями, знают и любят свое дело, научились уважать коллектив. 
Короче говоря: я ручаюсь за каждого. И вот увидите: у вас с коммунарами установятся самые лучшие 
отношения. Вы не будете на них в обиде, и я надеюсь, что и коммунарам не придется обижаться на вас. 
Но по мере того как говорил Борис Сергеевич, шум опять нарастал. Миша внимательно наблюдал 
за собранием и видел, что кулаки хотя и не кричат, но будоражат всех. Они сидели вокруг Ерофеева и 
лавочника маленькой, но сплоченной и злой кучкой, сознавая, что симпатии большинства собравшихся 
на их стороне, потому что все не хотят здесь коммуны, боятся ее, боятся коммунаров, про которых им 
наговорили всякие ужасы. 
И Мише было жаль Бориса Сергеевича, одиноко стоявшего на сцене лицом к лицу с враждебным 
собранием, которое не хотело его слушать и прерывало на каждом слове злобными и насмешливыми 
выкриками. Он всей душой сочувствовал Борису Сергеевичу, но ничем не мог помочь ему… 
А собрание шумело, кипело, бурлило. Особенно волновались женщины. 
— Не надо нам вашей коммуны! — кричали они. — Все равно прогоним бандитов! Убирайтесь, 

---

откуда пришли! 
Председатель Иван Васильевич поднялся и крикнул: 
— Спокойствие, гражданы, спокойствие! Выслушаем товарища, а потом будем обсуждать. Бабы, 
тихо! А то выведу! 
Ему ответил задорный женский голос: 
— Попробуй выведи!.. Мы тебя самого выведем!.. 
Раздался взрыв хохота. Но шум не утихал, наоборот — еще больше усилился… 
Борис Сергеевич стоял на сцене, даже не пытаясь что-либо сказать, только обводил собрание 
строгим взглядом из-под очков… 
И тогда Миша, Генка, Славка и все остальные ребята сделали то, что они обычно делали на 
школьных собраниях, когда подымался такой же невообразимый шум: они начали хором скандировать: 
— Ти-ши-на!.. Ти-ши-на!.. Ти-ши-на! 
Сначала их голоса терялись в общем шуме, но, когда к ним присоединились остальные ребята, не 
только из лагеря, но и многие деревенские, они перекричали всех. 
Это было так ново и неожиданно для собрания, что все замолчали и в недоумении уставились на 
ребят. Они скандировали: “Ти-ши-на!.. Ти-ши-на!..” — а все с удивлением смотрели на них. 
Потом, по знаку Миши, ребята перестали кричать так же внезапно, как и начали… 
Борис Сергеевич воспользовался тишиной, наступившей вследствие общего замешательства, и 
сказал: 
— Ведь и у вас есть дети. Вот они сидят рядом с вами. — Он обвел внимательным и 
укоризненным взглядом сидевших впереди женщин с детьми и продолжал: — Ваши дети сидят возле 
вас. Вы их любите и заботитесь о них. После собрания они придут домой, где у них есть и пища, и 
постель, и над головой крыша, и есть ласковая, заботливая материнская рука. Почему же вы так жестоко 
относитесь к тем, кого война, разруха и голод лишили всего — и крова, и семьи, и отца, и матери? Я 
спрашиваю: почему вы так жестоки и несправедливы к ним? В чем они провинились перед вами? И он 
замолчал, ожидая ответа на свой вопрос. Но ответом ему было общее молчание. Все избегали взгляда 
Бориса Сергеевича. А у некоторых женщин даже слезы навернулись на глаза. Но они скрывали эти 
слезы и делали вид, что сморкаются. 
Мальчики торжествовали. Здорово он сказал! Крепко получилось! 
Строгим и внушительным голосом Борис Сергеевич продолжал: 
— Страна наша бедна. Но советская власть сделала все, чтобы вернуть детей к жизни, воспитать 
из них честных тружеников. И в этом большом и благородном деле никто не сумеет нам помешать. Ни 
те, кто надеются на возвращение помещиков и берегут для них усадьбы, ни те, кто незаконно завладели 
землей и эксплуатируют других крестьян. — И он строго посмотрел в ту сторону, где сидел Ерофеев. 
И все, кто был в зале, тоже обернулись туда. 
— Короче говоря, — заключил Борис Сергеевич, — организация коммуны — дело решенное. И 
никому не удастся это решение изменить. Оно окончательное. Я пришел сюда не для того, чтобы 
испросить вашего согласия, а для того, чтобы нам всем подумать о том. как мы будем вместе жить и 
вместе работать. Хотите вы обсуждать этот вопрос — пожалуйста. Не хотите — я могу уйти. Но 
коммуна будет. 
Слово попросил Ерофеев. Он вышел к сцене, снял фуражку, обнажив плешивую голову, и сказал: 
— Очень правильно сказал товарищ представитель насчет ребятишек. И мы тоже хотим, чтобы все 
было по-божески, по справедливости. Чтобы, значит, и мы никого не обидели и нам чтобы ни от кого 
обиды не было. А вот насчет земли товарищ представитель ничего не сказал. А с землей-то как будет — 
вот вопрос. 
— Ни на чью землю коммуна не претендует, — ответил Борис Сергеевич, — коммуне отойдет та 
земля, которая принадлежит государству и которой незаконно пользуются гражданин Ерофеев и 
некоторые другие граждане. Разве вам, гражданин Ерофеев, полагается владеть почти сотней десятин 
земли? 
— Не я, а все общество пользуется, — ответил Ерофеев и широким жестом обвел зал, показывая, 
что все здесь сидящие пользуются этой землей. 
Но та самая женщина в платке, которая кричала про коммунаров, выкрикнула: 

---

— Ты чего на нас показываешь? Мы этой земли и не нюхали! Всю заграбастал! 
Не обращая на нее внимания, Ерофеев спокойно продолжал: 
— Владеем по закону. На то и бумага из губернии есть. 
Борис Сергеевич строго посмотрел на Ерофеева и сказал: 
— Мы знаем, гражданин Ерофеев, сколько вам стоила эта бумага. 
Ерофеев метнул на него настороженный взгляд, потом развел руками: 
— Про это нам ничего не известно. 
— Значит, будет известно, — коротко ответил Борис Сергеевич и, обращаясь к залу, спросил: — 
Граждане, кто еще пользуется этой землей, просьба встать. 
Никто не встал. Все молчали. Только один старик вполголоса проговорил: 
— Кто же ею пользуется… Известно кто… Ерофеев неожиданно протянул вперед руки, повернул 
их ладонями вверх и сказал: 
— Этими руками земля обработана. Разве я не трудящийся? 
Женщина в платке вскочила со своего места и закричала: 
— Какой ты трудящийся? Ты этими руками только деньги считаешь! Закабалил всех, а теперь 
трудящимся прикидываешься! 
Опять заговорили все сразу. Но теперь общее негодование обрушилось на Ерофеева, на лавочника 
и на других кулаков. Выкладывались давние обиды, вспоминались несправедливости и унижения, 
которые терпели все от местных богатеев. Миша смотрел на мать Жердля: вот кому бы выступить и 
рассказать, как Ерофеев подбивал ее предать собственного сына. Но Мария Ивановна молча сидела в 
углу, поворачивая печальное лицо к тем, кто выступал, но сама ничего не говорила. 
Председатель Иван Васильевич ладонью постучал по столу: 
— Гражданы! Довольно пререкаться! Вопрос ясный: быть здесь трудовой коммуне из числа 
бывших беспризорных товарищей. А то, что некоторые свою шкуру защищают, так это их личное дело. 
Все трудящееся крестьянство, и которые бедняки и которые середняки, горит способствовать общему 
делу. А потому просим Бориса Сергеевича доложить, как мыслится работа коммуны. В каком, значит, 
направлении и какая от нас требуется помощь. 
Борис Сергеевич рассказал, чем будут заниматься коммунары, что они будут сеять, какие сады 
разобьют, какие у них будут мастерские и подсобные предприятия, какую выгоду от этого получит 
окрестное население. 
Все молча и внимательно его слушали. Может быть, он и не привлек всех на свою сторону, но 
большинство чувствовали, что настоящая правда — на его стороне, а не на стороне тех, кто 
эксплуатировал их. 
А ребята торжествовали. Речь Бориса Сергеевича казалась им прекрасной. Он нарисовал такую 
заманчивую картину развития коммуны, что, слушая его, им хотелось тоже стать коммунарами, 
остаться здесь и создавать на новом месте новое хозяйство, “нового, — как выразился Борис 
Сергеевич, — коммунистического типа”…