—
Сначала неотложное, — сказал Ганс Хуберман в ту ночь. Застирал простыни и повесил
сохнуть. — Ну вот, — сказал он, вернувшись. — Приступим к полуночному уроку.
Желтый свет весь дышал пылью.
Лизель сидела на холодных чистых простынях, пристыженная, ликующая. Мысль о
намоченной постели грызла ее, но сейчас Лизель будет читать. Лизель будет читать книгу.
В ней поднялось волнение.
Засветились картины читающего десятилетнего гения.
Если бы все было так просто.
— Сказать по правде, — заранее оговорился Папа, — я и сам не такой уж хороший чтец.
Но неважно, что он читал медленно. Скорее уж, кстати, что скорость чтения у Папы ниже
среднего. Глядишь, не будет очень уж досадовать, что девочка пока неумеха.
А все же сначала, когда Ганс Хуберман взял в руки книгу и перелистал страницы, казалось,
что ему немного не по себе.
Он подошел и сел рядом с девочкой на кровать, откинулся назад, свесив углом ноги. Еще раз
оглядел книжку и уронил ее на одеяло.
— А почему такая славная девочка захотела такое читать?
И снова Лизель пожала плечами. Если бы подмастерье читал
полное собрание сочинений
Гёте или еще кого-нибудь из корифеев, тогда перед ними сейчас лежала бы другая книга. Лизель
попробовала объяснить.
— Я — когда… она лежала в снегу, и… — Тихие слова, скользнув с края постели,
осыпались на пол, как мука.
Но Папа знал, что сказать. Он всегда знал, что сказать.
Он провел рукой по сонным волосам и сказал:
— Ладно, Лизель, дай мне тогда слово. Если я в ближайшее время помру, ты проследишь,
чтобы меня правильно зарыли.
Та кивнула — очень искренне.
— Не пропустили бы главу шестую или пункт четыре из девятой главы. — Он засмеялся, а с
ним — и виновница ночной стирки. — Ну, я рад, что мы договорились. Теперь можно и начать.
Папа уселся поудобнее;
кости его скрипнули, как чесучие половицы.
— Пошла потеха!
Отчетливо в ночной тиши книга раскрылась — взметнула ветром.
Оглядываясь в прошлое, Лизель точно могла сказать, о чем думал тогда Папа, пробегая
глазами первую страницу «Наставления могильщику». Оценив всю сложность текста, он тут же
понял, что книжка далеко не идеальная. Там были слова, трудные даже для него. Не говоря уже о
мрачной теме.
Что же до девочки, то ей вдруг страстно захотелось прочесть книжку — это
желание она даже не пробовала понять. Может, где-то в глубине души хотела убедиться, что
брата зарыли правильно. Что бы Лизель ни толкало, жажда ее была такой острой, какая только
может быть у человека в десять лет.
Первая глава называлась «Первый шаг: правильный выбор инструментов». В кратком
вступительном абзаце очерчивалась тема, которая будет раскрыта на следующих двадцати
страницах. Описывались виды лопат, кирок, перчаток и так далее — а
равно и насущная
необходимость правильно о них заботиться. Рытье могил оказалось делом нешуточным.
Перелистывая страницы, Папа ясно чувствовал на себе глаза девочки. Она тянулась к нему
взглядом и ждала, когда что-нибудь — все равно что — сорвется с его губ.
— На-ка! — Папа опять подвинулся и протянул книгу Лизель. — Посмотри на эту страницу
и скажи, сколько слов здесь ты можешь прочитать.
Она посмотрела — и соврала:
— Примерно половину.
— Прочти мне какое-нибудь. — Но она, конечно, не смогла. Когда Папа велел ей показать
все слова, которые она может прочесть и произнести их вслух, таких оказалось только три —
три разных немецких предлога. Вообще же на странице было около двух сотен слов.
Дело хуже, чем я думал.
Лизель поймала его на этой мысли — секундной.
Папа подался вперед, встал на ноги и снова вышел из комнаты.
На этот раз, вернувшись, он сказал так:
— Знаешь, я придумал кое-что получше. — Папа держал в
руке толстый малярный
карандаш и пачку наждачной бумаги. — Начнем с азов. — Лизель не видела причин не
согласиться.
В левом углу перевернутого листа наждачной бумаги папа нарисовал квадрат со стороной
где-то в пару сантиметров и втиснул туда заглавную «А». В другом углу он поместил «а»
строчную. Пока все отлично.
— А, — сказала Лизель.
— Что есть на «а»?
Она улыбнулась:
— Apfel.
Папа записал слово большими буквами и нарисовал под ним кривобокое яблоко. Он был
маляр, не художник. Закончив с яблоком, он поднял глаза и сказал.
— Теперь Б!
Они двигались по алфавиту, и глаза у Лизель распахивались все шире. В школе, в
подготовительном классе, она занималась тем же, но теперь все было лучше. Лизель —
единственная ученица, и вовсе не великанша. И здорово смотреть на Папину руку, которой он
пишет слова и медленно чертит простенькие рисунки.
— Ну, давай, Лизель, —
сказал Папа, когда у девочки дальше пошли трудности. — Слово на
букву С. Это просто. Ты меня разочаровываешь.
Она не могла придумать.
— Ну же! — Папин шепот дразнил ее. — Подумай о Маме!
И тут слово шлепнуло ее по лицу, как оплеуха. Невольная усмешка.
— СВИНЮХА! — выкрикнула Лизель, Папа расхохотался и тут же стих.
— Ш-ш, давай потише! — Но он все равно похохотал, записал слово и дополнил очередным
рисунком.
Do'stlaringiz bilan baham: 
