Книжный вор

* * * НЕБОЛЬШОЕ ПОДТВЕРЖДЕНИЕ * * *
Люди в плащах знали, кто был третьим.
На следующий день после визита на Химмель-штрассе Руди сидел на своем крыльце с
Лизель и пересказывал ей весь этот эпос — не упуская даже мельчайших деталях. Он сдался и
рассказал все, что произошло в тот день в школе, когда его забрали с урока. Он даже немного
посмеялся над необъятной медсестрой и выражением Юргенова лица. Но в целом его рассказ
был тревожным, особенно когда дело дошло до голосов на кухне и доминошных трупов.
Много дней Лизель никак не могла выкинуть из головы одну картину.
Осмотр трех мальчиков, а вернее, признавалась она себе, — осмотр Руди.
Она лежала в кровати, скучая по Максу, гадая, где он сейчас, молясь о его спасении, но где-
то среди всего этого стоял Руди.
И рдел в темноте, совершенно голый.
В этом видении сквозил немалый ужас, особенно когда Руди приходилось отнять ладони.
Видение смущало, чтобы не сказать большего, но почему-то Лизель не могла от него отвязаться.
НАКАЗАНИЕ
В фашистской Германии не было карточек на наказания, но получить свое обязан был
каждый. Для кого-то — гибель на войне в чужой стране. Для других — нищета и бремя вины,
когда война окончилась и по всей Европе сделали шесть миллионов открытий. Многие видели,
как наказание их настигает, но лишь малая часть с радостью его принимала. Одним из таких был
Ганс Хуберман.
Не годится помогать евреям на улице.
Недолжно прятать их в подвале.
Сначала наказанием для Ганса была совесть. Его травила мысль, что он неосознанно
выволок Макса Ванденбурга на поверхность. Лизель видела, как совесть лежит подле Гансовой
тарелки, когда он, не притрагиваясь к еде, сидел за столом, или стояла рядом на мосту через
Ампер. Ганс больше не играл на аккордеоне. Его серебряноглазый оптимизм получил рану и
обездвижел. Уже плохо, но это было только начало.
Однажды в среду в начале ноября в почтовый ящик бросили его подлинное наказание. С

---

виду это была хорошая новость.