Книжный вор

* * * «СЛОВАРЬ ДУДЕНА», ТОЛКОВАНИЕ № 7 * * *
Schweigen — тишина: отсутствие звука или шума.
Родственные слова: покой, безмятежность, мир.
Как славно.
Покой.
Где-то под Мюнхеном немецкий еврей шагал сквозь темноту. Они условились встретиться с
Гансом Хуберманом через четыре дня (конечно, если того не заберут). Далеко от города, ниже
по течению Ампера, там, где сломанный мост косо лежит в реке и деревьях.
Он придет туда, но лишь на несколько минут.
Единственное, что нашел Папа там через четыре дня, — прижатую камнем записку у
подножья дерева. В ней не было никакого обращения и только одна фраза.
* * * ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА МАКСА ВАНДЕНБУРГА * * *
Вы сделали достаточно.
Тишина в доме № 33 по Химмель-штрассе стояла плотная, как никогда, и тут стало ясно,
что «Словарь Дудена» полностью и окончательно не прав, особенно в том, что касается
родственных слов. Тишина не была ни мирной, ни безмятежной, и покоя тоже не было.
ИДИОТ И ЛЮДИ В ПЛАЩАХ
Вечером после парада идиот сидел на кухне, заглатывал горький кофе фрау Хольцапфель и
мучительно хотел курить. Он ждал гестапо, солдат, полицию — кого угодно, — чтобы его
забрали: он чувствовал, что заслужил это. Роза велела ему ложиться. Лизель торчала в дверях.
Он отослал обеих и несколько часов до утра просидел, подперев голову ладонями, в ожидании.
Ничто не пришло.
Каждая единица времени несла в себе ожидание — стука в дверь и пугающих слов.
Но их не было.
Звуки издавал только он сам.
— Что я наделал? — снова прошептал он. И ответил себе: — Боже, как хочется курить. —
Табак у него давно кончился.
Лизель слышала, как эти фразы повторились несколько раз, и ей стоило труда не

---

переступить порог. Ей так хотелось утешить Папу, но Лизель никогда не видела, чтобы человек
был так опустошен. Этой ночью не могло быть никакого утешения. Макс ушел, и виновен в том
был Ганс Хуберман.
Кухонные шкафы очерчивали силуэт вины, а ладони Ганса были скользкими от
воспоминаний о том, что он натворил. Лизель знала, что у него должны быть потные ладони,
потому что у нее самой руки были мокры до самых запястий.
* * *
В своей комнате она молилась.
Ладони, колени, лбом в матрас.
— Господи, пожалуйста, пожалуйста, пусть Макс уцелеет. Пожалуйста, Господи,
пожалуйста…
Горькие колени.
Горящие ступни.
Едва забрезжил первый свет, Лизель проснулась и вернулась на кухню. Папа спал, головой
параллельно столешнице, в углу рта скопилось немного слюны. Все затапливал запах кофе, и
картина глупой доброты Ганса Хубермана еще висела в воздухе. Как номер или адрес. Повтори,
сколько нужно, и пристанет.
Первая попытка Лизель разбудить Ганса осталась непочувствованной, но следующий толчок
в плечо заставил вскинуть голову рывком потрясения.
— Пришли?
— Нет, Папа, это я.
Он прикончил черствую лужицу кофе в своей кружке. Его кадык подпрыгнул и опустился.
— Уже должны были прийти. Почему они не идут, Лизель?
Это было оскорбительно.
К нему уже должны были нагрянуть и перевернуть весь дом в поисках доказательств
жидолюбия и подрывной деятельности, но получилось, что Макс ушел совсем напрасно. Сейчас
вполне мог бы спать в подвале или рисовать в своей книге.
— Папа, ты не мог знать, что они не придут.
— Я должен был понимать, что нельзя с этим хлебом… Я не подумал.
— Папа, ты все сделал правильно.
— Ерунда.
Он встал и вышел из кухни, оставив дверь приоткрытой. Наступало, к вящему унижению и
огорчению Ганса, славное утро.
Миновали четыре дня, и Папа отправился в долгий путь вдоль Ампера. Он вернулся с
маленькой запиской и положил ее на кухонный стол.
Прошла еще неделя, а Ганс Хуберман все ждал наказания. Рубцы на спине превращались в
шрамы, и по большей части Ганс бродил по Молькингу. Фрау Диллер плевала ему под ноги. Фрау
Хольцапфель, верная слову, перестала плевать Хуберманам на дверь, но у нее появилась удачная
сменщица.
— Я всегда знала, — проклинала его лавочница. — Ты грязный жидолюб.
Ганс, не замечая ее, шел дальше, и Лизель нередко заставала его у Ампера, на мосту.

---

Положив локти на перила, он стоял, свесившись над водой. Дети проезжали мимо на
велосипедах или пробегали, громко крича и шлепая ногами по деревянному настилу. Все это его
даже не трогало.