Историография нового и новейшего времени стран Европы и Америки

Часть I. Историческая наука в межвоенный период (1918-1945).

Введение

Ураган первой мировой войны разметал многие привычные старые каноны, обнаружил хрупкость европейской цивилизации и культуры, резко усилил сомнения в поступательной направленности исторического процесса. Были поколеблены и уверенность в настоящем, и вера в будущее, возросли настроения скепсиса и разочарования.

В горниле войны и революций сгорели три крупнейших империи - Российская, Австро-Венгерская и Османская. Однако, кроме России, революционный подъем 1918-1920 гг. везде потерпел неудачу. Мировая и гражданская войны изолировали российскую революцию от остальной Европы в течение трех лет наиболее острого социального кризиса капиталистической системы, что позволило успешно справиться с пролетарскими выступлениями в Германии, Австрии, Италии и Венгрии. Эти поражения показали, что исторически сложившийся перевес сил капитализма в Центральной и Западной Европе над радикальной частью рабочего класса сохранился и после первой мировой войны. Тем не менее, пролетариат оставался грозным противником буржуазии, опасавшейся роста хорошо организованных и жестко руководимых Коминтерном коммунистических партий.
Оказался краткосрочным и подъем экономики. Уже в 1929 г. из США в Европу перекинулся величайший в истории экономический кризис, вызвавший гигантскую безработицу и новый всплеск социальных конфликтов. Кризис завершил начавшийся ранее процесс свертывания либерально-парламентарной демократии и установления террористических авторитарных и тоталитарных режимов в Италии, Германии, Австрии, Венгрии, Испании, Португалии и ряде других стран Восточной и Юго-Восточной Европы.
Мировой экономический, демографический (почти во всех промышленно развитых странах коэффициент воспроизводства населения был в 1930-1939 гг. меньше единицы, т.е. умирало больше, чем рождалось) и политический кризис означал конец того типа развития и экономического роста, который был характерен для XIХ века. Новые технологии, научные открытия (волновая механика, квантовая физика, создание искусственных изотопов, первые шаги кибернетики и телевидения, зарождение ракетной техники, создание антибиотиков, проникновение в тайны человеческой души на основе психоанализа), изменение самого образа жизни в 30-е годы являлись проблеском новой цивилизационной системы, родовыми схватками будущего мира.
Новым явлением в развитии мировой исторической науки 20-30-х годов стало возрастание интереса к марксизму, до первой мировой войны явление редкое и присущее только отдельным, наиболее глубоким ученым, например, Максу Веберу. Однако потрясения войны и революции в России, которые, казалось бы, подтверждали марксистскую концепцию о неизбежной смене обреченного капитализма социализмом привели к новой тенденции, к ускоренному развитию социально-экономических исследований, истории социально-классовой борьбы, рабочего движения, к попыткам нащупать общие закономерности исторического развития. Так, на VI Международном конгрессе историков в Осло в 1928 году его председатель, крупнейший норвежский историк Х. Кут сделал доклад о роли классовой борьбы в истории, используя принципы марксистской методологии, интерес к марксизму особенно заметен был в Германии и Франции.
В 20-е годы советскую историческую науку, которая, естественно, была метрополией марксизма, за рубежом еще рассматривали как наследницу дореволюционной российской, имевшей высокую научную репутацию.
Однако диалога и сотрудничества не получилось. Уже к концу 20-х годов историков старой школы в СССР перестали допускать к участию в международной научной жизни.
Поворот к конфронтации ясно прозвучал в апреле 1929 года в выступлении М. Н. Покровского на пленуме Коммунистическое академии, в котором он потребовал положить конец "мирному сотрудничеству" марксистов с учеными иных теоретических и политических взглядов и начать на них "решительное наступление". С этого времени советская историческая наука окончательно вступила на путь идейно-научного изоляционизма, имевшего для ее развития пагубные последствия, подмену диалога монологом, творчески бесплодным в силу монопольного диктата идеологии.
Все это не могло не сказаться на развитии мировой исторической науки, которую невозможно обособить или оторвать от совокупности всей интеллектуальной деятельности человечества. На рубеже 20-30-х годов возрастает стремление ответить на тревожные вопросы эпохи либо созданием глобальных теорий всего исторического процесса, либо в форме исторических сопоставлений и аналогий с прошлым, либо путем расширения исторического горизонта, включения новых сфер и проблем в область исследования.
Интерес к вопросу о смысле истории приобрел такое значение потому, что в отличие от прошлого были поставлены под сомнение не просто представления об отдельных сторонах исторического процесса - моральной, социально-экономической, религиозной. Оказалась поколебленной сама ценность и целостность истории как таковой. Классический позитивизм ХIХ века с его верой в линейный прогресс вновь и окончательно проявил свою неспособность ответить на новые вопросы и решить новые проблемы.
О вулканической взрывной подпочве истории сигнализировала необыкновенно артистическая книга немецкого философа Освальда Шпенглера (1880-1936) "Закат Европы" (2 тома, 1918-1922), ошеломляющее впечатление от которой как нельзя лучше соответствовало духовной атмосфере послевоенной Европы.
В основе концепции Шпенглера лежала идея культурно-исторического цикла в сочетании с принципом замкнутости локальных культур. Пионером этих идей Шпенглер не был. О круговороте в истории не раз писали самые различные мыслители от древности (Чжоу Янь, Гераклит, Платон) до нового времени (Дж. Вико, И. В. Гёте, Н. Я. Данилевский, Ф. Ницше). Но в отличие от них Шпенглер абсолютизировал свою основополагающую идею, превратив самобытность каждой отдельной культуры в полную ее обособленность.
Опираясь на обширный материал истории, археологии, этнографии, филологии, искусствоведения и прочих наук и продемонстрировав широчайшую эрудицию, Шпенглер раздвинул границы традиционной исторической науки и показал несостоятельность европоцентризма. Будучи историком культуры, он специфически толковал ее не как единую общечеловеческую, а как расколотую на восемь отдельных культур, каждая из которых возникает как органический порыв некой души по темной воле рока из бессознательных недр не менее темной прадуши.
Эти культуры, по концепции Шпенглера, следующие: египетская, вавилонская, китайская, греко-римская, византийско-арабская, западноевропейская и культура майя. Иногда он упоминал и о рождающейся только сейчас девятой культуре - русско-сибирской.
Каждая из этих культур подчинена жесткому биологическому ритму продолжительностью примерно в тысячу лет и проходит этапы жизни как организм - рождение, цветение, увядание, смерть. Каждая из них непроницаема для остальных, поскольку устремлена к самовыражению в присущем только ей ритме и тактах, к самопониманию в только ей грезящихся образах и символах. Ни одна из этих мировых культур не имеет, по Шпенглеру, никаких преимуществ перед другими. Но не потому, что все они равновелики, а потому, что они природные живые организмы, по отношению к которым такое понятие как оценка неприменимо вообще.
В развитии каждой из культур Шпенглер выделял два главных этапа - восхождения и упадка, который он называл "цивилизацией" или "окостенением", связанным с наступлением эпохи масс. Символами этой эпохи являются огромные города, приходящие на смену тесно связанным с природой деревням и небольшим городкам. Последней конвульсией каждой культуры, по Шпенглеру, является появление "Цезаря" (человека или государства, все равно), ведущего мировую войну и устанавливающего свое абсолютное господство над данной культурой. Хотя эта череда войн есть форма самоотрицания и гибели культуры, Шпенглер относился к этому с мрачным воодушевлением, ибо не видел для людей эпохи цивилизации никакого иного смысла, кроме участия в таких войнах.
Концепция Шпенглера была чрезвычайно, "свинцово", по словам Томаса Манна, фаталистична. Она не оставляла человеку никакой иной перспективы, кроме предписанного ему культурой требования "героического пессимизма". Но она настолько отвечала смятению умов послевоенной Европы, что появление книги "Закат Европы" стало подлинной сенсацией, а ее автор - кумиром тех кругов, которые ориентировались не на разумность теоретической аргументации (ее у Шпенглера не было вообще), а на эмоциональные переживания, навеянные пророчески эстетствующей манерой изложения и ожиданием грядущего апокалипсиса западной культуры.
На первый взгляд, внешне сходную с концепцией Шпенглера направленность носила и грандиозная теория исторического развития, созданная британским ученый Арнольдом Джозефом Тойнби (1889-1975) в монументальном двенадцатитомном труде "Постижение истории" (в 1934-1939 гг. вышли первые шесть томов).
Как и Шпенглер, Тойнби считал историческое существование человечества раздробленным на самозамкнутые единицы, которые он называл цивилизациями и насчитывал их (в окончательном варианте) 21. Но от своего немецкого предшественника Тойнби отличался в двух отношениях. Во-первых, он не настаивал на фаталистическом характере истории, а признавал за человеком способность к свободному выбору и самоопределению. Во-вторых, Тойнби отвергал непроницаемость друг для друга отдельных культур и считал, что объединяющую роль в истории играют мировые религии (ислам, буддизм, христианство), которые и являются высшими ценностями и ориентирами исторического процесса. Таким образом, в отличие от Шпенглера Тойнби восстанавливал, хотя и в ослабленной форме, идею единства мировой истории.
Неповторимый же облик каждой цивилизации Тойнби связывал с географической средой ее обитания, а динамику развития (стадии возникновения, роста, надлома, упадка и разложения) - с "законом вызова и ответа", включая в "вызов" как природные, так и социальные факторы.
Адекватный "ответ" на "вызов" - это, по Тойнби, заслуга "творческого меньшинства", которое выдвигает новые идеи и проводит их в жизнь благодаря своему дарованию и моральному авторитету в массах. Но по мере развития цивилизации правящая элита постепенно и неумолимо превращается в замкнутую самовоспроизводящуюся касту, утрачивает творческие способности и деградирует. Она превращается в "господствующее меньшинство" и опирается не на талант и авторитет, а на материальные инструменты власти, прежде всего на силу оружия. Она уже неспособна адекватно реагировать на новые "вызовы", что ведет к надлому и гибели цивилизации.
Кризис усугубляется появлением "внутреннего и внешнего пролетариата". К первому Тойнби относил слои людей, ведущих паразитическое люмпенское существование, которые не хотят ни трудиться, ни защищать родину, но зато готовы в любой момент затеять кровавую смуту, если не получат вожделенных "хлеба и зрелищ".
"Внешним пролетариатом" являются те народы на границах цивилизации, которые еще ведут варварское существование и угрожают постоянными набегами и вторжениями. Внутренние противоречия и внешние удары ведут цивилизацию к гибели, которая, однако, фатально не предопределена и может быть отсрочена либо рациональной политикой правящей элиты, либо "единением духа" на основе общих ценностей, главной из которых Тойнби считал вселенскую религию.
В поистине фантастической по богатству содержания концепции Тойнби было немало логических неувязок, неясностей и фактических ошибок, сомнительных аналогий. Но он впервые столь глубоко разработал понятие "цивилизация" и стремился показать, что история доступна для понимания и постижения, а человечество способно дать достойный ответ на все новые и новые "вызовы".
"Культурно-историческая монадология", т.е. представление об истории человечества, как состоящей из самозамкнутых дискретных единиц, Шпенглера и Тойнби при всех издержках раз и навсегда показала несостоятельность глобальной схемы мирового исторического процесса на основе обобщения опыта только Западной Европы.
В мировой исторической науке межвоенного периода наблюдалось определенное противоречие. С одной стороны, разочаровавшись в позитивизме, многие историки декларировали непознаваемость прошлого. Так, столь видные представители американской историографии как Чарлз Бирд (1874-1948) и Карл Лотус Беккер (1873-1945) заявили, что историческое познание произвольно и лишено всякой научности. Они утверждали, что "написание истории - акт веры" (Ч. Бирд), что "каждый сам себе историк" (К. Беккер).
Происходит это, по их словам, потому, что историк творит субъективно, он создает факты прошлого, исходя из собственных идей и представлений своего времени. На британской почве подобные идеи пропагандировал неогегельянец Робин Джордж Коллингвуд (1889-1943), для которого "вся история есть история мысли", а в Италии, где господствовала "этико-политическая школа", ее лидер Бенедетто Кроче (1866-1952) не уставал повторять, что "любая история есть современная история". Хотя следует признать справедливой мысль Кроче и Коллингвуда о том, что историю как таковую не следует сводить к истории самосознания, но для большинства людей последняя есть все же самый насущный и важный раздел исторического знания.
Впрочем, все эти теоретические декларации настолько противоречили коренным предпосылкам и практике исторической науки, что и оставались лишь декларациями, которым на деле не следовали даже сами их авторы, создатели значительных и совершенно реалистических исторических произведений.

Ряд историков, не поддавшихся методологической растерянности, осознал необходимость возрождения и обновления истории именно как науки, а не как спекулятивной абстракции или художественного творчества. Против как устаревшего позитивизма, так и иррационалистического субъективизма выступили французские историки Марк Блок (1886-1944) и Люсьен Февр (1878-1956), создавшие в конце 20-х годов журнал "Анналы экономической и социальной истории", ориентированный на построение обобщающего исторического синтеза.

Строго говоря, требования французских историков обратиться к сравнительному анализу социально-экономических процессов, к психологической стороне исторической жизни, к синтезу истории и географии оригинальными не являлись.
Новизна "Анналов" межвоенного периода заключалась в другом: в новой концепции творчества самого историка. Традиционной истории-повествованию была противопоставлена история-проблема. При таком подходе историк переставал быть рабом источников, зависимым от текстов, а становился активным создателем научной проблемы, диктовавшей как отбор материала, так и угол зрения, под которым этот материал анализировался.
Сама постановка научной проблемы вызвана потребностями современного историку общества. Не в том смысле, что историк переписывает прошлое в угоду настоящему, а в том, о котором еще прежде писали Генрих Риккерт и Макс Вебер.
Историк исходит и не может не исходить, хотя и обычно неосознанно, из той системы ценностей, которая характеризует его собственную культуру. Ею он руководствуется при отборе и анализе материала, поэтому любая историческая концепция или теория неизбежно приобретает релятивный характер.
Разумеется, это не означало, будто каждый историк сочиняет свою собственную историю в духе презентистов. Блок и Февр подчеркивали, что речь идет об изменении точки зрения на целое, на общую картину прошлого в соответствии с новым пониманием и новыми потребностями человеческого общества. Иначе говоря, историческое познание руководствуется определенной ценностной системой, но само оно не должно выносить оценочных суждений, ибо, как подчеркивал еще Макс Вебер, ценность и оценка - это совершенно различные понятия, путать которые недопустимо.
Блок считал, что задача ученого заканчивается объяснением того, как и почему произошло то или иное событие. Что касается оценок, то они всегда имеют субъективный характер, и поэтому от них лучше воздержаться, тем более что стремление судить, в конце концов, отбивает желание объяснять.
История рассматривалась Блоком и Февром как "тотальная" или "глобальная". Под этим понятием подразумевалась не всемирная история, а история людей, которые жили в определенном регионе в определенное время, взятая в аспекте максимально возможных точек зрения с максимально возможной широтой охвата. Тем самым отвергалось разделение истории на политическую, экономическую, социальную, духовную и тому подобные частичные истории, она приобретала комплексный синтезирующий характер.
В сущности, та задача, которую поставили основатели школы "Анналов" - органически, а не механистически соединить социальное и культурное в историческом исследовании, показать их взаимную обусловленность - до сего времени остается нерешенной проблемой. Но Блок и Февр показали, в каком направлении должно продвигаться историческое исследование, чтобы исполнить свою роль, и в этом их огромное достижение и значение для последующего развития историографии.
К концу 30-х годов позитивистская методология, по-прежнему на практике владеющая умами большей части историков, в целом исчерпала потенциал дальнейшего развития. В методике и технике критики источников и анализа фактов она достигла такого уровня формального совершенства, превзойти который в принципе было, видимо, уже невозможно. Но позитивистская историография оставалась описательной, беспроблемной наукой, уже не отвечавшей духу и потребностям новой эпохи.

На смену классическому позитивизму приходит неопозитивизм, основные идеи которого сформировались в рамках деятельности Венского кружка, объединившего философов и физиков Венского университета. Организатором кружка являлся Мориц Шлик (1882-1936), руководитель кафедры философии индуктивных наук университета, а наиболее видными представителями - Отто Нейрат (1882-1945), Рудольф Карнап (1891-1970) и особенно Людвиг Витгенштейн (1889-1951), автор знаменитого "Логико-философского трактата" (1921).

Венский кружок разработал ряд основополагающих принципов неопозитивизма, которые в той или иной форме были восприняты многими историками, но лишь после второй мировой войны. Принципы эти заключались в признании нескольких постулатов.
Все социальные явления подчиняются общим и для природы, и для истории законам, носящим универсальный характер (натурализм).
Методы социально-исторического исследования должны быть такими же точными, строгими и объективными, что и методы естественных наук (сциентизм).
Субъективные аспекты человеческого поведения можно исследовать анализом не сознания, которое в принципе непосредственно не наблюдаемо, а открытых поступков и поведения (бихевиоризм).
Истинность всех научных понятий, гипотез и утверждений должна устанавливаться на основе эмпирических процедур и практической проверяемости (верификация).
Все социально-исторические явления должны быть описаны и выражены количественно (квантификация).
Социология и история должны быть свободны от оценочных суждений и связи с любой идеологией (методологический объективизм).
В мировой исторической науке межвоенного периода наблюдались как общие тенденции, так и специфические явления, обусловленные национальными особенностями и традициями. Лидирующее положение занимали французская и британская историческая наука, быстрыми темпами развивалась также историография США. Ведущая прежде во многих отношениях германская историческая наука в начале 20-х годов была оттеснена на второй план ввиду поражения и дискредитации ее националистических историко-политических концепций. Так, немецкие историки не были даже приглашены на первый после войны международный конгресс, состоявшийся в Брюсселе в 1923 г., они появились лишь на следующем конгрессе 1928 г. в Осло.
Общей тенденцией этого периода явилось становление современной экономической истории, тесно связанной с зародившейся тогда же, на рубеже 20-30-х годов количественной историей. Последняя получила толчок для своего развития в связи с созданием научной истории движения цен в виде длинных статистических рядов, охвативших огромный период от XIV до XIX в. и требующих математической обработки.
Экономическая история, которая получила в то время наибольшее развитие в Великобритании, Франции и США, соединила целый раздел истории с другой важнейшей гуманитарной наукой - экономикой, сохранив при этом стремление изучать не застывшие структуры, а движение, развитие, изменения в сфере экономики. Начав с движения в области цен, она пыталась выяснить волновую структуру и конъюнктурную динамику в сфере хозяйства. Не случайно, классическая работа того периода, созданная французским ученым Франсуa Симианом (1873-1935) называлась "Долгосрочные экономические колебания и мировой кризис" (1932). Не производство и отношения, возникающие в его сфере, а процессы обмена и распределения являлись главным объектом исследования экономических историков.
Со становлением экономической истории было тесно связано и постепенно вызревающее в межвоенные годы оформление социальной истории. Ее контуры оставались еще неясными, границы - расплывчатыми, сама социальная история зачастую рассматривалась как придаток к истории хозяйства.

Самое известное определение социальной истории дал британский ученый Дж. Тревельян, когда назвал ее историей без политики, т.е. она охватывала все сферы жизни человеческого общества за исключением политической. Но действительно самостоятельным предметом социальная история при столь неопределенной трактовке стать не могла.

Замена господства политики господством экономики проявилась в устойчивом общепринятом выражении - социально-экономическая история, подразумевающем неразрывную прочную связь. Такое двуединство с приматом экономики во многом происходило под влиянием марксизма, хотя первыми крупными специалистами по экономической истории были не марксисты, а те ученые, которые находились под впечатлением от глубокого воздействия индустриализации на трансформацию общества и на изменение положения отдельных социальных групп.
В условиях послевоенного времени, когда историческая наука попала под огонь резкой критики и начала утрачивать популярность и прежний престиж, ряд ученых увидел причину этого в том, что история боится переходить от описания к обобщению и бросить вызов другим общественным наукам.
Так, французский ученый Анри Берр (1863-1954) полагал, что история должна объединиться с психологией и социологией и попытаться объяснить эволюцию человечества глубже, чем любая другая отдельно взятая гуманитарная дисциплина. Это было стремлением возродить ту исключительную роль, которую играла историческая наука в XIX веке и утратила в первой половине ХХ века, превратившись из "наставницы жизни" в науку узких специалистов-профессионалов. При всех своих притязаниях она была неспособна к синтезу и не предлагала собственного взгляда на мир. В лучшем случае, история заимствовала отдельные положения и выводы из экономики, статистики, антропологии, психологии, географии, социологии. Такое положение и стремилась преодолеть школа "Анналов", но и ей в целом не удалась попытка сделать социальную историю стержнем гуманитарных исследований.
Растущий интерес к социальным и экономическим аспектам исторического процесса сопровождался усилением разработки истории рабочего и, отчасти, социалистического движения, ставшей благодаря усилиям британской лейбористской историографии во главе с Джорджем Коулом (1889-1959) и американской "висконсинской школы", руководимой Джоном Коммонсом (1862-1945), общепризнанным и равноправным сюжетом академических исследований. Одним из центров изучения этих проблем стал созданный в 1935 г. в Амстердаме Международный институт социальной истории.
Таким образом, в 20-30-е годы в мировой историографии произошли явные изменения и наметились новые тенденции, хотя внешне сохранялось прежнее преобладание историографии позитивистского толка и политико-дипломатической истории, получившей дополнительный мощный стимул развития в обстановке жарких дискуссий о проблемах происхождения мировой войны и степени ответственности за нее отдельных государств.
Любопытно отметить в связи с этим парадокс, связанный с публикацией в 20-e годы многотомных серий дипломатических и внешнеполитических документов, предпринятых в большинстве стран-участниц мировой войны.
С одной стороны, в распоряжении исследователей оказалось невиданное и недоступное прежде количество источников, обогативших базу историографии. Но поскольку все эти публикации имели преимущественно односторонний, а иногда даже и фальсификаторский характер, то это влекло за собой скепсис и разочарование в возможности действительно объективного и научного познания прошлого вообще. В различных странах этот скепсис проявлялся по-разному, имел свое национальное обличье.
В Германии, как и прежде, доминировали идеи идеалистического историзма и толкования прошлого в иррационалистском духе. Сложные социально-политические проблемы развития Веймарской республики и острые конфликты приводили к ярко выраженной политизации исторической науки, к размежеванию ученых на консервативно-национа-листическое, реваншистское крыло и пестрое либеральное направление, выступившее с критикой реакционных трактовок национальной истории. Значительную активность проявляли историки, стоявшие на демократических и марксистских позициях. Однако процесс либерализации и демократизации германской исторической науки в 1933 г. после прихода нацистов к власти оказался прерванным, многие талантливые ученые были вынуждены по расовым или политическим причинам покинуть Германию (после 1938 г. такой процесс развернулся и в Австрии) и эмигрировать большей частью в США или Великобританию. Сама же историческая наука постепенно превращалась в мифотворчество, в служанку идеологии и пропаганды национал-социализма, хотя в большинстве своем немецкие историки не разделяли постулатов нацизма и предпочитали заниматься подчеркнуто академическими и далекими от политической конъюнктуры проблемами.
В еще меньшей степени идеологизация коснулась историографии в фашистской Италии, где тоталитарная система вообще не достигла такой степени зрелости, как в Германии. Среди итальянских историков преобладали идеи неогегельянской "этико-политической" школы Б. Кроче и сохранялся известный простор для либерального толкования прошлого с некоторым националистическим оттенком.
Неогегельянство было едва ли не единственным философским учением, укоренившимся в тот период на британской почве и представленным, прежде всего, Р. Коллингвудом. В целом английские историки почти не проявляли интереса к теоретико-методологическим проблемам и продолжали линию традиционного эмпиризма. Позитивистски окрашенный эмпиризм был присущ как ведущему либеральному направлению, так и выступившей с его резкой и во многом обоснованной критикой консервативной "ревизионистской" школе Льюиса Нэмира.
В отличие от британской во французской исторической науке, в основном также позитивистской, тенденция к созданию широких обобщающих работ, к исследованию не отдельных событий и лиц, а крупных социальных и экономических процессов была выражена несравненно отчетливее. Во Франции связь между историей и другими гуманитарными науками, прежде всего социологией, была намного прочнее, чем в других странах.
Быстро развивавшаяся в те годы американская историография, ведущим в которой было экономическое направление во главе с Ч. Бирдом, отдавая в теории дань неокантианству и презентизму, на практике придерживалась эмпиризма. Помимо прагматизма, на американскую историческую науку определенное влияние оказывала философия критического реализма. Книга одного из крупнейших ее представителей А. О. Лавджоя "Великая цепь бытия" (1936) сыграла большую роль в становлении школы "интеллектуальной истории". Она ориентировалась на изучение социально-экономических, философских, научных, религиозных, эстетических идей, игравших ключевую роль в процессе познания. Практическим применением этих принципов стала работа П. Миллера "Новоанглийская мысль" (1935), в которой впервые появился сам термин "интеллектуальная история", а прошлое Новой Англии как определенного социального и культурно-географического региона трактовалось на основе анализа идей пуританизма, наиболее распространенного среди поселенцев.
Существенной чертой межвоенного периода являлась жесткая конфронтация между марксистской историографией и различными направлениями немарксистской исторической науки. Представителями первой были, прежде всего, советские историки, выступившие с особенно резкой критикой немарксистской методологии истории на международном конгрессе 1933 г. в Варшаве (В. П. Волгин и Н. М. Лукин).
Марксистская историческая и общественная мысль этого периода развивалась в сложных условиях. Если в 20-е годы в советской историографии еще существовали возможности для известного разномыслия (Н. И. Кареев, Д. М. Петрушевский) и предпринимались попытки противостоять догматизации марксизма, обогатить его новейшими достижениями мировой историко-социологической мысли (А. И. Неусыхин), то на рубеже 20-30-х годов победа Сталина во внутрипартийной борьбе привела к деформации марксизма, превращавшегося из научного метода социально-исторического анализа и познания едва ли не в собрание догм, а подчас и средство простой пропаганды. Серьезная теоретическая деятельность фактически была прекращена.
В Западной Европе центром марксистских социальных исследований становится в это время Германия. В 1923 г. во Франкфурте-на-Майне создается независимый Институт социальных исследований во главе с историком австромарксистской школы Карлом Грюнбергом (1861-1940). В штат института входили как социал-демократы, так и коммунисты, он поддерживал тесные связи с Институтом Маркса - Энгельса в Москве и готовил совместное издание полного собрания сочинений Маркса и Энгельса, первый том которого вышел в 1927 г.
Создание центра марксистских исследований в капиталистической Германии было новым явлением, которое означало определенное отделение теории от политики. Такая тенденция четко проявилась после того, как в 1929 г. Грюнберг ушел в отставку, а новым директором стал философ Макс Хоркхаймер (1895-1973). Под его руководством Институт переориентировался от изучения традиционных проблем рабочего движения на солидной эмпирической базе к разработке "социальной философии". Перемены выразились и в том, что в 1932 г. вместо прежнего "Архива истории социализма и рабочего движения" институт стал издавать новый периодический орган под нейтрально звучащим названием "Журнал социальных исследований", а большинство его сотрудников в отличие от первого состава не принимало активного участия в политической деятельности.
После прихода Гитлера к власти Институт перебрался в США, где присоединился к Колумбийскому университету в качестве ассоциированного учреждения. На новом месте, в политической обстановке, где не было ни массового рабочего движения, направленного на социалистические идеалы, ни сколько-нибудь заметной марксистской традиции, Институт постепенно стал приспосабливаться к окружающей среде, проводя историко-социологические исследования эмпирического характера и воздерживаясь от какого-либо участия в политической жизни.
Примечательной чертой в развитии мировой марксистской мысли этого периода стало зарождение так называемого "западного марксизма" или "неомарксизма", основные идеи которого впервые были изложены в книгах венгерского философа Дьёрдя Лукача (1885-1971) "История и классовое сознание" (1923) и немецкого ученого и политического деятеля Карла Корша (1886-1961) "Марксизм и философия" (1923), а также в меньшей степени в ставших известными лишь после второй мировой войны "Тюремных тетрадях" итальянского революционера и мыслителя Антонио Грамши (1891-1937).
В их работах идеи Маркса дополнялись принципами неогегельянства, неокантианства, "философии жизни" и фрейдизма. В центр марксистской философии помещался человек как субъект исторического действия, а центральным основополагающим понятием выступала категория отчуждения, понимаемая в социально-экономическом смысле. Многие идеи были почерпнуты Лукачем у Макса Вебера, а Грамши использовал категорию "этико-политической истории", разработанную Бенедетто Кроче. Теория Маркса стала объектом критики неомарксистов за ее "механистичность" и жесткий "экономический детерминизм". Но речь шла не об ошибках марксизма в собственно экономической области, а о неправомерной абсолютизации такого подхода к сфере культуры, об игнорировании взаимоотношений индивида и общества.
Неомарксистская критическая школа ориентировалась не на экономические, а на социокультурные проблемы, на исследование культурных феноменов как отражения реалий современного общества. Она стремилась исследовать подавление личности окружающей ее и господствующей над ней культурной средой. Сама капиталистическая цивилизация рассматривалась Коршем и Лукачем как фатальный процесс прогрессирующего "сумасшествия" разума, возрастания иррациональности в истории.
В рамках неомарксизма в 20-е годы зарождается и фрейдомарксизм, у истоков которого стоял австрийский психолог и мыслитель Вильгельм Райх (1897-1957). Стремясь соединить марксистскую концепцию революции с идеями Зигмунда Фрейда, он утверждал, что социальная революция невозможна без революции сексуальной, поскольку сохранение сексуального подавления формирует консервативный тип характера, человека, который склонен к слепому подчинению.
На основе психоанализа Райх пытался интерпретировать взаимоотношения между экономическим базисом и идеологией, в частности, при анализе германского национал-социализма в книге "Массовая психология фашизма" (1933), где это явление объяснялось деструктивным невротическим началом в характере отдельного человека.
Таким образом, в 20-е - 30-е годы наметился ряд новых тенденций в развитии мировой исторической науки и социальной мысли, которые в полной мере развернулись уже после второй мировой войны. В этом смысле, рассматриваемый период был временем их генезиса, как бы переходным этапом от историографии XIX века к современной исторической науке, периодом неоднозначным и противоречивым, но означавшим в целом дальнейший прогресс мировой исторической науки.