Искусство быть счастливым на работе

***
Наконец все стало на свои места, и я понял, почему Далай Лама
утверждал, что он «ничего не делает на работе». Конечно, в его ответе
была доля шутки. Но кроме этого я знал, что Далай Лама не очень любит
распространяться о своих заслугах, хвалить самого себя. Это естественным
образом вытекало из его нежелания вообще обращать внимание на
собственную личность. Его не волнует, что думают о нем другие, им
движет искреннее желание помочь людям.
Но в его ответе читалось и другое. Далай Лама не разделял жизнь и
работу: для него они были тесно переплетены — так тесно, что он не видел
различия между «личной» жизнью и работой, «духовной» и «домашней»
жизнью. А поскольку он не выделял в отдельную категорию «рабочие»
обязанности, у него действительно не было работы в общепринятом
понимании. Я часто удивлялся цельности его личности. Он казался одним
и тем же в любой обстановке. У него не было «нерабочего» облика.

---

Любой деятельности Далай Лама отдается целиком. Ему не нужно
подстраиваться под новую обстановку. Он остается одним и тем же — и
дома, и на работе. И я подумал, что Далай Лама действительно свободный
человек.
Я вспомнил интересный эпизод, свидетелем которого стал в прошлом
году. Далай Лама прилетел в Вашингтон и был приглашен как-то вечером в
Капитолий, на прием, устроенный в его честь. Прием давала сенатор Диана
Фейнстейн. На нем присутствовала вся вашингтонская элита. Прием
происходил в богато убранном зале, в сенатском крыле Капитолия. Послы,
сенаторы, конгрессмены тихо ходили по красным плюшевым коврам под
хрустальными люстрами. Стены и потолок украшала роспись. Обстановка
подчеркивала важность происходящего. Я узнавал лица, которые часто
видел по телевизору. Но вид этих людей причинял мне странное
беспокойство. Я не знал, чем оно вызвано. И тут меня осенило — по
телевизору они выглядели гораздо более живыми. Я присмотрелся к
конгрессменам — их изборожденные морщинами лица были похожи на
непроницаемые маски, их движения были скованными, механическими.
Оживление в эту компанию вносили молодые помощники и стажеры,
недавние выпускники университетов, опьяненные ароматом власти и
говорившие 
с 
приглушенным 
волнением. 
«Пытаются 
выглядеть
взрослыми», — подумал я. Мне, человеку, чуждому миру политики,
происходящее казалось нереальным.
Я пришел на прием довольно рано, но гости уже толпились в зале. Те,
что постарше, были преисполнены такой важности, что ни на кого не
обращали внимания. Когда их кому-то представляли, они здоровались,
глядя невидящим взглядом. Более молодые, занимающие менее высокое
положение, при знакомстве тоже смотрели по сторонам, пытаясь
определить, в какое общество попали. Другие протискивались сквозь
толпу, здоровались, знакомились, и, как я позже заметил, самым частым
вопросом среди таких гостей было «Чем вы занимаетесь?». У этих людей
был просто какой-то нюх — за доли секунды они могли определить,
насколько полезен для них тот или иной человек. И если они не видели
пользы в новом знакомстве, то быстро отходили и терялись в толпе в
поисках других знакомств. Кто-то пил диетическую колу, кто-то — белое
вино. В середине зала стоял банкетный стол, уставленный заграничными
сырами, жареными креветками, слойками и разными деликатесами. Но еда
по большей части оставалась нетронутой. Люди стеснялись есть. Я
посмотрел вокруг — лишь несколько человек чувствовали себя раскованно
и свободно.

---

Наконец в зал вошел Далай Лама. Как обычно, он был спокоен и весел.
Его вид представлял разительный контраст с окружающей обстановкой. Я
заметил, что он даже не удосужился надеть свои добротные кожаные
ботинки, а вместо этого был в старых резиновых сандалиях. Сенатор
Фейнстейн и ее муж тут же стали представлять Далай Ламу гостям. Далай
Лама налил себе стакан воды, а сенатор Фейнстейн тем временем
притащила старый дубовый стул внушительных размеров, поставила его у
стены и предложила Далай Ламе сесть. Несколько сенаторов тут же
выстроились в очередь, чтобы быть представленными Далай Ламе. Я не
слышал, о чем они говорили, поскольку стоял далеко, но видел, что Далай
Лама приветствовал их дружеским рукопожатием, теплой простодушной
улыбкой и искренним взглядом. Как всегда, он относился к людям по-
человечески, без всяких претензий. Скоро все окружающие заулыбались,
стали чувствовать себя раскованнее. Я заметил, что после знакомства с
Далай Ламой многие гости не спешили уйти. Наконец один из сенаторов
поставил свой стул рядом с Далай Ламой. Затем его примеру последовал
другой. Скоро по обеим сторонам от Далай Ламы уже сидела добрая
дюжина политиков. То, как они тянулись к нему и буквально ловили
каждое его слово, напомнило мне Тайную вечерю. Чем ближе тот или иной
человек сидел к Далай Ламе, тем более раскованным и раскрепощенным он
выглядел. Несколько минут спустя я был поражен зрелищем еще более
удивительным: Далай Лама ласково держал за руку сидящего рядом с ним
человека — известного политика, закаленного в дипломатических
баталиях. Он держал его за руку, как ребенка, и политик, лицо которого
еще совсем недавно выглядело суровым и непроницаемым, теперь
подобрел и смягчился.
Тем временем я разговорился с начальником отдела безопасности. Он
уже не первый раз охранял Далай Ламу, поскольку тот неоднократно
приезжал в Соединенные Штаты. Этот человек сказал мне, что охранять
Далай Ламу нравилось ему больше всего — и не потому, что тот, в отличие
от других дипломатов, не танцевал на дискотеке до трех часов утра, а уже в
девять ложился спать, а потому, что он искренне восхищался этим
человеком. «Я не буддист, — сказал он, — но Далай Лама мне очень
нравится».
— Чем же? — спросил я.
— Он любит говорить с шоферами, привратниками и официантами, с
обслуживающим персоналом и относится ко всем людям одинаково, без
высокомерия, — ответил секьюрити.
Прием в Капитолии наглядно это продемонстрировал. Далай Лама с

---

одинаковым уважением обращался и к официанту, разносившему еду, и к
лидеру сенатского большинства. Не важно, с кем он говорил — с
горничной в гостинице, с водителем, который вез его на светский прием,
или с крупным американским политиком, — его манера общения,
поведение и речь оставались неизменны.
В этом и заключался секрет Далай Ламы: ему не нужно притворяться. И
на публике, и на работе, и в личной жизни он всегда остается одним и тем
же — самим собой. Благодаря этому казалось, что работа дается ему без
усилий. Конечно, большинству из нас предстоит проделать долгий и
трудный путь, прежде чем мы достигнем цельности Далай Ламы. Но в
любом случае, чем меньше станет разрыв между нашей личностью и
работой, тем легче и радостнее мы будем выполнять эту работу.
Эпилог