Исай Калашников Жестокий век Гонители

Глава 4 
Старый Ван-хан занемог. Летний шатер был наполовину открыт, на 
высокую постель из мягких войлоков падали горячие лучи солнца, 
а Ван-хан зябко кутался в халат, подбитый беличьим мехом, 
надсадно кашлял. Клочком прошлогодней травы торчала на 
подбородке, вздрагивала при кашле седая бороденка, сбегались 
глубокие морщины на рябом лице… Приходили и уходили 
соболезнующие нойоны. Шепотом переговаривались караульные. 

---

Ван-хан был молчалив. Его томила не только болезнь, но и трудные 
думы о будущем своего улуса. Приезжал Джамуха, сказывал: вновь 
что-то замышляют неукротимые меркиты. Но заботило не это. Не 
прямо, обиняками, чего-то не договаривая, Джамуха дал понять, 
что Тэмуджин готовится подвести под свою руку его ханство. Зная 
хитроумие Джамухи, его неприязнь к Тэмуджину, не поверил. Но 
душа лишилась покоя. Конечно, Тэмуджин не такой дурак, чтобы 
искать драки с кэрэитами, знает, что не во вражде, а в дружбе с 
ним, Ван-ханом, его сила. Но что будет, когда улус унаследует 
Нилха-Сангун? Сын ненавидит Тэмуджина, и Тэмуджин отвечает 
ему тем же. В одной упряжке им не ходить. Рано или поздно кто-то 
кого-то захочет подмять под себя. Тэмуджин умен, он не может не 
предвидеть этого. 
Душа болела, как старая рана в ненастье. Нилха-Сангун был его 
кровью, продолжателем его рода, единственным наследником, 
сыном женщины, память о которой он пронес через всю свою 
жизнь. Не меньше Нилха-Сангуна был дорог и Тэмуджин, сын 
побратима Есугея, настоящего и единственного друга, Тэмуджин, 
которому он помог обрести силу и который в тяжкие времена 
сделал для него все, что мог. Он и сам немало дал родному и 
названому сыновьям, только одного не сумел – сделать их 
братьями, друзьями. Просмотрел… 

---

Ладит же Нилха-Сангун с Джамухой. В последнее время они 
встречаются часто, ведут длинные беседы. Побитый, Джамуха, как 
видно, образумился… 
Перед шатром блестела Тола-река. Над высокой травой порхали 
белые бабочки. На другом берегу по серому взгорью тянулись 
овцы. За шатром в курене была сонная тишина. Мирно пасущееся 
стадо – радость кочевника, покой – его счастье. Но покой в степи 
короток, как летняя ночь. Он не знал покоя ни в молодости, ни в 
зрелые годы, нет его и сейчас, на склоне дней. 
Всю жизнь сражался, вылетал из седла, садился снова. И уже 
близок конец его земного пути, а покоя не добыл ни себе, ни 
своему улусу. 
В шатер вошел Нилха-Сангун. Полное, гладкое лицо разморено 
зноем, волосы на обнаженной голове влажны от пота. Присел у 
постели, справился о здоровье. Ван-хан сел, стянул у горла беличий 
халат, кашлянул. 
– 
Ничего. Скоро встану. 

---

Сын кивнул. Он думал о чем-то другом. Беспокойно теребил 
короткую и редкую бороду, пустыми глазами смотрел на другой 
берег Толы. 
– 
Ты сам-то здоров? 
– 
А? Здоров, отец, здоров. – Нилха-Сангун подозвал караульных, 
велел им отойти подальше и никого к шатру не подпускать. – Надо 
поговорить, отец. 
Эта предосторожность встревожила Ван-хана. Он опустил с 
постели ноги в носках, сшитых из заячьих шкурок, уперся в 
узорчатый половой войлок, наклонился к сыну, нетерпеливо 
попросил: 
– 
Говори… 
– 
Я не хотел тебя беспокоить, отец. Но сам не мог ничего 
придумать. 
Джамуха проведал, что хан Тэмуджин хочет женить своего Джучи 
на моей дочери Чаур-беки, а за моего сына Тусаху отдать свою 

---

Ходжин-беки. Нилха-Сангун тяжело передохнул, опустил голову, 
признался: 
– 
Я боюсь, отец. Это… 
– 
Подожди, дай мне самому подумать. 
Ван-хан лег в постель, прикрыл ладонью запавшие глаза. Кэрэиты 
редко и неохотно отдавали своих дочерей замуж за язычников. Но 
язычник Джучи сын Тэмуджина. Может быть, родство скрепит 
дружбу двух улусов, на многие годы свяжет их в одно целое. Не об 
этом ли думал Тэмуджин, замышляя сватовство? Если так, 
благослови его имя, всевышний. 
Ван-хан открыл глаза, повернулся на бок. Сын беспокойно ходил 
перед постелью. Ему было жарко. Воротник зеленого халата 
потемнел от пота. Пятна пота выступали и на круглых лопатках. 
– 
Что тебя напугало, сын? Брак твоих детей и детей Тэмуджина 
принесет благо обоим улусам. 

---

– 
Сначала я думал так же, как ты. Я не люблю Тэмуджина за его 
заносчивость… 
– 
Кто из вас больше заносчив, сразу и не скажешь. 
Нилха-Сангун глянул на отца с сожалением, но оставил замечание 
без ответа. 
– 
Я не люблю Тэмуджина, но не хочу раздоров с ним. И я подумал, 
как ты. Но Джамуха открыл мне глаза. Нет, недаром его зовут 
сэченом. Он сказал мне так: «Пока ты, мой отец, жив, ты не 
допустишь ссоры наших улусов». 
– 
Джамуха судит здраво. Пока я жив, все будет хорошо, сын. Пока 
жив… – Ван-хан вздохнул. 
– 
Но уже сейчас, при тебе, Тэмуджин все время норовит 
высунуться вперед. Потом он захочет распоряжаться мною, как 
своим нойоном. Я никогда не покорюсь ему. 
Ничего нового в этом для Ван-хана не было, но то, что суждения 
Джамухи, передаваемые сыном, были сходны с его собственными, 

---

убеждало, что будущее улуса, будущее его сына и внуков 
неопределенно и тревожно. 
Полотнищем шатра Нилха-Сангун вытер лицо и шею. 
– 
Тэмуджин готовится к тому времени, когда отойдешь от нас ты, 
отец. 
Он постарается убрать меня. Но остается мой сын и твой внук 
Тусаху. Он подросток, с ним сладить легче. Однако Тусаху станет 
взрослым, и неизвестно, захочет ли бегать у стремени Тэмуджина. 
Потому-то Тэмуджин и хочет заранее связать его по рукам и ногам. 
А если Тусаху попробует порвать путы – уберет и его. Кому 
перейдет наш улус? Жене Тусаху и дочери Тэмуджина. Или моей 
дочери, жене его сына Джучи. Так или этак – улус в руках 
Тэмуджина… А убрать меня и Тусаху долго ли. Для этого нужны 
всего две ловких руки и несколько капель яда. 
– 
Не верю я этому. Не может Тэмуджин думать так! Это выдумки 
хитроумного Джамухи! – От страшных слов сына хану стало 
жарко, он сел, отбросив халат, голосом, срывающимся на крик, 
повторил: 

---

– 
Это выдумки! 
Джамуха лжет, обманывает тебя, легковерного. Ты не любишь 
Тэмуджина, и тебе по сердцу все, что чернит его имя. Но как ни 
бросай пыль, она вниз падает, как ни опрокидывай светильник, 
пламя вверх рвется. 
– 
Эх, оте-ец, – укоряюще протянул Нилха-Сангун. – Не такой уж я 
легковерный, как думаешь. Я давно не ребенок, и тень от куста не 
принимаю за врага. 
– 
Зато не отличаешь ястреба от кукушки. 
– 
Отличаю. Сначала я, как ты, не поверил Джамухе. Потом 
подумал: дай проверю. 
– 
Как можно проверить такое? 
– 
Я послал к Тэмуджину человека сказать, что ты тяжко болен. 
– 
При чем тут моя болезнь? – все больше сердился Ван-хан. 

---

– 
Смотри сам. Ты всегда говоришь – Тэмуджин любит тебя, как 
родной сын. Со мной сравниваешь. – Голос Нилха-Сангуна от 
скрытой обиды слегка дрогнул. – Получив известие о твоей 
болезни, я бы помчался к тебе, загоняя лошадей. Тэмуджин тоже 
мчится. И не один. Везет сына и дочь. Не навестить тебя едет, а 
успеть, пока ты жив, довести до конца свои замысел. Он знает, что 
со мной ему не сговориться. Торопится к тебе. Помоги ему, отец, 
раз он так дорог твоему сердцу. И я, и мои дети в твоей воле… 
– 
Это правда, что он везет сына и дочь? 
– 
Завтра они будут здесь, ты сможешь прижать их к своей груди. 
Хана стало знобить. Стянув у горла халат, сделал знак Нилха-
Сангуну уходи. Но он не ушел. Укрыл отца поверх халата одеялом, 
принес горячего молока, дал попить, потом долго сидел у его ног, 
подперев руками круглую голову, молчал. Глаза его были 
печальны. 
Виски Ван-хана стискивала боль. Трудно было о чем-либо думать. 

---

Тэмуджин приехал на другой день утром. Прямо с дороги, не 
передохнув, не переменив одежды, пришел в шатер. Рыжая борода 
и усы, косички на висках казались опаленными солнцем. Сутуля 
сильные плечи, неторопливый, остановился возле постели, 
медленно опустился на колени, горячим лбом прикоснулся к его 
бледной, худой руке. Поднял голову. В глазах непритворное 
сочувствие. Ван-хан смотрел на него, и трудные думы 
отодвигались. 
– 
Пусть духи зла не терзают твое тело. Пусть все твои болезни 
перейдут на меня, – негромко сказал Тэмуджин. 
Ван-хан слабо улыбнулся. 
– 
Не бери моих болезней, сын. Проживешь столько же, сколько я, 
своих будет достаточно. Годы не приносят человеку ничего, кроме 
немощи. 
– 
Они приносят еще и мудрость, хан-отец. 
– 
Что мудрость без силы? Воин без лошади. 

---

– 
Твоя мудрость, хан-отец, была для меня и конем, и мечом, и 
щитом… 
Тэмуджин говорил раздумчиво, как бы вглядываясь в прошедшее. 
И эта раздумчивость делала его слова по-особому вескими, они 
западали в душу Ван-хана, рождая в ней добрый отзвук. Что бы там 
ни говорили о Тэмуджине Джамуха и Нилха-Сангун, он любит 
этого человека. 
А Нилха-Сангун, пасмурный, с потемневшим лицом, стоял в 
стороне, наклонив голову, исподлобья смотрел на Тэмуджина. На 
его шее вздувалась и опадала темная жила. Ван-хан отвернулся, 
подавил вздох. 
– 
Хан-отец, ты еще встанешь. Еще немало травы истопчут копыта 
твоего коня. 
Руки Тэмуджина лежали поверх одеяла у его груди. Крупные руки 
с длинными, сильными пальцами и крепкими, выпуклыми ногтями. 
Ван-хан невольно примерил их к шее сына, стиснул зубы, подавляя 
стон. 

---

– 
Тебе плохо, хан-отец? 
– 
Нет. Судорога свела ногу. 
Тэмуджин отодвинул одеяло. 
– 
Какую? 
– 
Эту. 
Сняв заячьи носки, Тэмуджин принялся растирать ступню. Ван-хан 
старался не смотреть на его пальцы. Может быть, Джамуха все 
выдумал, может быть, в голове Тэмуджина не было и нет коварных 
замыслов, но Нилха-Сангуну все-таки лучше держаться от него 
подальше. 
– 
Дети твои, наверное, уже стали взрослыми? – спросил он, 
приближая неизбежный разговор. 
– 
Я привез показать тебе старшего сына и мою любимую дочь. 

---

Ван-хану пришелся по душе и Джучи, робкий, с добрыми, 
ласковыми глазами, и маленькая бойкая Ходжин-беки. Лучшего 
жениха для внучки и лучшей невесты для внука, наверно, и не 
сыскать… 
– 
Хан-отец, у меня есть дети, у тебя внуки… – Тэмуджин присел на 
постель, взял его за руку. – Им предопределено продолжить 
начатое тобой и моим отцом… 
Он замолчал, кажется, ожидая, что Ван-хан подхватит 
невысказанную мысль и выскажет ее сам. Но Ван-хан не стал ему 
помогать. Пусть уж сам… 
– 
Хан-отец, как буря сухие семена трав, разметывает жизнь людей. 
И люди без роду, как семена трав, где зацепились, там и пускают 
корни. Иное дело те, у кого есть родичи. Куда бы ни угнала буря 
жизни, сын постарается возвратиться к отцу и матери, брат к брату, 
отец к детям, муж к жене. 
Рассудив так, я подумал, хан-отец: будет хорошо, если наши семьи, 
твою и мою, свяжут узы родства. 

---

– 
Кому будет хорошо? – с откровенной враждебностью спросил 
Нилха-Сангун. 
– 
Что бы ни случилось, наши дети будут вместе, наши улусы 
рядом… 
– 
А ты – держать поводья улусов, – вставил Нилха-Сангун. 
Зеленые искры скакнули в глазах Тэмуджина, пальцы правой руки 
скрючились и один по одному стали прижиматься к ладони, 
собрались в увесистый кулак, окаменев от напряжения. И 
медленно, будто нехотя, расправились. 
– 
Нилха-Сангун, кто может сказать, что будет с тобой или со мной 
завтра? Люди в нашем возрасте заботятся не о себе, о будущем 
своих детей. 
Разве я говорю не верно, хан-отец? 
– 
Не докучай отцу! – выкрикнул Нилха-Сангун. – Дети мои, а ты со 
мной и говорить не хочешь. Думаешь, больного и слабого от 

---

болезни отца легко оплетешь льстивыми словами… Постыдился 
бы! 
– 
Мы с тобой еще поговорим… 
В голосе Тэмуджина, послышалось Ван-хану, прозвучала скрытая 
угроза. 
Нет, не быть миру меж ними. Не быть. Никакое родство не сделает 
друзьями Нилха-Сангуна и Тэмуджина. 
– 
Хан-отец, я надеюсь на твою мудрость. Твое слово всегда было 
для меня как огонек для путника, блуждающего в метельной степи. 
– 
Тэмуджин, я и верно болен, слаб. Не ко времени ты затеял этот 
разговор. 
Тэмуджин медленно распрямился. Дрогнули рыжие усы, сузились 
глаза. Он понял: это отказ. 

---

– 
Мы потом поговорим. Когда-нибудь… – торопливо добавил Ван-
хан. 
Но Тэмуджин его, кажется, уже не слушал.