Исай Калашников Жестокий век Гонители

Глава 14 
Зимовал хан Тэмуджин в местности Тэмэ-хээрэ – Верблюжья степь. 
Снегу выпало мало, совсем редко дули злые метельные ветры. Скот 
был упитан и здоров, люди спокойный. 
Без поспешности, но и без оглядок, сомнений хан принялся за 
устроение своего улуса. Всех воинов, включая и кэрэитов, и 
хунгиратов, с их семьями разделил на тысячи, тысячи – на сотни, 
сотни – на десятки, нойонами тысяч поставил людей верных, 
известных своим умом, прославивших себя отвагой. 
Нойоны племен не противились, по крайней мере, явно. 
Стремительное падение Ван-хана, невероятное, как снег в летний 

---

полдень, отбило охоту перечить хану. Страх перед ним заморозил 
своеволие. Но он знал, что и в мерзлой земле не умирают корни и 
подо льдом вода струится. Дабы обезопасить себя от всяких 
неожиданностей, он замыслил держать при себе постоянно полторы 
сотни кешиктенов.[13] Эти полторы сотни составил из крепких, 
выносливых, смекалистых сыновей нойонов-сотников и нойонов-
тысячников. Они неусыпно охраняли покой его ставки – орду, днем 
и ночью несли караульную службу, по первому его знаку готовы 
были вскочить на коней и обнажить оружие. 
Он хотел, чтобы и все войско было так же послушно ему, так же 
готово к сражению. Нойонам-тысячникам не давал покоя. Внезапно 
поднимал то одну, то другую тысячу, велел в точно обусловленный 
день прибыть в ставку. Сам осматривал коней, одежду и оружие 
воинов, потом ехал с ними на облавную охоту. В повеления 
нойона-тысячника не вмешивался, советов не давал, ни о чем не 
спрашивал, ничего не требовал. В теплой шубе, крытой тонким 
тангутским сукном, в лисьей шапке, рыжей, как его борода, щурил 
глаза от яркого зимнего солнца, трусил по заснеженной степи, все 
примечая. 
Вечером в походной юрте указывал нойону на упущения. 
Разговаривал почти всегда спокойно, ровным, негромким голосом, 
терпеливо выслушивал разумные возражения. Но спокойствие 
покидало его, когда кто-либо из нойонов начинал торопливо с ним 

---

соглашаться, не вдумываясь в то, что он говорит. Хан умышленно 
прибавлял к упущениям нойона такие, которых тот и не делал, и, 
если и тут не следовало никаких возражений, взгляд светлых глаз 
становился ледяным. 
– 
Ты что киваешь головой, как одуванчик под ветром? Говорю с 
тобой для того, чтобы запомнил мои слова и в другой раз был 
умнее. А ты только головой качать научился. Это и лошадь умеет. 
Повтори, что я тебе говорил, и скажи, как будешь исправляться! 
Не терпел он и упрямых возражений. Если нойон начинал 
оправдываться, слагать свою вину на кого угодно, на что угодно, 
хуже того – врать, хан грузно поворачивался к нему сутуловатой 
спиной. 
– 
Видеть тебя не желаю. Не умеющему понять своих ошибок – 
ходить босиком, не желающему – умываться слезами. Иди и 
подумай!.. 
Не вдруг, не сразу осознали нойоны, что от них требуется. Многие 
вначале поняли так, будто тысяча воинов и все другое – подарок за 
прежние заслуги, а с подарком, известно, каждый волен поступать 
по-своему. Брат Бэлгутэй на его повеление явиться с воинами не 

---

ответил и не пришел. Послал к нему младшего брата Тэмугэ-
отчигина со строгим внушением. Бэлгутэй примчался обиженный. 
– 
За что ругаешь, брат? Прислал ко мне с повелением простого 
гонца. К другим ты шлешь своих нукеров… 
– 
А какая разница? 
– 
Я же твой брат и стою выше других! Прискакал простой гонец, и 
я стал думать: за что рассердился на меня Тэмуджин? Как будто не 
за что. 
Тогда подумал: твое повеление малой значимости, хочешь – 
выполни, не хочешь – не выполняй. А у меня как раз свои дела 
были… 
Тэмуджин не стал ругать брата. Давно заметил, что не только 
братья, но и другие нойоны ждут, чтобы не одинокие гонцы, а 
целые посольства прибывали к ним с его повелениями. И чтобы 
речи вели затейливые, как это делается при сношении 
самостоятельных владетелей. А нойоны важно сидели бы на 
войлоках, выслушивали послов, неторопливо обдумывали ответы. 
Ах, какие мудрые люди! 

---

Позвав Боорчу и Джэлмэ, сказал им: 
– 
Донесите до ушей каждого нойона тысячи, сотни и десятка. Кто 
не выполнит повеления хана, переданного изустно или через 
других людей, будет незамедлительно и сурово наказан. Если 
наказанием будет даже смертная казнь и если свершить казнь 
прибудет даже один простой воин, нойон, начальствуй он и над 
десятью туменами, должен принять наказание. 
Тугодума Бэлгутэя после того, как он уразумел сказанное, 
прошибла испарина. Боорчу хмыкнул: 
– 
Очень уж круто, хан Тэмуджин. 
– 
Иначе мы, друг Боорчу, возвратимся к тому, с чего начали. 
– 
Согласен. Но ты не все продумал, хан. Скажем, ты меня отправил 
в поход. У меня под началом Джэлмэ. Однажды я рассердился и 
твоим именем послал к нему воина. Он ему перережет глотку. 
Потом я оправдаюсь или нет дело другое. Джэлмэ-то уже не будет. 

---

– 
А почему моим именем? Почему не своим ты казнишь Джэлмэ? 
– 
По твоему слову я иду воевать. И я в походе для всех твоя тень, 
твоя воля, твой разум. Будет по-другому, кто станет слушать меня? 
Но не случится ли так, хан, что в дальних походах по злобе, 
глупости или недомыслию изведут близких твоих людей? 
Боорчу заставил его задуматься. Все может так и получиться. 
Правило, долженствующее принести пользу, принесет вред. 
Близкие ему люди должны быть ограждены от скорой расправы. 
– 
В походе, Боорчу, верно, ты моя воля, мой разум. И все, что ты 
задумаешь, должно быть всеми принято. Но никому никогда не 
будет позволено подвергать наказанию людей, мне известных, 
мною к делу приставленных. 
Виновен – отошли его ко мне, а уж я сам разберусь… 
Однажды привел свою тысячу нойон Хорчи. Этот лукаво-веселый 
дальний родич Джамухи когда-то видел вещий сон – быть 
Тэмуджину ханом. С той поры хан благоволил ему. Болтливый и 
вроде бы беспутный, Хорчи был неплохим воином и оказался 
расторопным нойоном-тысячником. Вечером, осмотрев воинов, 

---

Тэмуджин остался доволен. Лошади справны, одежда на воинах 
добротная, колчаны полны стрел, в седельных сумах запас хурута. 
Тысяча была готова отправиться и в ближний, и в дальний походы. 
Но воины привезли с собой не только запас хурута. Всю ночь они 
горланили песни, кричали, будоража покой орду. Тэмуджин 
ночевал у своей новой жены, кэрэитки Ибаха-беки. Она еще не 
забыла битву в курене Ван-хана, где ее взяли, вздрагивала, когда 
крики становились особенно громкими, потом расплакалась. 
Тэмуджин оделся и вышел. Ночной страже кебтеулам – велел 
разыскать Хорчи. Однако нойон и сам напился до бесчувствия, 
мычал, отбивался от караульных. 
Утром воины сели на коней. Глаза мутны, зелены лица – ну что за 
охотники! Многие корчились в седлах, будто собираясь рожать, 
другие были неподвижны, как мешки с шерстью. Хорчи отоспался 
и уже снова выпил, от него несло крепким винным духом. Без того 
болтливый, сейчас стал невыносимым. И робость перед ханом 
совсем покинула его, подмигнул Тэмуджину, будто дружку своему: 
– 
Хан, где обещанные тридцать жен? 
Тэмуджин подозвал кешиктенов, указал плетью на Хорчи: 

---

– 
Ведите его на речку и трижды окуните головой в прорубь. 
Велел собрать всех нойонов и воинов, какие были в орду, 
построить кругом. Всходило солнце, и мороз больно покалывал 
щеки, снег вкусно хрумкал под толстыми войлочными подошвами 
гутул, на бороду и усы ложился белый иней. Ему вспомнилось, как 
перед сражением с меркитами, на радостях, что встретился с 
Джамухой, набрался архи не хуже Хорчи и на другой день мучился 
– 
раскалывалась голова, выворачивало нутро. 
В круг толкнули Хорчи. Кешиктены постарались. Воротник шубы 
нойона заледенел, косицы на висках торчали сосульками. Он 
пробовал улыбаться, но губы дрожали и прыгали. 
– 
Иди обсушись и отогрейся. 
Хорчи уразумел: больше наказания не будет. Лихо тряхнул головой 
зазвенели косицы-сосульки. 
– 
Мой внутренний жар преодолевает наружный холод. 

---

– 
Было бы лучше, если бы твой ум преодолевал твою же глупость. 
После битвы с меркитами Тэмуджин дал себе зарок: никогда не 
пить перед сражением. И ни разу не нарушил слова. Но другие 
пьют. И до, и после сражения, перед выездом на охоту и после 
возвращения с добычей, пьют всегда, было бы вино, а нет – 
выменивают, выпрашивают и снова пьют. И хвастаются друг перед 
другом, состязаются, кто больше выпьет и не упадет замертво. Так 
уже повелось… 
– 
Я собрал всех ради того, чтобы спросить: могут эти люди, вчера 
такие веселые, крепко держать в руках копье, метко стрелять из 
лука? Не могут. Пьяный подобен слепому – ничего не видит, 
подобен глухому – ничего не слышит, подобен немому – ничего не 
может сказать. Пьяный забывает то, что знал, ему не сделать того, 
что умел. Умный становится глупым, добронравный – 
неуживчивым и злым. Пастух, пристрастный к питью, теряет стадо, 
воин – коня и оружие, нойон не может содержать в порядке дела ни 
тысячи, ни сотни, ни десятка. Вино дурманит, лишает разума всех 
одинаково – харачу и сайда, худого и хорошего. В питье вина нет 
пользы, нет и доблести. Я буду ценить тех, кто не пьет совсем, 
хвалить, кто пьет не чаще одного раза в месяц, терпеть, кто пьет в 
месяц дважды, и наказывать, кто пьет больше трех раз в месяц. В 
походе, перед битвой, перед облавной охотой пить отныне не смеет 
никто. 

---

Много требуя с нойонов и воинов, он мог бы возбудить ропот и 
недовольство, если бы не умел заметить людей, радеющих о делах 
ханства. 
Для них не скупился на подарки и награды, возвышал над другими; 
хороший воин всегда мог стать десятником, десятник – сотником, 
сотник тысячником, а тысячник – ближним другом хана. 
Для Тэмуджина эта зима была едва ли не лучшая в жизни. Он 
добился всего, чего желал, его улус становится поистине 
могущественным, единым, его власть неоспорима… Пришло 
осознание своей внутренней силы и принесло успокоение 
мятущемуся духу. 
Ранней весной, едва пробилась первая зелень, прибыл посланец 
владетеля онгутов Алакуш-дигит Хури. Худые вести принес 
посланец. Где-то глубоко в душе у хана жило ожидание 
столкновения с найманами, но он не хотел верить предчувствию. 
Найманы живут сами собой, он – сам собою. Их улусы теперь 
соседствуют. Так что с того? Разве соседи не могут жить в мире и 
согласии? Как видно, не могут. С его соплеменниками не могли 
ужиться татары. Теперь их нет. С ним не мог ужиться Нилха-
Сангун. Его тоже нет. Теперь грозит войной Таян-хан… Собирает 

---

под свой туг всех, кого может. У него и меркиты, и ойроты, и 
Джамуха, Алтан, Хучар со своими воинами. Хорошо, что владетель 
онгутов отказался помогать Таян-хану. Но, как видно, не поможет и 
ему, Тэмуджину. Никто ему не поможет. Одна надежда – его 
воины, его тысячи, сжатые, как пальцы руки, в единый кулак. 
Алакушу-дигит Хури хан послал в подарок табун отборных коней в 
пятьсот голов и тысячу овец. Проводив посланца, собрал всех 
нойонов на курилтай. 
– 
Что будем делать? Три дороги перед нами. Мы можем откочевать 
как можно дальше. Пусть Таян-хан гонится за нами, изматывая 
коней. Выбрав подходящее место и время, ударим на него. Мы 
можем встретить его в наших нутугах, всех хорошо подготовив. И 
мы можем сами пойти в кочевья найманов, чего они, конечно, не 
ждут. Выбирайте, нойоны. 
Нойоны долго молчали, и он не торопил их. Тяжело им сейчас 
думать о войне. Мирная жизнь людей, вверенных под их начало, 
едва стала налаживаться, люди разных племен, разведенные по 
сотням и тысячам, еще не совсем привыкли друг к другу… 
Длительным молчание было и потому, что он приучил нойонов 
почитать не затейливую резвость пустых словес, а прямоту и 
мудрость суждений. 

---

Первым заговорил Мунлик. 
– 
Хан Тэмуджин, три дороги перед нами, но к истине ведет одна. Я 
бы не стал уходить и не пошел бы в курени найманов. Будем 
уходить – обнаружим страх перед найманами, укрепим дух их 
воинов. Идти на кочевья врагов и вовсе опасно. Травы еще не 
поднялись, кони тощи, в дальнем походе они обессилеют… Надо 
ждать и потому еще, что Таян-хан может передумать. 
Тогда никакой войны не будет. 
Наверное, он сказал то, о чем думали многие нойоны. Зашелестел 
одобрительный шепот, задвигались, закивали головами нойоны. Но 
младший брат хана Тэмугэ-отчигин не согласился с Мунликом. 
– 
Найманы грозят отобрать наши луки и стрелы. Пристало ли нам 
ждать, когда они это сделают? Воины мы или вдовые женщины? 
Мы должны пойти в кочевья найманов! 
После Тэмугэ-отчигина говорили многие. Говорили разное. Хан не 
отбрасывал ничьих доводов, вдумывался в них, добавлял свои, 

---

сравнивал с противоположными: он не хотел ошибиться. Об отходе 
никто не говорил, и это было хорошо. Нойоны, как и он, осознали 
свою силу и не желали спасаться бегством, но давняя слава о 
могуществе найманов заставляла их быть осторожными. Тощие 
кони – отговорка. Не будет уверенности в скорой и легкой победе – 
передумает. Что это даст? Ничего. Сегодня передумал, а завтра 
опять надумает. И неизвестно, как себя поведет в другой раз 
Алакуш-дигит Хури, состоящий на службе у Алтан-хана. Таян-хан 
ударит в лоб, Алакуш-дигит Хури – в затылок… Нет, ожидание – 
пагуба… 
Шестнадцатого числа первого летнего месяца в счастливый день 
полнолуния, в год мыши[14], шаман Теб-тэнгри вознес молитвы и 
окропил боевой туг хана. Войско двинулось в поход. Алгинчи – 
передовыми пошли четыре тысячи под началом Джэлмэ, Субэдэй-
багатура, Джэбэ и Хубилая. Главные силы хан поставил под начало 
своего брата Хасара. Пусть покажет себя, а то вечно ходит обижен. 
Затылком войска с телегами, походными юртами и заводными 
лошадями велел ведать младшему брату Тэмугэ-отчигину. 
Покачиваясь в седле, хан размышлял о переменчивости судьбы. 
Всего год назад он без оглядки бежал от Ван-хана. Думал ли тогда 
старый хан, что гонится за своей гибелью? Могли ли думать воины-

---

кэрэиты, громя его курени, угоняя его табуны, что всего через год 
он, хан Тэмуджин, поведет их в битву, какой не знала древняя 
степь? А кто ему скажет, чем окончится эта битва?.. О вечное синее 
небо, даруй мне победу?..