И о. ректора ргу имени С. А

о
льшая переводческая неудача: неверна вся ее музыкальная 
аранжировка. Стих оригинала 
разговаривает
с читателем, а стих перевода – 
вещает
. С его 
возвышенной инверсией в третьей строке (“
Nervously my vigil keeping
”) он звучит как паро-
дия на «Ворона» Эдгара По: “
Eagerly I wished the morrow
…”. Таким образом, мелодика стиха 
не исчерпывается соблюдением поэтического размера, она включает и звуковой ряд, и паузы, 
и особенности синтаксиса. 
И наконец, ошибочность использования этой же злополучной третьей строки заклю-
чается в том, что она просто лишняя: если ее убрать, смысл совершенно не меняется.
В итоге был найден иной вариант: 
Mother, spent with want and woe, 
Old at less than forty-five, 
Made me sick with worry; so,
As she lay down, I’d tiptoe 
Close, to hear her heartbeats slow, 
Just to know she was alive. 
Несовпадение указанного возраста матери (40 и 45) мы не считаем серьезной ошиб-
кой: у Тарковского мать «постарела в сорок», а в переводе «состарилась ранее сорока пяти», 
что практически эквивалентно оригиналу. Сокращенная форма “
I’d
tiptoe
”, как и в русском 
стихе, передает многократность действия и звучит столь же разговорно. 
Четвертая строфа сочетает некоторую долю иронии (в первой строчке) с горькой 
метафорой сочувствия. В переводе мы вторично опускаем упоминание года, а нейтральное 
сообщение факта (без ироничного «что-то») дублируем метонимичной деталью во второй 
строчке («умолк дверной звонок»): 
Гости что-то стали редки
В девятнадцатом году.
Сердобольные соседки
Тоже, будто птицы в клетке
На своей засохшей ветке,
Жили у себя в аду.
Socializing was uncommon –
Silent was the front-door bell. 
Every household on its own,
 
Each a withered leaf, wind-blown, 
Each a caged bird, alone, 
In their solitary hell
.
Из одного развернутого сравнения (строки 4–5) переводчик сделал две метафоры: за-
сохшая ветка превратилась в засохшие листья, гонимые ветром. В переводе подчеркнута 
изоляция каждой семьи, предоставленной собственной участи, и в то же время изоляция 
каждого индивидуума. Полагаем, что эта эмфаза оправдана – хотя бы потому, что она диа-
лектически опровергается содержанием следующей, пятой строфы. Считаем переводческой 
удачей фразу “
In their solitary hell
” – и за ее абсолютную верность оригиналу, и за наведен-
ную контекстом и фонетической близостью имплицированную перекличку с образом оди-
ночной камеры (“
solitary cell
”). 
9
Например: “"Good you’re still breathing and all right" he said while picking her up off the ground”. URL : 
https://www.fanfiction.net/s/11642411/1/Hidden-Pureblood-Girl-PART-ONE  

---

53 
Первоначальный вариант строфы был несколько иным:
Every household on its own,
 
No more guests to ring the bell //… to break the spell, 
Each a withered leaf, wind-blown, 
Each a caged bird, alone, 
Starved and wretched, left to moan 
In their solitary hell
.
Он неудачен – и не только потому, что русское слово «гости» в данном контексте 
лучше переводить как “callers, visitors”, но главным образом потому, что предпоследняя 
строка, как и критиковавшаяся выше строка “
Nervously my vigil keeping
”, столь же избыточна 
и столь же высокопарна. Она не согласуется с общей стилистикой стихотворения.
Пятая строфа вступает в своеобразный «полемический диалог» с четвертой, спорит
с ее постулатом о людской разобщенности. И хотя принесенная картошка «гниловата»,
на фоне всеобщего голода это поистине щедрый дар, что подчеркивается парадоксом в высказы-
вании соседки о богатой жизни нищих в прежние времена. Парадокс мы заменяем парентезой-
комментарием «неслыханная щедрость» – “an unthinkable largesse”, которая звучит одновремен-
но иронично (для сытых времен) и серьезно (для голодных времен). Что касается фразы «Гриш-
кины дела», то понятно, что имя можно перевести только фамилией. Отрицательную коннота-
цию слова «дела» можно передать разнообразными способами: “goings on”, “evil deeds”, “wick-
edness”, “villainy”, “deadly sins” и т.д. Сравним оригинал с двумя версиями перевода. 
Оригинал 
Черновой вариант 
Финальный вариант 
Но картошки гниловатой
Нам соседка принесла
И сказала: – Как богато
Жили нищие когда-то.
Бог Россию виноватой
Счел за Гришкины дела. 
But a neighbour came to share 
Some potatoes, and was gone 
Saying, “Do you call it fair 
That the Lord has made us bear 
So much hardship and despair 
For Rasputin’s goings on!”
But a neighbour came to share –
An unthinkable largesse! – 
Some potatoes, and declared, 
“Russia’s doomed! But is it fair 
How much God has made us bear 
For Rasputin’s wickedness?” 
Черновик дает оптимальный по стилистическому регистру эквивалент: слово “goings on” 
означает «поступки» с неодобрительной коннотацией и при этом сохраняет разговорный регистр 
оригинала. Но в этом варианте, во-первых, фраза “was gone” использована ради рифмы (горький 
комментарий соседки вряд ли относится к типу высказываний, которые произносят в спешке,
на бегу), а во-вторых, в этом переводе ничем не компенсируется парадокс о «богатых нищих». 
В финальном варианте был использован прием семантического развития и прозвучало 
слово “doomed” (обречена). Частично это оправдано мнением соседки о каре Господней, по-
стигшей Россию, но частично переводчику все же пришлось подчиниться неточной рифме 
“declared”, поскольку после этого глагола риторический вопрос сразу идти не мог: ему необ-
ходимо было предпослать утверждение. 
Остальные две строфы серьезных трудностей не содержат. Некоторые фразы не нуж-
даются в точном переводе, например, «муза в розовой одежде», цвет которой, вероятно, ас-
социируется с надеждой. Фраза «вдруг предстала мне в надежде не давать ночами спать»
у поэта не только парадоксальна, но и синтаксически двусмысленна: кто надеется на бессон-
ные ночи – подросток или посетившая его Муза? Вся строфа, как и последняя, звучит трога-
тельно-юмористически, и, если этот тон сохраняется за счет замен, переводчик имеет право 
отойти от буквы оригинала. В качестве альтернативы розовой одежде перебирались вариан-
ты «намерений» Музы: “