How to do things

ЛЕКЦИЯ I
То, о чем я собираюсь здесь говорить, не является ни сложным, ни даже спорным; единственное, что я бы мог применительно к этому поставить себе в заслугу, так это то, что предмет моего разговора соответствует истине, по крайней мере отчасти. Феномен, который я намерен обсудить, настолько распространен и очевиден, что я не могу себе представить, чтобы он был не замечен кем-либо до меня, по крайней мере в замечаниях, сделанных по другому поводу. Тем не менее я не встречал работ, полностью посвященных этой теме.
Среди философов слишком долго было укоренено убеждение, что «утверждение» может только «описывать» положение вещей или «утверждать нечто о каком-либо факте», который при этом должен быть либо истинным, либо ложным. Лингвисты, разумеется, регулярно указывали на то, что не все «предложения» (в их реальном употреблении) являются утверждениями:² так, традиционно помимо утверждений сами лингвисты выделяют вопросы и восклицания, предложения, выражающие команды или желания, уступительные значения. И философы, несомненно, не собирались отрицать существование таких особых предложений, если, конечно, не принимать в расчет в некотором смысле слишком свободное употребление термина «предложение» в значении «утверждение». Несомненно также и то, что как лингвисты, так и философы очень хорошо отдавали себе отчет в том, насколько трудно отграничить, скажем, те же вопросы, команды и так далее от утверждений при помощи тех тощих средств, которые предоставляет грамматика, таких, например, как порядок слов, модальность (mood), и тому подобных: хотя, возможно, было просто не принято обращать внимание на те трудности, которые благодаря этому факту возникают. Ибо как нам решить, что к чему относится? Каковы пределы и дефиниции каждого из подобных случаев? «
Но в последние годы многие вещи, которые ранее безоговорочно принимались философами и лингвистами в качестве «утверждений», были рассмотрены с новой тщательностью. Подобное рассмотрение началось достаточно косвенным путем, по крайней мере, в философии. Поначалу появилась точка зрения — которая, впрочем, не всегда формулировалась без излишнего догматизма, — в соответствии с которой утверждение (факта) должно быть «верифицируемым», и это привело к тому взгляду, в соответствии с которым многие «утверждения» суть лишь то, что может быть названо псевдоутверждениями. Прежде всего и с наибольшей очевидностью оказалось, что многие «утверждения» — вероятно, впервые это было систематически сформулировано КАНТОМ — представляют собой совершенную бессмыслицу, несмотря на их безупречную грамматическую форму; и дальнейшее открытие свежих типов бессмыслицы — хотя и никак не систематизированных, а если и объясняемых, то объяснения часто оставались таинственными — в целом приносило скорее пользу, чем вред. И все же мы, даже философы, накладываем определенные ограничения на количество бессмыслицы, которую мы готовы допустить до обсуждения: поэтому было так естественно продолжать в том же направлении и на следующей стадии исследования задать вопрос о том, следует ли вообще соответствующие многочисленные псевдоутверждения включать во множество «утверждений». Общими усилиями мы пришли к тому, что многие употребления, которые выглядят похожими на утверждения либо в целом, либо отчасти, не предназначены для сообщения некой новой информации о фактах: например, «этические пропозиции» полностью или частично призваны вызывать некие эмоции, или предписывать указания, или влиять на них определенным образом. Здесь, как и в предыдущем случае, одним из первых был КАНТ. Мы также часто употребляем конструкции, находящиеся за пределами традиционной грамматики. Пришло время, и мы увидели, что в обычные описательные утверждения вкрапливается множество особых, запутанных слов, вовсе не служащих для того, чтобы прибавить какое-то новое свойство к описываемой реальности, но, скорее, для того, чтобы обозначить (но не сообщит^ о них) некие обстоятельства, при которых было сделано утверждение, или оговорки, которые надо сделать о его субъекте, или то, как именно оно должно быть понято, и тому подобное. Для того, чтобы игнорировать эти возможности, было придумано понятие «дескриптивной» ошибки — не очень-то подходящее название, ведь само слово «дескриптивный» уже имеет специальное значение. Не все истинные или ложные утверждения являются дескрипциями, по этой причине я предпочитаю употреблять слово «констатив». Исходя из вышеизложенного, можно сказать, что хотя бы отчасти мы показали, по крайней мере предприняли попытку показать, что многие традиционные философские затруднения возникали благодаря ошибке — ошибке понимания в качестве прямых утверждений о фактах таких употреблений, которые либо вообще (в некотором любопытном неграмматическом смысле) были бессмысленными, либо были предназначены для чего-то совершенно другого.
Что бы мы ни думали о какой-либо из этих точек зрения или предположений, мы, так или иначе, лишь весьма сожалея о той изначальной путанице, в которую были вовлечены философские доктрины и методы, не можем не признать, что они, эти взгляды и предположения, совершили революцию в философии. Если кто-нибудь захочет назвать это величайшим и наиболее благотворным событием в ее истории, я не стану считать это слишком сильным заявлением. Неудивительно, что изначально эти новации были половинчатыми и parti pris³ преследовали посторонние цели — с революциями так обычно и бывает.