Фирдоуси. Шах-наме Миниатюра из рукописи «Шах-наме»

Манижа приходит к Рустаму

Узнав о караване, Манижа

Явилась в город, плача и дрожа.

Перед купцом, прославленным молвою,

Предстала с непокрытой головою.

С ресниц смахнула слезы рукавом,

Сказала о событье роковом:

«Трудись, безгрешною стезею следуй

И разочарования не ведай.

Судьбой да будешь взыскан в добрый час

Пускай тебя дурной не сглазит глаз.

Осуществи желанья в полной мере,

Вовек не знай убытка и потери.

Всегда урокам разума внимай,

Да будет счастлив твой иранский край.

Какие вести об иранском войске?

Где Гив, Гударз? Где знатный род геройский?

Известно ль, что Бижан попал в тюрьму?

Помогут ли сородичи ему?

Ужель таких богатырей потомок

Умрет в цепях, не выйдет из потемок?

Железом скован с головы до ног,

Бижан в цепях тяжелых изнемог,

В его оковы гвозди крепко вбиты,

Лохмотья кровью жаркою покрыты.

Из-за него забыла я о сне,

Я плачу, скоро слез не хватит мне».

Рустама испугала речь такая,

Царевну грубо он прогнал, ругая:

«Прочь от меня ступай, да побыстрей,

Не знаю никаких богатырей,

До Гива и Гударза нет мне дела,

А болтовня твоя мне надоела!»

Взглянула с укоризною тогда,

Заплакала от горя и стыда,

Сказала: «Я пришла с душой больною,

Зачем ты грубо говоришь со мною?

Не хочешь отвечать? Так не гони!

В тоске и горе провожу я дни.

Кто в жалости отказывает нищим?

Ужель в Иране мы таких отыщем?»

Сказал Рустам: «Эй, Ахримана дочь,

Эй, женщина, ступай из лавки прочь!

Я грубо говорю с тобой недаром,

Ты мне мешаешь, занят я базаром.

Твой день уныл, суров ли,— не мешай,

Иди, моей торговле не мешай!

Я даже и не думал там селиться,

Где Кей-Хосрова гордая столица.

Мне эта неизвестна сторона

И Гива и Гударза имена».

Велел Рустам помочь несчастной нищей,

И слуги перед ней предстали с пищей.

Затем остался с ней наедине,

Сказал: «Свою печаль поведай мне.

Зачем ты спрашиваешь об Иране?

О шахе? О бойцах? О поле брани?»

А Манижа: «Купец, не будь жесток!

Поймешь ли горя моего исток?

От пленника сейчас я удалилась,

К тебе пришла, с надеждою на милость,

Спросить о том, что замышляет шах,

О Гиве, о Гударзе, о бойцах.

Но ты меня, как стражник, встретил криком.

Иль ты забыл о господе великом?

Я — Манижа, Афрасиаба дочь.

Еще не видели ни день, ни ночь,

Ни люди моего нагого тела,

А ныне в нищенстве я пожелтела,

Лепешек я прошу из ячменя...

За что же бог так покарал меня?

Скажи, чей на земле печальней жребий?

Услышит ли меня господь на небе?

Бижан — в темнице, он лежит на дне,

Забыл о блеске звезд, о светлом дне.

Закованы в железо ноги, руки,

С ничтожной жизнью жаждет он разлуки.

Вот почему тоска в меня впилась,

Вот почему я слезы лью из глаз.

Когда вернешься,— может быть, в Иране

Гударза встретишь ты — главу собраний,

Иль к шаху во дворец войдешь, и там

Тебе предстанут Гив или Рустам,—

Так передай им, что Бижан — в неволе,

Что он умрет, пускай не медлят боле,

Что смерть к нему все ближе с каждым днем,

Что камень есть над ним, а цепь — на нем».

Сказал Рустам: «Царевна, ты прекрасна,

Не проливай же слез любви напрасно.

Зачем к отцу ты с просьбой не пошлешь

Великодушных родичей, вельмож?

Быть может, дочери своей в угоду,

Смягчится, пленнику вернет свободу?

Боюсь, обижен будет твой отец,

Не то бы одарил тебя купец».

Он поваров призвал в свое жилище,—

Да принесут побольше всякой пищи.

Велел он птицу подогреть чуть-чуть

И в мягкую лепешку завернуть.

Как дух, что внемлет властному заклятью,

Он быстро спрятал там кольцо с печатью.

Сказал: «Ступай ты к пленнику с едой:

Ты стала для беспомощных звездой».