К. Алламжонов. «Алламжонов виноват»
17
– Ботыр Рахматович, – я чуть не расхохотался. – Я на телевидении никто, со мной даже
редактор не разговаривает, не то что председатель правления НТРК. Я его даже не вижу. А
только он может подписать сюжет на выход в эфир.
– Да ты что? – искренне удивился министр. – Ну, это не проблема… – взял трубку теле-
фона, набрал Кучимова4. – Абдусаид-ака, спасибо вам, что вы помогаете, ваши ребята такие
молодцы, такую хорошую передачу сделали…
На работе меня ждала вторая буря от Фурката Закирова. Прихожу, он в ярости. В этот
раз он орал так, что слышал весь Ташкент. О том, что я перепрыгнул через его голову, что не
спросил разрешения, что брал камеру вне графика. Выскочка, дилетант, идиот, осел. И чтобы
не смел «давить на него сверху».
И с этого момента я оказался между двух огней. С одной стороны, мне нужно было делать
сюжеты для МЧС, которые они начали просить, а с другой – каждый раз приходилось выслу-
шивать истерики от директора за то, что приходится сдвигать график по камерам ради меня
по звонку из министерства.
Я всегда возвращался с НТРК поздно, работы было много. Последний поезд со станции
метро «Навои» уходил в 12:03, это была моя электричка, и самое главное было на нее не опоз-
дать. Метро в это время уже было совсем пустым: одна уборщица с огромной шваброй, мед-
ленно возившей ее из конца в конец, и два засыпающих милиционера. Пусто, гулко, свет при-
глушен, и запах… Как же я любил запах метро! Оно пахло возвращением домой. А этот ветер
из тоннеля и огонек приближающегося поезда… Больше всего любил этот момент, как будто
это был ветер свободы, избавлявший меня от еще одного тяжелого рабочего дня.
Моя
станция была последней, я иногда засыпал по дороге,
все равно свою не про-
едешь. «Беруни» охирги бекат, вагондан чикетганингизда буюмларингизни унутманг» («Стан-
ция «Беруни», конечная. Не забывайте в вагоне личные вещи)». Под эти слова я просыпался.
На «Беруни»5 после двенадцати общественного транспорта уже не было. Я шел на пятак
к таксистам, чтобы добраться до Каракамыша6. До конечной точки – улицы Тансыкбаева, надо
было ждать попутчиков, еще трех человек. Мы все скидывались по двести сумов и ехали, как
на маршрутке. В ожидании других я забирался на переднее сиденье, в холодное время просил
включить печку и засыпал, обнимая свой рюкзак. Правда, люди набирались быстро.
Выходил почти всегда последним, и таксисты каждый раз спорили со мной: «Сказал же
до Тансыкбаева, выходи!» А мне надо было еще двести метров проехать. И я каждый раз уго-
варивал
довезти меня чуть дальше, сил идти пешком иногда просто не было.
Есть хотелось больше, чем спать. Мой двенадцатиподъездный дом всегда представлялся
буханкой хлеба, пока я бежал к нему. Мысленно сверху я накладывал на него два кружка юсу-
повского помидора и посыпал солью.
Если уходил с работы пораньше, то ехал на троллейбусе и потом шел пешком две оста-
новки. Школу, которая была на моем пути, проходил нормальным шагом, а когда школьный
забор заканчивался и начиналось кладбище, я пробегал этот участок – страшно, темно, каж-
дый шорох из-за ограды пугает. Лучше бежать.
Мама, конечно же, всегда ждала меня с работы, чтобы покормить. Мы жили тогда в двух-
комнатной квартире вшестером: папа, мама, бабушка, две сестренки и я.
Мы, дети, спали в одной комнате с бабушкой, на курпачах. Она меня научила молиться.
Слова молитвы, которые бабушка каждый раз произносила перед сном, крепко врезались в
память. Непонятные, но такие успокаивающие слова завершали день. А потом я молился сам,
своими словами, глядя в окно, на звезды, поскольку был уверен, что Бог где-то там, на самой
яркой звезде, которую я сам для Него выбрал, и он точно меня видит. И помогает. И я обяза-
тельно скоро стану успешным, богатым, знаменитым и счастливым.
А пока я каждое утро сидел возле проходной НТРК и ждал, когда кто-нибудь меня забе-
рет в студию. Мне даже пропуска не выдали, поэтому я проходил прицепом за кем-нибудь. А