50 для типографии doc

«кишенье всех естеств» – представлено в качестве метафорического «блюда», осенью созревшего к тому, чтобы быть проглочен- ным и переваренным («перемолотым») внутри «организма (мозга? души?)» гения.
Много в стихотворениях Пастернака разного рода «напитков» – это и «чашка ка- као», которая «испаряется в «зеркале», и на- питки покрепче – своего рода символ пья- нящего воздействия жизни. «Вино жизни»,
«вино бытия» – излюбленные метафоры Пастернака: опять я ненастьями запил.
<...> Нынче нам не заменит ничто Затума- нившегося напитка. («Все наденут сегодня пальто...»), Пью горечь тубероз, небес осен- них горечь И в них твоих измен горящую струю. Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ, Рыдающей строфы сырую горечь пью («Пиры») – «Начальная пора»; От кружки синевы со льдом, От пены буреве- стников Вам станет дурно... («Весна! Не отлучайтесь...», Разве только птицы цедят В синем небе щебеча, Ледяной лимон обеден Сквозь соломину луча? <...> И февраль го- рит, как хлопок, Захлебнувшийся в спирту («Разве только грязь видна вам...», «Поверх барьеров»; Я жизнь, как Лермонтова дрожь, Как губы в вермут окунал («Про эти стихи»), В траве, на кислице, меж бус Брильянты, хмурясь, висли, По захладело- сти на вкус Напоминая рислинг («Име- лось») («Сестра моя – жизнь»).
Пастернак изобретателен в области вкусовой гаммы метафорических «напит- ков»: Теперь не надышишься крепью гус- той. А то, что у тополя жилы полопались,
– Так воздух садовый, как соды настой, Шипучкой играет от горечи тополя («По- сле дождя», «Поверх барьеров»). Тающий снег и лёд весной под рукой природного ме-

тафорического «кулинара» приобретают до- селе неведомые им свойства: Как белым ключом закипая в котле, Уходит бранчли- вая влага («Стрижи», «Поверх барьеров»).
Процесс «питья», мотив грозы, влаги, утоляющей жажду, очень часто связан с творческим актом: «Февраль. Достать чер- нил и плакать!..», «Пианисту понятно шны- ряние ветошниц...». Пить образует парони- мическую пару со словом петь. Поэтому сочетание пить, утолять жажду произво- дит метафору вдохновенного творчества. И гроза, утоляющая жажду «душного лета столиц» – это тоже символ творчества (по- эта, музыканта, «разразившегося» грозой
«сочинительства»). Пианист тянется, как за походною флягой <...> К роялю, обычно обильному влагой («Пианисту понятно шны- рянье ветошниц...»). Поэтому вода, влага – это метафора поэзии: Поэзия, когда под краном Пустой, как цинк ведра, трюизм, То и тогда струя сохранна, Тетрадь подстав- лена - струись! («Поэзия»). Сам процесс сочинения стихов для «любимой» уподоб- лен поцелую: любимую трогать Так, как мне, не дано никому. <...> губ моих медью Трогал так, как трагедией трогают зал, и органическому (почти физическому) прони- канию влаги (и звёзд) «в пищевод»: Пил, как птицы. Тянул до потери сознанья. Звёзды долго горлом текут в пищевод, Соловьи же заводят глаза с содроганьем, Осушая по капле ночной небосвод. («Здесь прошёлся загадки Таинственный ноготь...»). Интерес- но, что в «Сестра моя – жизнь» почти нет метафор еды (сравнений с твердыми про- дуктами или пищи сырой или варёной), зато много напитков. Это обстоятельство создаёт возвышенный строй книги. Привлекает внимание утварь «мучкапской чайной», где чёрные вишни Глядят из глазниц и из мисок, а глыбастые цветы На цветах и на посуде.
«Выплеснутый чай» возникает снова в цикле
«Возвращение» («Как усыпительна жизнь!..»). Столь же непосредственно в ме- тафорах «съедобного куска» в цикле «На- чальная пора» выражено отрицание «сытой жизни»: Исчадья мастерских, мы трезво- сти не терпим. Надежному куску объявле- на вражда. В «Пирах» экзистенциально ис-
толковано предназначение жизни художни- ка: Наследственность и смерть – за- стольцы наших трапез. «Сестра моя – жизнь» в отношении еды – «аскетическая» книга, поскольку Давился город лебедой, Купавшейся в слезах солдаток («Любить, – идти, – не смолкнул гром...»); Все жили в сушь и впроголодь. Забава тех лет: ветер пускал семечки, Сорил по лопухам («Обра- зец»). Метафора аскезы соотносится в мире Пастернака также и с процессом творчества (и/или его жажды): Мелко исписанный инеем двор! Ты - точно приговор к ссылке На не- доед, недосып, недобор, На недопой и на боль в затылке («Двор»). Еда – способ вы- ражения иронического и даже пренебрежи- тельного отношения лирического героя к изображаемому: Он видит, как свадьбы справляют вокруг. Как спаивают, просы- паются. Как общелягушечью эту икру Зо- вут, обрядив её, – паюсной («Любимая, – жуть! Когда любит поэт...», «Сестра моя – жизнь»). Иронически по отношению к себе звучит рефрен из стихотворения «Как усы- пительна жизнь!..»: «Мой сорт», кефир, ме- надо. Чтоб разрыдаться, мне Не так уж много надо, - Довольно мух в окне. Охлынет поле зренья, С салфетки набежит, От по- росёнка в хрене Как с полусонной ржи («Как усыпительна жизнь!..»). «Отсутствие еды» в книге компенсируется также обилием разного рода запахов.
Символическим «продуктом» для Пастернака является соль. В набросках к фантазии «Поэма о ближнем» он употребля- ет такую метафору в отношении своих про- изведений: Жизнь засолила больно Тело мо- их поэм. Поскольку соль в древности ис- пользовалась в качестве консервирующего вещества, она ассоциировалась с длительной сохранностью продуктов. Она была обяза- тельной составной частью жертвоприноше- ний и эмблемой очищения. Христос в На- горной проповеди назвал своих избранников
«солью земли». В стихотворении «Не как люди, не еженедельно...», «Поверх барье- ров») лирический герой обращается к Твор- цу с просьбой: «членораздельно Повтори творящие слова». Это может быть интер- претировано двояко: 1) «подтверди мне,

Твоему творению, моё призвание (укрепи меня в моём божественном предназначе- нии)»; 2) Просьба «повторить членораз- дельно» на фоне следующего «И тебе ж невыносимы смеси» может быть прочитана, как своего рода укор в том, что творение Бога представляет «смесь», включающую в свой состав все элементы мира. Таким обра- зом, если творение включает «всё» – и дур- ное, злое, то и оно не может быть отринуто Богом. Слова Как же хочешь ты, чтоб я был весел, С чем бы стал ты есть земную соль? Могут означать следующее: «во мне много всего: и дурного и хорошего. Прими же меня всего (а не только хорошее во мне)». Возникает и ещё одна параллель: ме- тафора поедаемого Богом мира (или только
«соли» – «избранных»?) созвучна традици- онному поеданию жертвенного хлеба и вина (тела и крови Господа): И в киновари рен- скового солнца Дымится иней, как вино и хлеб, И это дни побочного потомства В жару и правде непрямых судеб («Спектор- ский»). Подобно этому – трагическое пони- мание жизни, бытия (и любви) – уже от- живших, израсходовавших отпущенный им срок, как жертвы, приносимой будущему бытию, будущей жизни – выражено в стихо- творении «Весна была просто тобой...» («Темы и вариации»): Разбитую клячу ведут на махан, И ноздри с коротким дыханьем Заслушались мокрой ромашки и мха, А то и конины в духане. А «выпитая жизнь» («вы- питая любовь») – это пустой сосуд: На до- нышке склянки - козявка И гильзы задох- шихся ос. Имплицитное содержание устой- чивого выражения «есть с аппетитом» на- кладывается на смысл фразы «жить торо- пясь» в стихотворении из цикла «Зимнее утро» (отсылающее к с детства знакомому стихотворению Пушкина). Возникает эф- фект метафоры «жить с аппетитом»: Как не в своём рассудке, Как дети ослушанья, Об- лизываясь, сутки Шутя мы осушали («Зимнее утро» (2), («Темы и вариации»).
Детство у Пастернака – это Ковш ду- шевной глуби. Оно позволяет по-особому раскрыть идею существования; это – способ проникновения в сокровенное чувство жиз- ни, это угол зрения «откровений объектив-
ности», даруемых детской душе близостью к природе и к Богу. Сознание ребёнка направ- лено не на осмысление действительности, но, в первую очередь, на сенсорное её вос- приятие, образное, фантазийное её запечат- ление. Подобно первобытному сознанию (целостности восприятия мира), ребенок не расчленяет предметы, не устанавливает ме- жду ними причинно-следственной связи. Его мир – это нерасчленённое целое (родст- венное музыкальному звукообразу). Его сознание не дифференцирует мир, но творит из него миф. Диалог с миром в этот период самый прямой и непосредственный. Экзи- стенциальное сознание, как и детское, вос- принимает вещи созерцательно (не в их «по- лезном», «чтойном» утилитарно- потребительском аспекте). «Подробности» видения мира – суть экзистенция, которая
«принадлежит в равной мере и созерцающе- му, и самой вещи... или же и тот и другой принадлежат ей» (5, 81). Вещь экзистенци- альная – это «присутствующая» вещь. Пас- тернак писал Цветаевой I/ VII / 26: «Мы ду- маем одинаково в главном. <...> то же горе подкатывающих к сердцу и к горлу качеств
<...> Из них построен мир. Я люблю его. Мне бы хотелось его проглотить. Бывает, у меня учащается сердцебиение от подобного желания, и настолько, что на другой день сердце начинает слабо работать.
Мне бы хотелось проглотить этот родной, исполинский кусок, который я давно обнял и оплакал и который теперь ку- пается кругом меня, путешествует, стреля- ется, ведет войны, плывёт в облаках над го- ловой, раскатывается разливом лягушачьих концертов подмосковными ночами и дан мне в вечную зависть, ревность и обрамле- нье. <...> Боже, до чего я люблю всё, чем не был и не буду, и как мне грустно, что я это я. До чего мне упущенная, нулём или не мной вылетевшая возможность кажется шёлком против меня. Чёрным, загадочным, счастливым, отливающим обожаньем. Та- ким, для которого устроена ночь. Физически бессмертным. И смерти я страшусь только оттого, что умру я, не успев побывать все- ми другими» (7, 371). Фрагмент письма в достаточной мере иллюстрирует экзистен-

циальный характер диалога «Я – мир» у Пастернака и подтверждает нашу идею о метафоре еды. «В конечном счёте, – считает А.К. Жолковский, – должны делаться самые широкие обобщения в духе идей контакта – ‘дарения, самоотдачи’: Жизнь ведь тоже только миг, / Только растворенье / Нас са- мих во всех других, / как бы им в даренье (4, 226).
Таким образом, мы можем заключить, что еда как устойчивый мотив лирики Пас- тернака, нагруженный бытийной семанти- кой, – является: а) важным фактором фор- мирования феномена прозы; б) способом
«обживания» неизвестных миров; в) инвари- антом темы «контакта» микро- и макрокос- ма (Жолковский); г) мотив еда – это мета- форическое выражение диалога «я – мир». Благодаря этой метафоре диалог обретает смысл интимного физиологического «кон- такта», соединения с моим физическим внутренним «я», преодолевается раздель- ность субъекта и объекта; метафора еда спо- собствует антропоморфизму отвлечённых онтологических категорий пространства, времени, бытия; делает пространство живым собеседником; еда включает творчество в общий экзистенциальный процесс диалога с миром, как его составная органическая часть, позволяет фиксировать широкий спектр ощущений; весь мир – это метафори- ческое «блюдо» для гения, «перемалываю- щего» бытие и порождающего его смысл. Каждое существо, каждый предмет, сопри- касаясь с миром, становятся ему «соприча- стны»; всё существующее – в свой черёд в акте «причастия» осуществляет свою связь с
миром. Поэтому еда позволяет реализовать экзистенциальную потребность «выхода» (трансценденции), «растворения себя в ми- ре» и «мира в себе».