1. Проза «двадцати-тридцатилетних»

2. "Новый реализм" в современной русской прозе.
Специальный параграф мы посвящаем рассмотрению текстов, которые можно назвать манифестами «нового реализма». С одной стороны, эти тексты можно рассматривать в контексте критической, литературоведческой поддержки формирующегося направления в современной словесности. С другой стороны, выбранные нами работы отличаются своеобразным императивным стилем, преобладанием пафоса над аналитичностью, стремлением утвердить реальность «нового реализма» как значимого события, способного многое определить в литературном процессе.
Первым в ряду манифестов следует назвать «Отрицание траура» Сергея Шаргунова, опубликованное в журнале «Новый Мир» в 2001 году (№ 12). Текст написан двадцатилетним автором, который в момент публикации был студентом факультета журналистики МГУ и стремился эффектно и эффективно войти в современную литературу. Ему удалось это сделать, «Отрицание траура» и на сегодняшний день остается одним из самых заметных текстов молодого писателя и критика.
Согласно методологии текста, который стремится энергично воздействовать на читателя, «Отрицание траура» строится на синтезе двух ключевых мотивов: отрицания и утверждения. Борясь с постмодернизмом, выявляя его нединамичную суть, Шаргунов намечает символический план позитивных действий, призванных повысить значение литературы как важного знака реальности. Противостояние постмодернизма и реализма -основной конфликт в анализируемой работе.
«Человеку нового российского поколения не придет в голову пародировать окружающую его родную реальность, да еще через гримасы неродного советского периода. В этом исключительная прерогатива постмодернистов. В этом закономерность их появления, и их роль — пробить, прокукарекать новое историческое время. Постмодернисты — часы со смехом. Смеясь, они расстаются с прошлым. Смеясь, они дичатся нарождающегося настоящего», - пишет Шаргунов [150]. Из приведенной цитаты видно, что автор пытается смоделировать конфликт поколений. Он знает о давно сформировавшемся штампе: молодежь, разрывая связь с классической нравственностью, увлекается культурой, которая строится на игре, иронии, отрицании опыта предшествующих поколений. Согласно этому штампу, постмодернизм - молодежная философия, спроецированная на культуру в целом, что приводит к инфантилизации современных явлений в философии и искусстве. Шаргунову важно доказать, что на самом деле все обстоит иначе: постмодернизм, тесно связанный с негативной рефлексией на позднесоветское общество, отличавшееся лицемерием, страдает комплексами, не связанными с молодостью. Автор «Отрицания траура» обвиняет постмодернизм в архаическом подходе к действительности: писатель-постмодернист воспроизводит малодостойное прошлое, выявляет его недостатки и подвергает абсурдизации, осмеянию, не замечая, что жизнь идет дальше, строится по иным законам, свободным от ушедшей советской и постсоветской действительности. Шаргунов делает акцент на важном тезисе: по сути, по своей методологии постмодернизм архаичен, поскольку зависим от осмеиваемого, от отжившего, а реализм постоянно молод, так как сама жизнь регулярно обновляется, существует по законам воспроизведения новым форм. Постмодернизм - прошлое; абсурдный смех - реакция на него. Реализм - настоящее; как существующее «здесь и сейчас» оно постоянно требует серьезности.
Противостояние с постмодернизмом значимо для «нового реализма», который пытается утвердить себя через «образ врага», достаточно очевидного для многих. Пелевин и Сорокин, во многом определившие развитие русской литературы в 90-е годы, избраны Шаргуновым в качестве знаковых имен, представляющих мир отрицаемых смыслов. Надо сказать, что автор не вдается в детализацию методов двух писателей, намечая некую мифологическую ситуацию: «Два старших брата (Пелевин и Сорокин) раскатисто похохатывают над беспомощным отцом Ноем (традиционная литература), но младшенький не желает смеяться. Грядет смена смеха. Грядет новый реализм» [150]. Отрицание Пелевина и Сорокина объемнее, чем масштаб конкретного шаргуновского манифеста, поэтому представим, что отрицает «новый русский реализм», когда он активно не соглашается с Пелевиным и Сорокиным. 1) Пелевин и Сорокин не способны художественно фиксировать стремительно меняющуюся действительность в ее богатых психологических характеристиках; они исходят из неких авторских концепций, не позволяющих оценивать обновляющуюся жизнь в должном объеме. 2) Пелевин и Сорокин - мастера осмеяния, иронических и саркастических провокаций, их смех выдает лишь постоянное желание реализоваться в смеховой реакции, показывает принципиальное отсутствие социально-нравственной идеи. 3) Оба писателя в своих текстах не показывают любви и доброго внимания к человеку; дело не только в низкой оценке человечности в целом, но и в отсутствии человека как героя, полноправного участника сюжетного действия. 4) Пелевин и Сорокин сконцентрированы на советских комплексах и на однозначно негативных тенденциях современности; оба не желают видеть, что человек в любое время способен на сохранение своей души; души (как предмета изображения) у этих авторов нет по принципиальным причинам. 5) Они - пессимисты, и найти проблески надежды здесь невозможно; оба делают ставку на мысль о какой-то завершенности человеческого мира, не способного к обновлению. 6) Пелевин и Сорокин литературоцентричны, в их текстах прежде всего отражаются факты чужого художественного творчества, приемы и сюжеты былых времен; литературная призма мешает видеть и оценивать современную жизнь, которая часто полностью не соответствует ожиданиям концептуалистов словесности. 7) Пелевин и Сорокин - одинокие писатели, тщательно оберегающие собственную индивидуальность, не участвующие в построении внехудожественной реальности, способной влиять на окружающую жизнь.
«Постмодернисты — чем дальше, тем больше — оборачиваются не очистительной силой, а литературоведческим безвредно хихикающим кружком. По интересам этот кружок — сверхархаичен. А как же? Если то, что вы пародируете, — устарело, то ваша пародия — вдвое архаичнее. Постмодернист — змея, кусающая себя за хвост», - пишет Шаргунов, резко упрощая ситуацию с литературой постмодернизма, которую невозможно свести к творчеству Пелевина и Сорокина [150]. Шаргунов делает из постмодернизма символ иронического, игрового отстранения от действительности ради состояния, которое автор называет «психоделическим» («психоделическая густая заумь...»). Автор «Отрицания траура» не обращает внимания на то, что российский постмодернизм не ограничивается иронической психоделикой. Русский постмодернизм тесно связан с историкософскими проблемами, рассматривает альтернативные концепции национальной истории, прежде всего, Октябрьской революции и её последствий. Русский постмодернизм теснейшим образом контактирует с образами и концепциями современности. Например, Пелевин практически во всех своих романах использует актуальный материал, выстраивая с его помощью сюжеты, которые являются одновременно и реальными, и фантастическими.
Но жанр манифеста позволяет Шаргунову быть лаконичным и не склонным к научной обстоятельности. Он утверждает, что реализм -«постмодернизм постмодернизма» - неотвратим. И здесь автор особенно интересен, потому что обосновывает необходимость реализма не идеологическими установками, не теоретическими тезисами, а изменчивостью, разнообразием самой жизни, постоянно склонной к естественному обновлению, независимо от политики или текущего состояния эстетики. Можно признать, что постмодернистскому искусству Шаргунов противопоставляет «реалистическую жизнь», утверждая, что жизнь и «реализм» синонимичны. Вопрос о методе уступает место другому вопросу -о качестве жизни. Шаргунов рассуждает об искусстве, но имеет в виду саму жизнь, которая, по его мнению, склоняется к постмодернизму как форму бегства от реальности в своеобразный эгоизм личных фантазий. Во-первых, автор утверждает, что объективный мир существует. В этой простой мысли -одно из философских оснований «нового реализма». Во-вторых, этот мир позитивен даже тогда, когда кажется страшным и пессимистичным; другого мира у человека нет. В-третьих, между человеком и миром не должно быть посредников, которые способны обмануть. Постмодернизм может обмануть. Реализм, опирающийся на многогранную действительность, не связан, по мнению Шаргунова, с обманом. «Именно в новых идейных условиях прозе некуда податься, кроме как в реализм (от будущей поэзии надо ждать акмеистских ноток и возрастания сюжетности). Как понимание «тщеты» придает личности дикие силы, способствует безоглядной энергичности, так и отмирание идеологий и социальных схем эстетизирует высвободившуюся реальность», - замечает Шаргунов, «повторяющий заклинание: новый реализм!» [150]. Главной идеологией, независимой от специальных учителей, становится сама реальность.
Завершая манифест, Шаргунов утверждает: «Надо сказать просто: литература неизбежна» [150]. Обратим внимание на скрытое противопоставление, присутствующее в этой фразе: новый реализм и есть литература, а постмодернизм не может быть отождествлен с подлинной литературой, потому что не интересуется развивающейся жизнью, сосредотачивается на игре.
3. Анализ произведения С.Шаргунова “Ура”. Отсутствие традиционного сюжета, принцип ассоциативности, определяющий движение сюжета, высокая энергетика высказываний, оценочная характеристика реальных событий.

Сергей Шаргунов - один из самых популярных мастеров современной русской словесности. Выпускник факультета журналистики МГУ, автор манифеста «Отрицание траура», успевший попробовать свои силы в политике, С. Шаргунов активно стремится позиционировать себя как молодого писателя, не просто предлагающего читателю художественные тексты, но и отстаивающего интересы направления, получившего название «новый реализм». «Разговор о творчестве Сергея Шаргунова никогда не ограничивается собственно литературой. Что поделаешь, этот писатель занял прочное положение как раз не в литературной, а в окололитературной жизни. Шаргунов куда интересней собственной прозы», - замечает С. Беляков [14].

Основные произведения С. Шаргунова - «Ура!», «Малыш наказан», «Птичий грипп», «Вась-Вась», «Книга без фотографий» - воспринимаются литературными критиками как тексты, направленные против эстетики постмодернизма, оправдывающие реализм как метод, который никак нельзя считать устаревшим. Определим константы художественного метода С. Шаргунова, делающие его мир узнаваемым и состоявшимся.
Обратим внимание на концептуализацию авторского мира в заголовке. Заголовки ключевых текстов Шаргунова отличаются резкостью, желанием автора сразу же представить динамичный мир через позиционирование активности. «Птичий грипп» - явление «популярной» болезни, вызывающей мысль об эпидемическом характере недуга, о скрытой в нем опасности, об отсутствующем противоядии. «Книга без фотографий» - обозначение скрытой полемики, представление особой интуиции отсечения.
Но прежде всего стоит обратить внимание на повесть «Ура!». Здесь подчеркнутый лаконизм, символизация динамики. «Происхождение "ура!" — тюркское. Переводится: "Бей!" Это "ура!" меня с детства занимало. Яростное, как фонтан крови. В этом слове — внезапность. Короткое, трехбуквенное. Все же захватчики принесли нам простор и поэзию. Мистика простоты. Заряд энергии. Есть слова, которые выплескиваются за свои пределы. Больше и шире, чем слова!», - пишет С. Шаргунов [152]. Воинственность и агрессия представлены читателю, но без конкретного содержания, без оформленной цели, которая могла бы четко обозначить смысл движения, отраженного в ключевом слове. Очевидно стремление найти условный знак, представляющий поэтику. И надо сказать, что это С. Шаргунову удается. Появляется мысль о тщетности риторики, о необходимости действия. Слово оценивается как призыв к жизни. Заголовок как своеобразное обозначение нелитературности того мира, который выстраивает С. Шаргунов.
Не только факт драматизации перед читателем, но и факт мифологизации. «Новый реализм» и миф» - не самая очевидная проблема, но считаем, что она должна быть поставлена. Художник, даже отстаивая приоритетные права реальности, не может не чувствовать, что миф необходим - как форма усиления влияния отраженного мира. С одной стороны, «новый реализм» позиционирует себя как род творчества, которое желает максимального сближения с жизнью. С другой стороны, автор хорошо понимает, что для утверждения стиля, для его укрепления необходим миф как фигура, способная придать особую жизненность усилиям «новых реалистов». Миф здесь не синоним значимой фантастики, а некий знак правды, повышающий статус текста. «Для скольких этот звук был последним в жизни, сколько душ впитал он в себя. Бежали слепо, цепляясь за свой же крик, и получали пулю, кроваво давясь криком. На войне все кричат: "Ура!" Из отчаянного командирского зова вырастает общий хор, ветвистое могучее дерево. Я предлагаю вам новый Миф. Миф о Древе Ура. Золотистая крона гудит и шепчется над полями войн» [152]. Поэтика заголовка в данном случае имеет серьезное значение. Сергей Шаргунов в поэтике заглавия заметно противостоит Роману Сенчину. Звучит возглас активизации. Атака как стиль, без прояснения объекта, без конкретизации врага. «Ура» как пространство, где «разное» возможно. В этом возгласе не только пафосный призыв (хотя есть и он), но и заявленная открытость повествования, избранная автором эпичность, ведь это восклицательное междометие требует открытых пространств. Эпический потенциал присутствует, но, как нам предстоит увидеть ниже, Шаргунов не всегда его использует.
«Ура» можно оценить и как знак оптимизма. Есть в нем и «военные» значения. «Военное» как знак внутренней дисциплины. Надо указать на то, что заголовок верно отражает суть происходящего в произведении. Центром оказывается не сюжет, не линейное развитие повествования, а стиль, выраженный в автобиографии. «Я проникся красотой положительного. Почувствовал всю ущербность, всю неэстетичность и мелкую расчетливость распаденцев. Скукота с ними! Мало от них радости. Бери от жизни все — это не значит сколись и скурись... Надо волю свою тормошить, жизнь превратить в одно "ура!". Ура-мышцы. Ура-своя судьба. Ура-талант. Я ищу ура-любви. Моя правильность инстинктивна, как секс» [152]. Текст оказывается заостренно направленным против пессимизма, ложной нормативности. Авторские неологизмы должны снабдить такие понятия, как «любовь», «судьба», «талант», позитивным содержанием через конструктивное единство с междометием «ура».
Пафос и призывы определяют стиль текста. «И я обращаюсь к потомкам. Вас нет еще. Вы не зачаты еще блондинистой, красной изнутри мамкой Леной. Орите, ребята, кидайтесь камнями и стреляйте метко. Всею жизнью своей громыхните: "Ура!" [152]. Тут и витализм как противостояние пессимизму, и утверждение силы настоящего, касающегося каждой жизни, переживаемой в данный момент. В ключевом слове можно видеть и эпический размах, все-таки военный контекст данного возгласа является самым частотным. Стоит также заметить, что молодежный дискурс оказывается пространством «нового реализма».
«Птичий грипп» в плане концепции заголовка организован несколько иначе: «Степан постоянно задумывался над идеями тех, с кем он общался. Нацболы, коммунисты, нацики, либералы... В этой книге - все они. Их идеологии смотрелись забавным оперением, но главное - жар. Гриппозный, очистительный. Больное пламя затмевало разнообразие птичьих оперений, тела дышали огнем, и это пламя сбивало их в один страстный, тяжелый и мутный, красно-черный поток» [147,19]. В этом романе меняется художественный объект. «Ура!» посвящен явлению эмоционально реагирующего на жизнь автора, который познает окружающее, но постоянно возвращается к самому себе, к персональным чувствам. «Птичий грипп» в изначальном замысле должен показать спектр современных организаций, где молодежь играет особую, значимую роль. Читатель, воспринявший «Ура!» как знак своеобразного оптимизма (при частом авторском изображении ситуаций упадки и гибели), с удивлением обнаруживает, что этот оптимизм сходит на нет в «Птичьим гриппе»: каждая организация показана как форма достаточно искусственной жизни, лишенной истинного содержания. «Книга без фотографий» - самый взвешенный текст С. Шаргунова, в котором уже сам заголовок свидетельствует об определенном равновесии между субъективизмом и объективизмом. Интересно, впрочем, другое. Заголовок (как сильная позиция текста) указывает на то, что в книге отсутствует фотография как способ фиксации, остановки реальности. Но то, что автор находит в книге (художественный подзаголовок - «роман» или «повесть» - отсутствует), не соответствует посылу заглавия. Текст делится на небольшие по объему главы, каждая из которых может быть оценена как фотографическое явление памяти, предлагающее читателю «отпечаток» эпизода, будь то воспоминание о школьном детстве или поездка вполне взрослого автора в Чечню или Киргизию.
Автобиографизм, воспоминания, прямая речь чрезвычайно важны для литературного мира С. Шаргунова. Субъективизм предстает здесь как род активизации каждого читательского сознания. Шаргунов говорит о себе, о своей жизни. Но в этом можно увидеть и предлагаемую «новореалистическую» модель: каждый должен обратиться к собственной личности и проверить ее на состоятельность. «Ура», с одной стороны, бессодержательный призыв, преобладание стиля над четким содержанием. Но при этом сохраняется некая общность движения, можно сказать, что сам стиль становится содержанием.
«Я» - ключевое местоимение повести «Ура!». «Я» пьет, избирает ненормативные слова, спит со случайными подругами, активно наблюдает. Можно сказать, что и мир завоевывает. При этом нет доминирующей воли авторского «Я». Оно хочет видеть и ощущать этот мир, но не бороться с ним. Все, что встречается, сразу же входит в авторское сознание. Автор специально избирает разнообразные сюжеты, способные удивить читателя разного рода нисхождениями, оригинальными явлениями разных болезней.

Тема: Анализ произведения С.Шаргунова “Ура”. Отсутствие традиционного сюжета, принцип ассоциативности, определяющий движение сюжета, высокая энергетика высказываний, оценочная характеристика реальных событий.

План:
1. Проза «двадцати-тридцатилетних».
2. "Новый реализм" в современной русской прозе.
3. Анализ произведения С.Шаргунова “Ура”. Отсутствие традиционного сюжета, принцип ассоциативности, определяющий движение сюжета, высокая энергетика высказываний, оценочная характеристика реальных событий.